Шпион для Германии
Шрифт:
— К вам посетитель, Гимпель. Подготовьтесь к встрече.
Но никакой ошибки не было.
Меня провели в комнату для посетителей — весьма своеобразную достопримечательность Алькатраса. Гость и «хозяин» были в ней отделены друг от друга кирпичной стеной с вмонтированными в нее смотровыми окошечками из толстого стекла. Через них можно было только видеть друг друга, но не слышать. Поэтому по обе стороны стены стояли телефонные аппараты для разговора. В комнате, по крайней мере с моей стороны, находился охранник. Если бы разговор принял, по его
В комнату для посетителей я вошел, как лунатик. Сопровождавший меня надзиратель показал на смотровое окошечко. Взглянув в него, я увидел по другую сторону какого-то господина средних лет в элегантном костюме. Он улыбнулся мне, и я взял трубку телефона.
— Добрый день, господин Гимпель, — сказал этот мужчина по-немецки. — Вы, видимо, удивлены моим посещением. Я давно собирался навестить вас, но только сегодня получил разрешение на разговор. Я — генеральный консул ФРГ в Сан-Франциско, доктор Шенбах.
— Очень рад, — пробормотал я.
— Я хотел только сказать, что мы о вас не забыли и предпримем все возможное, чтобы вызволить вас отсюда. Однако вы должны понять, что нам приходится действовать очень осмотрительно. Вам следует набраться терпения и еще раз терпения.
— Я уже привык к терпению, — отозвался я. — Благодарю вас, господин генеральный консул, за посещение. Вы не можете себе даже представить, что для меня значит возможность поговорить с человеком, не являющимся надзирателем или заключенным.
— Могу это понять. Главное, я хотел вселить в вас надежду. Мне, конечно, легко это сказать. Но я пришел не один: со мной — священник немецкой колонии во Фриско.
Он улыбнулся мне еще раз и отошел. К глазку подошел мужчина с типичным обликом пастора.
Разговор наш продолжался около двадцати минут. Оба господина пообещали навестить меня снова. И они сдержали свое слово.
Во время их второго посещения начальник тюрьмы пошел на нечто необычное, разрешив нам встретиться в нормальном помещении без смотровых глазков и телефона.
И вот, когда у меня появилась надежда выбраться с этого острова, я оказался, сам того не желая, в числе бунтовщиков. Случилось же это так. Как-то мы пришли в столовую. В меню стояло спагетти с мясным соусом. Обед был, мягко говоря, намного скромнее обычного. За столами царило необычное молчание.
Затем, будто по команде, все повскакивали со своих мест, опрокинув столы и стулья, и начали крушить все подряд.
— Мяса! Мяса! — послышались крики. — Где наше мясо? Мы не будем жрать этот дерьмовый соус. Мы хотим мяса!
Через стеклянные окна столовой охрана направила на беснующуюся толпу автоматы. Мы тут же попадали на пол. Каждую секунду могла начаться беспорядочная стрельба. После бунта 1946 года охранники не признавали никаких шуток.
В зал вошел капитан, начальник охраны, но был освистан. Тогда появился лично начальник тюрьмы. Сразу же наступила полная тишина.
— Что с вами происходит? — спросил он. — Вы что же, с ума
Ему никто не ответил.
— Я требую, чтобы вы сейчас же по одному покинули столовую! Всем понятно? Кто не выполнит моих требований, будет рассматриваться как бунтовщик. Примите это во внимание!
Никто не пошевелился.
— Даю вам шестьдесят секунд на размышление, — продолжил мистер Своп. Затем начал отсчет: — Пятьдесят пять секунд… Пятьдесят… Сорок пять…
Один из заключенных нерешительно поднялся и, не глядя ни вправо, ни влево, покинул столовую. Его освистали. Однако вслед за ним к двери направились и остальные. Многие больше боялись тайных организаторов бунта, чем начальника тюрьмы. Поэтому уходили не спеша, как бы нехотя, хотя и задерживаться никто не собирался.
На выходе один из заключенных крикнул:
— Если завтра мы опять не получим мяса, все повторится. Это наше требование. Мясо необходимо нам для поддержания сил.
— Я разберусь с этим, — заверил начальник тюрьмы.
Выступивший с таким заявлением заключенный, некто Пински, был объявлен зачинщиком бунта и отправлен в блок «Д» на хлеб и воду без права разговаривать с другими заключенными. Просидев в одиночке шесть месяцев, он совершил самоубийство. Произошло это на Рождество. Достав каким-то образом лезвие бритвы, он вскрыл себе вену. Бритвенные лезвия, кстати сказать, являлись в Алькатрасе своего рода предметом культа.
Два раза в неделю заключенный, исполнявший функции дежурного, разносил бритвенные лезвия по камерам. Арестанты получали их на три минуты, по истечении которых должны были возвратить ему. Разносчики менялись каждую неделю. Контроль за лезвиями был строгим: тюремное начальство стремилось воспрепятствовать тому, чтобы примеру Пинского последовал кто-нибудь еще.
В системе безопасности тюрьмы были использованы самые различные технические новинки. Направляясь на работу или возвращаясь с нее, заключенный должен был, например, пройти через специальное устройство, реагировавшее на наличие даже самого небольшого кусочка металла. Если аппарат издавал резкий звук, заключенный должен был раздеться догола и подвергнуться тщательному осмотру. Таким образом, пронести в камеру какой-либо инструмент или приспособление для совершения побега было невозможно.
Работа в Алькатрасе, в отличие от других подобных заведений, считалась необязательной. Да и за те несколько долларов, которые можно было заработать, ничего не купишь. Так называемые «маркитантские товары» тут не продавались, а выдавались. Каждый заключенный получал, например, три пачки сигарет в неделю. Крем для бритья тоже был бесплатным. Раздавались даже фрукты и шоколад.
В Алькатрасе я пробыл уже три с половиной года и приобрел кое-какие навыки в канатной мастерской. На моем банковском счете было несколько сот долларов. Я пользовался авторитетом у заключенных и доверием тюремного начальства. Каждое утро отправлялся на работу, а по вечерам угрюмо валился на койку.