Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Шрифт:
— Калоши, например?
— Например, шпаги.
— Очень мило. — Яков жадно кусал черный хлеб. — Ну-ка, — он провел в воздухе волнистую линию кружкой, — поподробнее.
— Тут ничего интересного, на мой взгляд: шпага нашлась, правда, она была поломана.
— Как же так? — очень искренне огорчился Яков.
Я развел руками.
— Кто-то — не исключено, что и Самохин, — переломил ее и бросил в бочку с цементом, что ли. А Саша нашел эфес и обломки клинка.
— Все обломки? — быстро спросил Яков.
— Не
— Эх, ты! — Он сердито отставил кружку. — Полная деквалификация налицо.
— Что-то между ними еще было. — Я припоминал вчерашнюю размолвку. Что-то такое личное, но тут я совершенно не в курсе. Не интересовался.
— Ну да, — кивнул Яков, — "ни к чему было".
— А ты думаешь, я еще в Москве знал, что здесь произойдет, да? разозлился я.
— Но ведь ты же должен был писать о них, так ведь? Или ты уже в поезде свой очерк настрочил, а сюда ехал только командировку отметить? У вас ведь и так делается. Люди тебя интересовали или нет? — Он вскочил с табуретки и ходил по комнате, задевая стоящий у стены велосипед, такой же ржавый, как кровать.
— А велосипед тебе зачем? На случай распутицы, что ли? поинтересовался я, чтобы сменить тему разговора: в чем-то Яков был прав.
— Чтоб не толстеть, — гордо отрезал он, — и быть всегда в форме! По утрам катаюсь.
— По комнате? — не удержался я.
— Ну ладно, ладно, не отвлекайся.
— Вообще-то народ в музее подобрался славный…
— В этом я уже убедился!
— Нет, я серьезно. Все они увлечены своим делом, очень дружны. Саша, правда, резковат, придирчив, но парень предельно честный и прямой. Оля Воронцова…
— Это кто такая?
— Администратор гостиницы.
— А какое отношение она имеет к музею?
— Фактически она работает там, только числится в гостинице. У них в музее всего три-четыре штатные единицы пока, а остальные — энтузиасты.
— Что она за человек?
Я не сдержал улыбку.
— Это такой свежий человек, Яша, встречаясь с которым сразу вспоминаешь, что тебе уже не восемнадцать, что с утра ты не успел побриться, что двух зубов у тебя уже нет и еще в двух — дупла и что правый каблук ты стаптываешь наружу, а левый — внутрь.
— Ого! — Яков хитро улыбнулся. — Как поэтично! Но, к сожалению, не по существу. Кто еще?
Я подробно, что знал — а знал я, как оказалось, до обидного мало, рассказал ему обо всех работниках музея. Особенно заинтересовал Якова Волков.
— Так, так, так… Служил у немцев, говоришь? По заданию партизанского штаба, да? Интересно. Знаешь что, Сережа, отдохни-ка ты малость. А я тут пока смотаюсь кое-куда, не возражаешь?
Я не возражал.
— Сережка! Проснись, Сергей!
Я вскочил и открыл глаза. Яков стоял передо мной и теребил за плечо.
— Смотри-ка, Сергей, какая интересная штука получается!
— Погоди, —
Яков засмеялся:
— Пока ты спал, я бы в Москву успел сбегать. Посмотри на часы, соня.
— А, значит, ты уже вернулся.
— Молодец — сообразил! — похвалил Яков. — Смотри-ка, что мы имеем.
— Погоди, Яш, где у тебя умыться можно, голова тяжелая.
Я вернулся в комнату, освеженный холодной водой. Яков бросил мне полотенце.
— Ты им велосипед, что ли, протираешь? — спросил я, садясь к столу, на котором Яков разложил газету.
— Сейчас я тебе покажу такое, что у тебя пропадет охота резвиться! Смотри!
Он положил передо мной на стол листок бумаги со схемой. Вот как она выглядела:
"1. Самохину нанесено ранение в 22.15.
2. Самохин скончался в 23.00.
3. Дежурная и ее подруга находятся в номере с 21.30. до 22.50.
4. Оболенский возвращается в номер в 22.55".
Я поднял на Якова глаза.
— Дичь какая-то!
— Вот именно. В то время, когда Самохина ударили и когда он умер, в номере были люди!
— Не верь после этого в привидения. А как ты это установил?
— Элементарно. Понимаешь… — Яков встал коленями на стул и налег грудью на край стола. — Понимаешь, я еще во время первого допроса дежурной подумал: чего это она жмется? Но решил — дело понятное: считай, за стеной человека убили. Ан нет! Поднажал маленько, она и выдает. — Яков взял листок протокола и стал читать нужное место: — "У них (у тебя, значит) в номере холодильник, мы там продукты держим до вечера. И телевизор — как раз фигурное катание казали. А они (ты, значит) приходят поздно и никого к себе не водят — мы-то уж знаем". Не водишь? Неужели?
— Слушай, Яшка, ведь верно: телевизор-то теплый был, когда я вам звонил. Я обратил внимание — телефон ведь на нем стоит.
— Ты об этом через год бы еще вспомнил! — упрекнул Яков. — Дела! На глазах почтенных старушек происходит убийство, а они смотрят фигурное катание.
— Номер был заперт всего несколько минут, ключи от него пропали, в комнате убийца и его жертва находились, по крайней мере сорок минут и при свидетелях. Такое необычное стечение событий дает нам интересные возможности, понимаешь?
Яков кивнул:
— Но это еще не все. Вот записка из черной перчатки, копия.
Я взял ее. Изящным почерком, с ятями и ижицами было написано: "Только Вашим страданием я могу достичь моей цели. Я буду иметь наслаждение мстить Вам". Подписи не было. Вместо нее нарисован кинжал, с клинка которого густыми тяжелыми каплями падала кровь. Текст записки, как ни странно, показался мне чем-то знакомым.
— На оригинале нет не только подписи, — тихо заметил Яков. — На нем, кроме моих, нет ни одного отпечатка пальцев. Вот так-то!