Шпион Его Величества
Шрифт:
Москва по тем временам была очень большим и совершенно грязным городишком, по которому было трудно пройти и на крестьянской телеге проехать. Городские людишки строились кто, как и где только мог и хотел. Сначала на семи московских холмах появились первые терема бояр, вокруг которых стали строиться избы ближних бояровых сородичей и холопьей прислуги. Причем все строились, самочинно захватывая любой свободный клочок земли, совершенно не думая о планах градостроительства и о дорогах от одного боярского дома к другому. В результате на карте Москвы стали появляться косые улицы и кривоколенные переулки. Затем в городе появились посады и слободы, в которых проживали городские ремесленники, бывшие крестьяне, которые понятия не имели в планировке городских улиц и магистралей.
Одним словом, чем больше в городе становилось жителей, тем больший беспорядок и беспредел творился в градостроительстве. Ремесленные посады и слободы не навели особого порядка в планировании и строительстве городских магистралей. В этом стольном городе было невозможно найти хоть какую-нибудь прямую улицу, переходящую в другую прямую улицу. Несколько больших трактов, издалека приходившие в Москву, тут же расходились на сеть малых городских улочек и переулков, по которым с трудом могла проехать мужицкая телега.
Стояло начало октября, большие холода еще не наступили, но часто и неожиданно случались холодные дожди, поэтому мне было бы несколько холодновато босыми ногами месить эту жирую, жидкую и холодную грязь. Бурмистры московской ратуши эту грязь между домами называли городскими улицами, по которым мог бы проехать только всадник на лошади. Пешеходы же прыжками преодолевали одну гигантскую лужу за другой, иногда по колено утопая в жидкой грязи. Только очень немногие улицы, которые можно было бы сосчитать на пальцах руки, в Москве имели деревянный тротуар, когда на грязь вкривь и вкось бросались доски, чтобы боярин мог бы по нему пройти к соседнему терему. Да и в Кукуе, [28] где проживали одни только немцы, где в доме своего старого друга, немецкого купца Ференца, временно остановился Александр Данилович, имелись прекрасно ухоженные улицы с ежедневно подметаемыми деревянными тротуарами.
28
Немецкая слобода — место поселения иностранцев в Москве и других городах России в XVI–XVII веках (в Санкт-Петербурге, Воронеже и др.). В Москве Немецкая слобода находилась в северо-восточной части города, на правом берегу реки Яузы, близ ручья Кукуй. В простонародье Немецкая слобода называлась Кукуем. Немцами называли не только уроженцев Германии, но и вообще любых иностранцев, не знавших русского языка («немых»).
Выйдя на крыльцо дома немецкого купца Ференца, я первым делом разыскал рваный лоскут материи, а если уж быть более точным, то при выходе из этого дома украл небольшой лоскут материи. Разорвав его на две половины, я ими поверху обмотал свои башмаки без подошвы, превратив их в крестьянские чуни, а то пришлось бы шагать, ступая в грязь голыми ступнями.
Легкий удар кнутовищем ожег мою спину, это конюх Гнатий давал мне знать, чтобы я подобру-поздорову убирался с этого чистого крыльца, к которому он только что подал верховую лошадь, Воронка, любимого скакуна Меншикова. По всей очевидности, Александр Данилович решил на время покинуть дом немецкого друга и посетить в Москве еще одного строго друга. Гнатий собрался сопровождать барина, он уже был в седле Василисы, которая к этому времени состарилась, но еще могла держать седока в своем седле. Гнатий по своему характеру слыл молчуном и нелюдимым, не любил говорить с людьми, чурался людей и большую часть своего времени проводил на конюшне, с лошадьми. А сейчас этот мужик по доброте души своей давал мне этим кнутом знать, что мне пора убираться отсюда восвояси, а то могу Светлейшему на глаза попасться.
Я моментально слетел с купеческого крыльца, свернул в первый же переулок, спускающийся прямо к Яузе. Лефортовский дворец находился совсем неподалеку, но располагался на правом берегу реки Яузы.
Когда я подошел к речному берегу, то там несколько лодочников поджидали желающих за полушку переправиться на другую сторону реки, где возвышалась белая громада здания Лефортова дворца. Лодочники собрались в небольшую кучку и неспешно вели беседу о делах городских и крестьянских. В основном мужики говорили о базарных ценах, о продолжающемся ночном разбое и грабежах. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Все они были ушлыми людьми, с одного только взгляда на мою одежду и мой внешний вид моментально определили, что у меня пусто в кармане и от меня за перевоз на другую сторону Яузы ничего не получишь.
Да и не собирался я тратить на какую-то переправу через реку свои последние деньги, две полушки, которые я берег как зеницу ока, чтобы потратить их на ужин или на завтрашний день. Есть и сейчас хотелось, но я был молод и эту зеленую тоску в желудке днем легко перебивал чашкой воды. У Меншикова в канцелярии мне платили по тем временам огромную сумму денег, тридцать рублев в год. Но помимо питания деньги уходили на одежду, сапоги и съем ночлега. К концу года у них была плохая тенденция кончаться раньше времени. Мамки и отца рядом не было, они так и остались доживать свой век в Вологде, потому подкормить меня, рваную одежонку подшить было некому.
В Москве мне приходилось все делать самому, к тому же я так и не научился готовить. А то приготовил бы себе большой жбан кулеша или гречневой каши, в течение семи дней было бы чем питаться. Ан нет, приходилось мне каждый день на базар бегать из своей канцелярии, чтобы перекусить на ужин что-нибудь купить. Но даже луковица с серым хлебом больших денег стоила, вот таким самотеком большие деньги за год и растекались из моих рук. А сегодня на дворе стоял всего лишь октябрь, а денег в кармане у меня совсем уже не было, только эти две последние полушки. Дальше придется деньгу занимать у Ваньки Черкасова, с которым второй год работаем вместе.
Тем временем на берегу Яузы появилась богатая карета, из которой вышел пожилой человек приятной наружности. Он был в темно-зеленом военном кафтане, обшитом золотым галуном по краям и обшлагам, под кафтаном проглядывал не менее богатый камзол, в черных кожаных штанах до колен, на ногах были добротные по колено коричневые сапоги. На голове этого человека воинственно колыхалась треуголка с белым плюмажем, свою левую руку он красиво положил на эфес шпаги, ножнами которой оттопыривал боковую полу кафтана. По той манере, как этот красавец держался и поглядывал вокруг, ему, видимо, очень хотелось, чтобы окружающие люди его страшно боялись, за грубого вояку-рубаку принимали бы.
Этот страшный красавец и слова не успел молвить, как из кареты послышался капризный женский голосок, который жеманно произнес:
— Петр Андреевич, ну сколько можно стоять и ничего не делать? Когда же ты наконец договоришься с лодочниками? Государь Петр Алексеевич не будет нас долго ожидать и опять куда-нибудь уедет, а мы снова так с ним и не встретимся. Сколько раз я тебе говорила, давай кремлевским Всесвятским мостом переедем Яузу, давно бы у государя уже во дворце были!
Человек в треуголке с белым плюмажем пальчиком поманил к себе одного из лодочников и быстро с ним переговорил о переезде на другую сторону реки. Лодочник в крестьянском зипуне стоял, низко согнувшись в поясном поклоне, внимательно выслушивая то, что ему говорил боярин Петр Андреевич, утвердительно кивая головой в такт произносимым боярином словам.
Когда человек в треугольной шляпе, закончив разговор, отправился к карете, лодочник выпрямился и быстрым вороватым взором обежал берег Яузы. Заметив меня, стоящего неподалеку, на малую долю мгновения он задержал на мне прищур своих глаз и, подмигнув правым глазом, пригласил следовать за ним. Ситуация не нуждалась в объяснении, барин выбрал его в качестве лодочника-перевозчика, но пассажиров будет по крайней мере двое, вот лодочник и выбрал меня в качестве своего помощника на веслах. Для меня же этот его выбор означал, что я сохраню свою полушку на ужин, так как работой на веслах оплачу переправу на другой берег реки.