Шпагу князю Оболенскому! (сборник)
Шрифт:
— Конечно, не будешь, — согласился Андрей, — тем более что возьмешь сейчас у Нюры совок с веником и уберешь за собой.
Колька покраснел, набычился растерянно, уперся:
— Не стану подметать.
На них смотрели, к ним проталкивался, торопился Богатырев. Колька попытался было улизнуть от позора — Андрей несильно взял его за руку, придержал.
— Нюра старая уже, она и так два раза в день здесь убирает, — тихо сказал он.
— Третий раз подметет! — осмелел Колька, поняв, что силой его все равно убирать не заставят.
— Третий
Удар был точен.
— Не зови мать, дядя Андрей, — завял Колька, хватая веник и на глазах превращаясь из хулигана в испуганного, расстроенного пацана, который всеми силами готов исправить то, что натворил.
И что очень понравилось Андрею — Мишка и Кролик, мужественно приняв поражение товарища, не оставили Кольку в беде, бросились помогать, руками в горстку собирали шелуху, чтобы скорее избавить его от позора.
С этого случая, как ни странно, установились между ребятами и участковым добрые отношения. Андрей старался их укрепить ненавязчиво, тактично держался на расстоянии (но глаз с них не спускал) и хотя в друзья не напрашивался, за советом и помощью ребята уже пойти к нему не стеснялись, выделяли его своим доверием среди остальных взрослых. И вот совсем недавно он по-настоящему выручил их. Случилось вот что: как-то в начале учебного года Мишкина компания исчезла после уроков и наутро ни домой, ни в школу не явилась. Матери волновались, конечно, и злились, учителя разводили руками, один, пожалуй, участковый понял, в чем дело. Понял и, как говорится, простил, потому что в который раз ему больно за них стало.
Дело-то просто объяснялось. В тот день в их классе сочинение должны были писать на тему: "Почему я горжусь своим отцом?" А что Мишкина компания могла написать, чем похвалиться?
Вот и разыскал их участковый в лесу, где они обосновались на жительство и втайне друг от друга уже размышляли, как бы домой, себя не уронив, вернуться. Андрей похвалил их дырявый шалашик, выпил у костра чая, сдержанно позавидовал их вольному житью и убедительно, без нотаций подсказал, что надо бы матерей успокоить и за учебу браться. Вместе они и придумали, что вроде бы Андрей их поймал и в село доставил. Вернулись героями. А наутро школьный директор зачитал на линейке приказ председателя о хорошей, ударной работе на колхозных полях учеников Синереченской средней школы таких-то, поставил их в пример и про побег ни словом не обмолвился…
Андрей долго сидел в раздумье, прикидывал так и сяк, почему вдруг враз все переменилось, порвалась налаженная дружба, почему мушкетеры снова стали с ним насмешливыми и дерзкими, всячески показывали, что он им теперь "не указ", не авторитет и не старший товарищ, что они дураки были, когда его слушали, а теперь вот поумнели.
Андрей не понимал причины, но чувствовал с тревогой, что вмешалась какая-то чужая сила, что чья-то твердая рука взяла их за шкирки и тычет
Наконец, когда за окном послышались голоса расходящихся по домам синереченцев, он решительно заполнил листок бумаги какими-то записями, запечатал его в конверт и убрал в сейф.
В это время в дверь поскреблись, она приоткрылась, и в щель опасливо просунула нос Афродита Евменовна. Андрей вздохнул.
— Считаю, должна сообщить тебе, участковый, что ночью сильно животом маялась…
Андрей скрипнул зубами:
— К доктору идите с этим вопросом. Я от поноса средства не знаю, кроме хорошей порки.
— Не перебивай, пожалеешь. Схватило меня в самую полночь, вышла на крыльцо — кругом темень и мрак. — Она протиснулась в комнату, прижалась спиной к двери. — Гляжу и вижу: по кладбищу, что у церкви, огоньки мигают, яркие такие. Пригляделась, а там — три мужчины между могил бродят, словно потеряли что и ищут. А уж чего ищут, глядеть не стала — в избу умелась и дверь снутри приперла. Хотела было постояльца своего побудить, да его дома не было, под утро уж пришел, котоватый. Ну вот, сигнал тебе есть — реагировай. Или письменное заявление подать?
Андрей завел мотоцикл, подъехал к дому отца Леонида и трижды сильно, заставив мотор взреветь, газанул вхолостую. Отец Леонид, одетый цивильно в скромненький черный костюмчик с непривычно короткими рукавами, заслышав этот сигнал, вышел на крыльцо и приподнял над головой шляпу, отчего старательно забранные под нее волосы снова рассыпались по плечам. Он опять терпеливо заправил их под шляпу, запер дверь и, взяв с перильца какой-то сиротский узелок, спустился с крыльца.
— Что это ты, батюшка, так налегке? — поинтересовался Андрей, усмехаясь.
Отец Леонид охотно улыбнулся, наставительно поднял палец:
— "И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд".
— Ладно, садись, командированный по делам божим. Где тебе способнее: сзади или в коляске?
— В колясочке пристойнее будет, и беседу можно в дороге вести.
Андрей перегнулся с сиденья, откинул фартук и достал второй шлем:
— Меняй головной убор. Не продует тебя? Больно легко оделся-то?
Отец Леонид забрался в коляску, устроился поудобнее, безропотно нахлобучил шлем и ровненько сложил руки на узелочке.
Объезжая клуб, Андрей обогнал Великого, который прохаживался под липками в обычном сопровождении своих мушкетеров. Великий преувеличенно, с заметной долей насмешки раскланялся, а Мишка, подражая Остапу Бендеру, коротко свистнул и крикнул им вслед:
— Эй, мракобес, почем опиум продаешь?
Андрей, не останавливаясь, погрозил ему кулаком и успел увидеть в зеркальце, как Великий стал что-то выговаривать Мишке и тот, что было вовсе на него не похоже, смущенно оправдывался.