Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Шрифт:
— В день убийства Самохина, вечером, вы были у Староверцева, так?
Саша молча кивнул.
— Мне повторить вопрос? К сожалению, ваш ответ нельзя зафиксировать.
— В день убийства Самохина, вечером, я был у Афанасия Ивановича Староверцева. Это могут подтвердить
— Воронцова Ольга Алексеевна была с вами?
— Да, — монотонно пробубнил Саша. — Ольга Алексеевна Воронцова была с нами.
— Она никуда не отлучалась, скажем, часов около восьми?
— Около двадцати часов московского времени Ольга Алексеевна отлучалась. Она ходила в гостиницу за забытой
— За какой?
— Может быть, — не выдержал я, — может быть, за "Черной перчаткой" Одоевского?
Саша молчал.
— В каких отношениях вы находитесь с Воронцовой? — грубо спросил Яков.
— В хороших! — разозлился Саша. — Вас устраивает такой ответ? Или нужны подробности?
Яков положил перед ним перчатку и копию записки.
— Ну и что? — нагло спросил Саша.
— Записка, засунутая в эту перчатку, лежала под трупом Самохина. Это ваш почерк — вот акт экспертизы и ваши отпечатки пальцев.
— Ложь! — вскинулся Саша. — Там нет никаких отпечатков, я писал записку в перчатках.
— Объясните, что это значит?
— Да ничего не значит, просто валял дурака.
— Неплохое развлечение, гимнастика для ума, да?
— А вы что, никогда не валяете дурака? Тогда мне вас жаль.
— Не валяю, — отрезал Яков. — Потому что я и так слишком часто имею дело с дураками. Все, все, идите.
Выходя, Саша едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.
— Это не он, — сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь. — И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.
— Самохин недавно из заключения, — напомнил я. — Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие — такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.
— На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.
— Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.
— А второй — этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.
— Нет у него никакого алиби, — буркнул я. — Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.
Яков вытаращил глаза.
— И ты молчал?
— Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное — закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с…
— Все, Серега, — не дал мне договорить Яков. — Собирай барахлишко и… к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.
— Да не может этого быть! — закричал я, теряя терпение. — Неужели ты не понимаешь?
— Может, все может быть! — жестко отрезал Яков. — "Покойник не был нравственным человеком" и мог жестоко оскорбить девушку. А у таких, как твой подзащитный, которому ты, кстати, стал сообщником, свои понятия о чести. И о том, как надо ее защищать, особенно когда это касается дамы сердца. Оля могла умышленно назначить свидание Самохину
Я бы многое мог возразить ему, но понимал, что сейчас это бесполезно. Я встал, застегнул куртку, проверил, в карманах ли сигареты.
— Иди, иди, не оглядывайся.
Я подошел к двери.
Она вдруг сама услужливо распахнулась: на пороге стоял Саша. Он был спокоен, только глаза его лихорадочно блестели на бледном лице.
— Я хотел рассказать вам, как все произошло, — сказал он.
Вечером того же дня
Яков выглянул в окно.
Вообразите себе только, что все, что я вам буду рассказывать, случилось… под этими развалившимися сводами.
Саша решительно сел за стол и положил на него руки, переплетя пальцы. Мы выслушали его, не перебивая, только Яков в самом начале рассказа молча щелкнул клавишей моего "Репортера".
— С Сергеем Оболенским мы как-то быстро сошлись и даже сдружились. Поэтому и позволили себе дурацкую шутку, но в ней, честное слово, не было зла, было ребячество. Нас подтолкнули насмешки Сергея над таинственным исчезновением князя, да совершенно невинное желание поддержать увядающую славу тринадцатого номера.
Сначала действительно я звонил ему по телефону, потом мы с Олей написали эту записку: мы дурачились, нам было весело представлять, как он будет ее читать и недоумевать над ее загадочным и зловещим содержанием, и я, надев черные перчатки, взял из стопки бумаги чистый лист — нам это казалось забавным… А теперь — настолько глупым, что стыдно говорить об этом.
Кстати, вы правы, текст записки я позаимствовал у Одоевского, это и надоумило нас вложить ее в перчатку.
Мы решили, что Оля забежит вечером в гостиницу и оставит в номере Оболенского записку. Ей удалось взять ключи — дежурная сама попросила ее посидеть вместо нее минутку, но в номер Оля не вошла: там работала уборщица. Ключ тоже не удалось повесить на место, так как дежурная уже вернулась. Нам бы плюнуть тогда на нашу затею, и все было бы в порядке, по крайней мере для меня и Оли, но нас уже занесло.
В гостиницу пошел я. Мне удалось проникнуть во флигель со стороны кладбища, через окно в мужском туалете. Номер был не заперт, и в нем работал телевизор. Положив перчатку с запиской на кровать, я выбрался тем же путем.
Потом мы хотели устроить и "посещение князем своих комнат" ночью, в Олино дежурство…
Узнав, что в номере Оболенского убит Самохин, мы растерялись. Ни для кого не секрет, что я когда-то набил ему морду. Да еще эта записка. В этой ситуации она выглядела прямо-таки приговором Самохину. Но, согласитесь, подраться с человеком или убить его — это далеко не одно и то же.