Шпион, который любил меня

Я убегала. Убегала из Англии, от своего детства, от зимы, от вереницы случайных, малопривлекательных любовных приключений, от немногочисленных предметов мебели и кучи поношенной одежды, которые окружали меня в моей той, лондонской жизни.

Я убегала от серости, затхлости, снобизма, боязни невидимых горизонтов, от собственной неспособности вырваться вперед в этой крысиной гонке — хотя я и очень привлекательная крыса. В действительности же я убегала почти ото всего. Кроме закона.

Я пробежала довольно длинный путь — чуть ли, с небольшим преувеличением, не половину экватора. Физически я преодолела путь от Лондона до Дрими Пайнз Мотор Корт, который находился в десяти милях к западу от Лейк Джордж, знаменитого американского туристического курорта в горах Адирондака, — огромном пространстве, покрытом скалами, озерами и сосновыми лесами, которые составляют большую часть северного района штата Нью-Йорк. Я начала путешествие первого сентября, и вот уже наступила пятница тринадцатого октября. Когда уезжала, мрачная и надменная кленовая аллея на моей улице была зеленой настолько, насколько деревья

могут быть зелеными в Лондоне в середине августа. Здесь же, среди миллиардной армии сосен, марширующих на север к канадской границе, настоящие дикие клены полыхали, как разрывы шрапнели. И я почувствовала, что вся я, или во всяком случае моя кожа, сильно изменилась, преобразилась: зловещий бледно-желтый цвет, свойственный многим в той лондонской жизни, сменил здоровый естественный цвет, который появляется, если проводишь много времени на воздухе, рано ложишься спать и делаешь множество других милых, но скучных вещей, составляющих часть моей жизни в Квебеке еще до того, как было решено, что я должна ехать в Англию чтобы стать «настоящей леди». Конечно, цвет лица, свойственный физически здоровым и жизнерадостным людям с румянцем во всю щеку, нынче не в моде. Я даже перестала красить губы и делать маникюр, но для меня это было все равно что сбросить искусственную кожу, стать самой собой. Глядя в зеркало, я была по-детски довольна своим внешним видом и мне вовсе не хотелось рисовать какое-то другое лицо на своем собственном. Я не хвастаюсь. Мне нужно было убежать от себя такой, какой я была последние пять лет. Не то, чтобы я была так уж довольна собой, но ту, другую, я ненавидела и презирала и рада была отделаться в том числе и от ее лица.

Радиостанция УОКО (могли бы придумать название поблагозвучней), ведущая передачи из Олбани, столицы штата Нью-Йорк, от которой я находилась милях в пятидесяти к югу, сообщила время: шесть часов. Далее шел прогноз погоды. Предупредили и о приближающемся урагане, который двигался с севера и должен был достичь Олбани около восьми вечера. Это означало, что ночь будет беспокойная. Но мне было все равно. Ураганом меня не удивишь, хотя ближайшая живая душа, насколько известно, находилась от меня милях в десяти, если ехать отсюда по довольно разбитой проселочной дороге в направлении к Лейк Джордж. Сама мысль о том, что скоро станут гнуться сосны, загремит гром и засверкают молнии, сразу заставила меня почувствовать уют и тепло четырех стен, под защитой которых можно переждать грозу.

И я была одна! Совсем одна! «Одиночество — любовник, уединенье — сладкий грех». Где я это вычитала? Кто это написал? Это так точно совпадало с тем, что я всегда чувствовала в детстве, явствовала до тех пор, пока не заставила себя «отправиться в плавание», «слиться с толпой» — шикарной толпой гостей на балу. Но из этой «компанейской ситуации» вышло черт-те что! Я постаралась выбросить из головы воспоминания о неудачах. Вовсе не обязательно жить в толпе. Художники, писатели, музыканты — люди одинокие. Равно как и государственные деятели, а также адмиралы и генералы. Однако, добавила при этом я, дабы быть справедливой, — это следует отнести и к преступникам, и к сумасшедшим. Иначе говоря, следует признаться (что ж теперь поделаешь) — сильные личности всегда одиноки. Это, впрочем, не достоинство — как раз наоборот, человек должен участвовать в жизни общества, если хочет быть полезным. То что я счастлива в одиночестве, свидетельствовало о моей ущербности и неврастеничности. Я повторяла себе это столько раз за последние пять лет, что в тот вечер лишь пожала плечами и, решив не расставаться со своим одиночеством, пересекла холл и вышла из дома, чтобы полюбоваться последними сумерками.

Ненавижу сосны. Они темные. Стоят неподвижно и под ними нельзя укрыться, нечего пытаться и взобраться на них. Они очень грязные, покрыты какой-то совсем не древесной черной грязью. И если испачкаться в ней, да еще если она смешана со смолой, то представляете, какой ужас? Я нахожу зазубренные очертания сосен враждебными. Они стоят так плотно друг к другу, что создается впечатление, будто целый лес копий преграждает путь. Единственное, что есть в них хорошего — запах, и когда у меня есть хвойная эссенция для ванн, я с удовольствием ею пользуюсь. Здесь в Адирондаке бесконечные ряды сосен вызывают у меня приступы тошноты. Они покрывают каждый квадратный ярд земли в долинах и карабкаются на вершину горы. Впечатление такое, что колючий ковер расстилается до самого горизонта — бесконечная панорама довольно-таки глупо выглядящих зеленых пирамид, ждущих, чтобы их вырубили на спички, вешалки для одежды и экземпляры «Нью-Йорк таймс».

Акров пять этих дурацких деревьев были вырублены, чтобы построить мотель, и это место действительно для него подходящее. Теперь слово «мотель» стараются не употреблять. Принято говорить, например, — «постоялый двор» или «загородные нумера» — это потому, что мотели стали ассоциироваться с проституцией, гангстерами и убийствами, так как для этих занятий их анонимность и отсутствие контроля создают определенные удобства. А место это, с точки зрения туризма, было очень хорошее. По лесу петляла проселочная дорога, идти по которой даже приятней, чем по той, что соединяет Лейк Джордж и Глен Фолз на юге. На середине пути — небольшое озеро, удачно названное сонным, традиционное место для пикников. Мотель располагался на южном берегу озера. Главный корпус, в котором были административные службы, был обращен фасадом к дороге. Жилые домики находились позади него. Они шли полукругом. Их было ровно сорок — в каждом кухня, душ и туалет. Из любого домика так или иначе видно озеро. Постройка и планировка — самые современные. Стены отделаны полированной сосной. Симпатичные островерхие крыши, кондиционеры, детская площадка, бассейн, телевизор, поле для игры в гольф, расположенное вдоль озера. В общем все, что душе угодно. Даже мячи для гольфа были нетонущими (пятьдесят мячей — один доллар). Как с питанием? В административном корпусе — кафетерий. Дважды

в день по озеру доставляли продукты и напитки. Все это за десять долларов в одинарном номере, за шестнадцать — в двойном. Неудивительно, что расходуя около двухсот тысяч, притом, что сезон длится всего лишь с первого июля до начала октября, — а табличка «Свободных мест нет» появлялась лишь в период с середины июля по начало сентября — хозяева считали, что дела идут не блестяще. По крайней мере, так сказали эти ужасные Фэнси, содержатели мотеля, когда брали меня администратором всего за тридцать долларов в неделю плюс питание. Слава богу, что хоть не лезли в мои дела! Пело ли у меня сердце? В то утро в нем загремел небесный хор, когда в шесть утра я увидела, как их начищенный до блеска «пикапчик» исчез за поворотом дороги, ведущей в Глен Фолз, а далее в Трою, где жили эти чудовища. Мистер Фэнси последний раз облапал меня, — увернуться не удалось. Его рука, как быстрая ящерица, прошлась по моему телу, прежде чем я успела наступить ему на ногу каблуком. Только тогда он меня отпустил. Когда гримаса боли сошла с его лица, он прошипел: «Ну что ж, сексапилочка, присматривай за хозяйством хорошенько, завтра в полдень вернется хозяин и заберет у тебя все ключи. Счастливых сновидений!» Затем он изобразил одну из тех улыбочек, которые я отказываюсь понимать, и направился к «пикапу», из которого, сидя на водительском месте, за нами наблюдала его жена. «Поехали, Джед, — сказала она резко. — Вечером сможешь удовлетворить свою похоть на Вест-стрит». Она включила зажигание и прокричала мне сладким голосом: «Прощай, красотка. Пиши нам каждый день». Затем погасила свою кривую улыбку, и я в последний раз увидела профиль ее сморщенного вытянутого лица, когда машина поворачивала на дорогу. Фу! Ну и парочка! Паноптикум! Кошмар! Но вот они уехали. Впредь мне лучше сторониться подобных типов.

Я постояла, глядя на дорогу, по которой уехала чета Фэнси. Затем повернулась и посмотрела на север, чтобы определить, что с погодой. День был прекрасный, ясный, как в Швейцарии, и теплый для середины октября. Но далеко на горизонте собирались, постоянно меняя свою форму, облака с рваными краями, окрашенные в розовый цвет лучами заходящего солнца. Быстрые, легкие порывы ветра метались среди вершин деревьев, налетали и раскачивали единственный фонарь, освещавший желтым светом пустынную бензоколонку, стоявшую у дороги на краю озера. Более продолжительный порыв ветра, холодный и злой, принес металлический звук раскачивающегося на ветру фонаря. Я почувствовала волнующий озноб — по телу тут же побежали мурашки, такого раньше не было. За последними домиками о камни на берегу озера торопливо бились волны. Серо-металлическая поверхность озера то и дело покрывалась бороздами, словно царапинами от кошачьих когтей, и на их краях иногда вспенивались белые гребешки. Но в промежутках между сердитыми порывами ветра воздух снова становился спокойным, и казалось, что деревья, стоящие за дорогой как часовые, тихо двигались вокруг огней ярко освещенного здания за моей спиной.

Внезапно мне захотелось в туалет, и я улыбнулась. Позыв был таким, какой бывает у детей, играющих в темноте в прятки, когда, сидя в шкафу под лестницей, слышишь тихое поскрипывание половиц и приближающийся шепот тех, кто тебя ищет. В этот момент охватывает волнение и ты поджимаешь ноги в ожидании экстаза, наступающего, когда тебя обнаружат. Появляется лучик света, пробивающийся через щелочку открывающейся двери и — самый важный момент — твое быстрое «ш-ш-ш, залезайте ко мне!» Мягко закрывающаяся дверь, хихиканье и теплое тело, тесно прижимающееся к тебе.

Теперь я уже «большая девочка», но, вспомнив все это, испытала то же самое ощущение внезапного страха — мурашки, пробегающие по спине, «гусиная кожа» — какой-то первобытный инстинкт принятого сигнала опасности. Меня это позабавило, и я постаралась задержать в себе это ощущение. Грозовые тучи скоро разразятся дождем, а я укроюсь от завывания ветра, от хаоса природы в своем хорошо освещенном, уютном логове, налью себе стаканчик, буду слушать радио и чувствовать себя в тепле и безопасности.

Темнело. Вечернего концерта птиц сегодня не будет. Они давно уже почувствовали приближение грозы и попрятались в своих убежищах в лесу, так же как и звери: белки, бурундуки и олени. На всей этой огромной, дикой территории только я находилась как на юру. Я еще несколько раз вдохнула мягкий, влажный воздух. Влажность усилила запах сосен и мха, а сейчас еще появился и сильный прелый запах земли. Словно и сам лес вспотел от того же приятного возбуждения, которое испытывала я. Где-то совсем рядом нервная сова громко спросила: «Кто?» и сразу затихла. Я сделала несколько шагов из освещенного проема двери и остановилась на середине пыльной дороги, глядя на север. Сильный порыв ветра налетел на меня и растрепал волосы. Бело-голубая стрела молнии прочертила горизонт. Через несколько секунд тихо, как пробуждающаяся сторожевая собака, зарычал гром, затем налетел сильный шквал, и вершины деревьев начали плясать и гнуться. Желтый свет фонаря над бензоколонкой задергался и стал моргать, как будто предупреждая меня. Внезапно начавшийся дождь сделал очертания танцующего фонаря расплывчатыми, его свет потускнел за надвигающейся стеной воды. На меня упали первые тяжелые капли, я повернулась и побежала.

Захлопнув дверь, я заперла ее и набросила цепочку. И как раз вовремя, потому что тут же на землю с ревом обрушился мощный водяной поток, звук его менялся от тяжелого барабанного грохота по скату деревянной крыши до высокого бренчания по оконным стеклам. Скоро к этим звукам присоединился звук воды, устремившейся вниз по водосточным трубам. Все это составляло шумовой фон грозы.

Я еще стояла в комнате, лениво прислушиваясь к звукам снаружи, как вдруг за моей спиной раздался чудовищный раскат грома. Молния озарила комнату, и в этот же самый момент прозвучал оглушительный, потрясший стены взрыв, от которого воздух завибрировал, как рояльная струна. Прогремел взрыв колоссальной силы, словно огромная бомба упала всего в нескольких ярдах от дома. Послышался резкий звон упавшего где-то на пол кувшина и плеск выливающейся на линолеум воды.