Шпандау: Тайный дневник
Шрифт:
— Мистер Шпеер, мне нравится ваш сад. Он замечательный.
14 августа 1962 года. Несколько месяцев назад Гесс устроил страшную перепалку с британским стоматологом. Врач хотел удалить его последние шесть зубов, потому что каждый раз, когда у него портится очередной зуб, приходится ставить новые коронки и мосты, а это слишком хлопотно. Тогда Гесс написал петицию директорам. Ему удалось добиться следующего постановления: любые операции на теле заключенного проводятся только с письменного согласия заключенного.
После того как французский зубной врач тоже решил, что все зубы необходимо удалить, рот Гесса осмотрела советская врач-стоматолог. Ее вердикт: «Зубы убрать». Тогда Гесс потребовал консультации американского стоматолога. Вчера в лазарет явился американец в сопровождении трех ассистентов и с портативным
— По одному дантисту на каждые полтора зуба!
13 сентября 1962 года. Странный сон. Гитлер должен приехать с инспекцией на завод. Я еще в должности рейхсминистра, но я сам беру в руки веник и помогаю вымести мусор с завода. После инспекторской проверки я вижу себя в машине. Я пытаюсь надеть китель, который снял перед тем, как подметать, но безуспешно: я не могу попасть в рукав. Рука постоянно оказывается в кармане. Мы приезжаем на широкую площадь, окруженную правительственными зданиями. С одной стороны я вижу памятник воинам. Гитлер направляется к нему и кладет венок. Мы входим в мраморный зал — это вестибюль какого-то официального учреждения. Гитлер спрашивает у адъютанта: «Где венки?» Адъютант с укором выговаривает офицеру: «Вы же знаете что он теперь повсюду возлагает венки». Офицер одет в светлую, почти белую форму из ткани, напоминающей тонкую перчаточную лайку. Поверх мундира на нем надета широкая накидка, украшенная вышивкой и кружевами. Приносят венок. Гитлер переходит на правую половину зала, где расположен еще один памятник воинам, у подножия которого уже лежит много венков. Гитлер опускается на колени и запевает заунывную песнь в стиле григорианского хорала, снова и снова повторяя тягучую строчку «Аве Мария». Стены огромного мраморного зала заполнены мемориальными досками. Гитлер один за другим кладет венки, которые ему подают суетливые адъютанты. Его скорбная песнь звучит все более монотонно; череда мемориальных досок кажется бесконечной. Офицер пытается улыбнуться, но на него осуждающе смотрит вся гитлеровская свита [23] .
23
См. толкование этого сна в книге Эриха Фромма «Анатомия человеческой деструктивности»: «Этот сон интересен по многим соображениям. Он относится к тем снам, в которых человек выражает свои знания о другом человеке, а не свои собственные чувства и желания. И такой взгляд во сне часто бывает более точным, чем впечатление наяву. В данном случае Шпеер в стиле Чарли Чаплина находит выражение для своих представлений о некрофильском характере Гитлера. Шпеер видит в нем человека, который все свое время тратит на преклонение перед мертвыми, однако он действует, как автомат — для чувств здесь места нет. Возложение венков превращается в организованный ритуал, доходящий до абсурда. Но в то же самое время Гитлер возвращается в религиозную веру своего детства и полностью отдается скорбной заунывной мелодии. В конце сна особое ударение ставится на монотонность и автоматизм траурного ритуала.
Вначале Шпееру снится ситуация из реальной действительности, из того периода жизни, когда он был государственным министром и очень активно брал все в свои руки. Мусор, который он сам выметает веником, возможно, символизирует мерзость и грязь нацистского режима; а его неспособность попасть в рукав кителя — скорее всего, символическое выражение его чувства беспомощности, ощущения, что он больше не может быть частью этой системы. Здесь происходит переход к главной теме сна, где он узнает, что у него не осталось больше ничего, кроме мертвецов и механического скучного некрофила по имени Гитлер».
19 сентября 1962 года. Мой урожай яблок — штук тридцать — украли еще до того, как яблоки созрели.
Год семнадцатый
Психические отклонения — Вили Брандт обещал помощь — разговор с Гессом о самостоятельных решениях в партии — Гесс изобретает снегоочиститель — Гесс и его комплекс ненависти — Примирение — Берингов пролив — Разговор об этом и других безумствах — Восхищение техническими достижениями в молодости — Первая внучка — Череда несчастий
1
26 октября 1962 года. Кеннеди приказал ввести режим полной блокады в отношении Кубы. В американских портах собирается армия численностью сто тысяч человек.
Этот кризис также интересует нас только в приложении к Шпандау — что подтверждает мой утренний разговор с Гессом и Ширахом. Однажды давным-давно мы хотели творить мировую историю, но теперь вся мировая история для нас сводится к судьбе нашей тюрьмы. Вот что нас беспокоит: через несколько дней управление Шпандау в очередной раз перейдет к русским. Сегодня Ширах рассуждав о возможном развитии событий. Однажды ночью они выломают дверь, ведущую из сада в тюремный корпус. Небольшой отряд головорезов под предводительством лейтенанта подавит сопротивление западных охранников. В считанные минуты нас погрузят в русский автобус; автобус повезет нас по лесистой местности к границе русской зоны в Штаакене, расположенной всего в двух километрах отсюда. Все будет сделано в мгновение ока, и западные правительства, для которых сейчас главная проблема — это Куба и Берлин, вряд ли станут что-либо предпринимать — пошлют лишь какую-нибудь невнятную ноту протеста в Москву.
Потом мы обсудили свои тревоги с некоторыми западными охранниками. Лонг, первый, кому мы рассказали о наших опасениях, побледнел. Я попытался его успокоить, напомнив о существовании телефона и сигнализации, но он лишь растерянно хмыкнул.
— Включить тревогу? Звонок раздастся в караульном помещении. И сюда прибежит еще больше русских.
Тем временем к разговору подключился Садо. Я спросил его:
— Что бы вы сделали, если бы два русских солдата вошли в вестибюль и наставили на вас свои автоматы?
Садо широко улыбнулся.
— Я уже думал об этом. Знаете что? Я бы поступил, как де Голль на заседании в Алжире — поднял бы обе руки и закричал: «Я вас понял!»
Один из доброжелательно настроенных русских явно заметил, что нас что-то беспокоит.
— Политика — ничего хорошего, да? — заметил он.
28 октября 1962 года. Хотя все пытаются не подавать виду, в воздухе витает почти осязаемое напряжение. От монотонности не осталось и следа; появились другие вещи, помимо подъема, завтрака, уборки камер, работы в саду, прогулки и так далее до самого отбоя — вечный, неизменный цикл. Снова вспомнил Генри Джеймса. Этот Кубинский кризис, угрожающий самому существованию мира, в некотором роде приносит оживление в нашу жизнь.
Конечно, мы тоже очень переживаем из-за конфронтации, но сама наша нервозность создает для нас точку опоры.
К примеру, сегодня, несмотря на всю мою радость, я почувствовал легкий укол разочарования, когда, лежа под одеялом, услышал по транзистору, что Хрущев согласился убрать ракеты с Кубы. Через некоторое время я встретил в коридоре Громова, который сообщил мне:
— Отличные новости по радио. Мир! Очень хорошо.
Вечером слушал через наушники Четвертую симфонию Шумана в исполнении оркестра под руководством Фуртвенглера.
1 ноября 1962 года. Вчера на свидание приезжал Эрнст, но все прошло ужасно. Как и несколько лет назад, он не сказал ничего, кроме пары-тройки фраз. На все мои вопросы он отвечал только «да», «нет» или «не знаю» тихим, почти неслышным голосом. Очевидно, это не равнодушие, а своего рода ступор. Сегодня я сказал жене, что он оказался на удивление общительным. Я пытался помочь ему или себе преодолеть разочарование? И что подумает мальчик, когда узнает, что я сказал?