Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Шрифт:
— Слушайте, лейтенант. Завтра к вечеру у вас будет следователь Платонов с группой. Раньше никак не получится, да и с вертолетом не так просто будет. Вы там, как положено, проведите предварительное дознание, обеспечьте охрану места происшествия, закрепление следов. Есть следы? Угу. Угу. Так. Так. Хорошо. Вот еще что: у вас ведь своя больница есть? И морг при ней, да?
— Я понял, — сказал Андрей. — Уже распорядился.
— Ну хорошо, желаю успеха.
— Спасибо.
— Ратников? Слышишь? — снова подключился начальник. — Ты завмага прощупай хорошенько, понял? Я, сам ведь понимаешь,
Андрей положил трубку и сжал голову руками. Он вдруг почувствовал себя беспомощным и одиноким, как ребенок в лесу. Всего полгода работы — и вот такое серьезное, жестокое преступление на его участке. Он — вчерашний мальчишка, на плечи которого вместе с погонами легла и суровая ответственность, почувствовал ее сейчас в полной мере. Лейтенант милиции Ратников представляет здесь закон, и поэтому он отвечает не только за имущество, спокойствие и жизнь людей, но и за их доверие к закону. Значит, он, лейтенант Ратников, которого на селе еще нередко зовут по старой памяти Андрейкой, должен сам, чего бы ему это ни стоило, разыскать и задержать преступника.
Ратников зашел к председателю колхоза с просьбой помочь организовать комиссию по проверке магазина. Иван Макарович был еще молод, ненамного старше Андрея, но дело свое знал хорошо, дотошно изучал специальную литературу, сильно уважал экономику и любил с каждым колхозником поговорить о научно-техническом прогрессе на селе.
— А на что тебе проверка? Положено, что ли? Завмаг же проверял: только ящик "коленвала" сперли. Ты что, сомневаешься?
— Да нет, не в этом дело, — неохотно пояснил Андрей. — Мне нужно точно знать: что завозили, что, сколько и кому было продано в последние дни и что похищено?
— А что же твоя дружина хоробрая? — ехидно посоветовал председатель, которому Андрей в свое время изрядно надоел с ее созданием. — Привлекай общественность.
— В этом деле специалисты нужны. Бухгалтера мне дашь?
— Сейчас посоветуемся. — Иван Макарович щелкнул клавишей селектора и позвал: — Виктор Алексеевич? Ну-ка, замполит, зайди на минутку. Тут наша милиция помощи требует.
Внешним своим обликом партийный секретарь походил на комиссара двадцатых годов: был крепок, ходил твердо и, часто, значительно покашливая, трогал косточкой указательного пальца толстые усы. Говорил веско, и голос его — обычно с ровной теплотой — нередко мог, если нужно, звенеть металлом. По плохой погоде он носил старое кожаное пальто, вытертое до маслянистого блеска, которое туго перетягивал широким солдатским ремнем, что еще больше подчеркивало его сходство с суровым бойцом революции.
— Здоров, лейтенант! — секретарь крепко пожал Андрею руку. —
— Ну-ну, ладно, — перебил его председатель. — Ты, чем грозиться, лучше включайся в комиссию. Вот Андрей Сергеевич просит магазин проверить.
— Кто ж откажется, когда милиция просит? Ты только, лейтенант, объясни подробнее, что тебе надо.
Они обсудили детали, и Андрей, уже собираясь уходить, спросил:
— Иван Макарович, ты, говорят, косарей сегодня ночью отправлял?
— Да, а что?
— Где они у тебя?
— Вся бригада в Аленкиной пойме.
— Я на мотоцикле туда проеду?
— Ни за что — давно так яростно не разливалось. Да и то сказать: неделя — дожди, неделя — ливни с грозами.
Аленкина пойма примыкала к правой стороне Савельевки, левый склон которой плавно спускался в Степанов лужок. В Синеречье издавна бытовала традиция: каждая молодая невеста утром в день свадьбы купалась в обильных луговых росах. Синереченские бабы свято верили: если окунешься на заре в росные травы поймы, родишь девочку, а если поваляешься на лужке мальчонку. Лет пятьдесят назад — об этом до сей поры помнят — одна бойкая строптивая бабенка, которой все бы делать поперек, пробежала нагишом по высоким холодным травам лужка, а потом трепанулась и на пойму. И что же? Родила двоих: мальчик чернявый, дочка — светленькая. "От разных отцов", шутили, смеясь, мужики.
Пробираясь залитой тропкой, нащупывая ногами твердое, Андрей думал об обычае, который сложился уже на его памяти: парни, навсегда возвращавшиеся в родные края — с учебы, отслужив в армии, а то и "хлебнув города", — шли домой непременно через Савельевку и, скинув на ее верхушке одежду, вбегали, как в воду, в сверкающий травостой Степанова лужка, а уж потом, смыв с себя пыль дальних дорог, освеженные родными росами, входили в деревню начинать новую жизнь. Сам Андрей дважды омывался живительными соками Синеречья — отслужив в десантных войсках и после учебы в школе милиции, куда направил его комсомол.
С сожалением оторвался Андрей от земли. И хотя новая работа захватила его, хотя умом он твердо понимал, что делает нужное, достойное мужчины дело, нередко тосковал по привычному, извечному труду земледельца. Тянуло его порой и косой позвенеть, и покидать, наметывая скирду, тяжелые навильники пряно-пахучего сена.
В бригаду он подоспел к завтраку. Издалека потянуло домовитым дымком походного костерка, издалека увидел Андрей блестящие лезвия кос, ровно прислоненных к жерди, услышал, как косари, собираясь за стол, звенели мисками, смеялись.
Бригадир по фамилии Кружок — первый в Синеречье косарь — уважительно поднялся навстречу, отодвинул соседа локтем, освободил рядом с собой место.
— Нашей славной милиции, — шутливо приветствовал он Андрея, — почет, уважение и лучший кусок за столом.
Андрей поздоровался, вытер пучком травы сапоги и, сняв фуражку, сел к столу.
— С чем пожаловал? — полюбопытствовал Кружок, подвигая ему миску с картошкой и доставая откуда-то из-под стола, будто из сапога вытягивая, початую бутылку. — Примешь?