Шрам

Мьевиль Чайна

Доул снова начал двигаться — он повернулся, подпрыгнул, словно пытаясь дотянуться руками до висящего высоко фрукта, и насадил на меч, как на вертел, еще одну самку (которую Беллис не заметила), пролетавшую над его головой. Потом он словно выдернул ее из воздуха на конце клинка и швырнул на землю — та завизжала, роняя слюну и по—прежнему пытаясь дотянуться до Доула.

Он быстро разделался с ней, к ужасу и облегчению Беллис.

Теперь на небе все было спокойно, и Доул, отирая меч, снова повернулся

к Сенгке.

— Больше вы не услышите ни обо мне, ни о ком из нас, капитан Сенгка, — заверил он какта, который теперь смотрел на него скорее со страхом, чем с ненавистью; взгляд его был прикован к телам комарих, каждая из которых была сильнее человека. — Теперь ступайте. На этом мы можем закончить.

Потом опять раздался жуткий звук летящей комарихи, и Беллис чуть не вскрикнула при мысли о новом кровопролитии. Гудение приближалось, глаза Сенгки раскрылись еще шире. Он постоял еще мгновение, быстро оглянулся, ища взглядом хищную комариху. Какая—то часть его все еще надеялась, что удастся убить Доула, но в то же время Сенгка знал, что не удастся.

Доул не шелохнулся, несмотря на приближение звука.

— Солнцесрань! — выкрикнул Сенгка, отвернулся, признавая свое поражение, и руками дал знак своим людям следовать за ним.

Все трое быстро зашагали прочь. Беллис знала: они хотят уйти, прежде чем нападет и будет убита еще одна комариха. Но не потому, что им было жалко этих тварей, просто боевое искусство Доула приводило их в ужас.

Утер Доул дождался, когда трое кактов исчезнут из виду, и только после этого повернулся, вложил меч в ножны и пошел назад.

К этому времени звук крыльев был совсем близко, но, к счастью, комарихи припозднились и не успели напасть на него. Беллис услышала, как смолкает гудение — самки—анофелесы рассаживались кто где.

Доул вернулся в помещение, и все снова принялись скандировать его имя; выкрики длились и длились, гордые и нескончаемые, как боевой клич. На сей раз он с признательностью принял восторг армадцев, поклонился и, раскрыв ладони, поднял руки на высоту плеч. Он стоял неподвижно, опустив глаза, словно плыл на этом восхвалении.

И снова наступила ночь, и Беллис была в своей комнате, на пыльной подстилке, с пакетом Сайласа в руке.

Флорин Сак не спал: слишком взвинтили впечатления дня, бой, устроенный Доулом. Его не переставало удивлять то, что ему теперь было известно, то, что он узнал от Коуаха Аума. Это были только малые фрагменты пространной теории, но его новые знания, масштаб того, что от него ожидали, — все это кружило ему голову. Кружило слишком сильно, отчего он не мог уснуть.

И потом, он ждал чего—то.

Это произошло между часом и двумя ночи. Занавеска в женскую комнату откинулась, и появилась Беллис Хладовин, которая осторожно пошла к двери.

Рот Флорина скривился в неприязненной улыбке. Он понятия не имел,

что ей было нужно предыдущей ночью, но он не сомневался — вовсе не малая нужда подняла ее с постели. Он то ли улыбнулся, то ли сморщился, вспомнив о своей маленькой жестокости, вынудившей ее на это представление. Потом он почувствовал себя виноватым, хотя мысль об этой чопорной, недоступной мисс Хладовин, которая в угоду ему выдавливает из себя несколько капель, весь следующий день вызывала у него ухмылку.

Он тогда понял, что ее задача, какой бы она ни была, осталась невыполненной и женщина вернется.

Флорин наблюдал за ней. Беллис не знала, что он не спит. Он видел, как она стоит у двери в ночной рубашке и выглядывает в окно. В руке она что—то держала — тот самый кожаный сверток, от которого она так старалась отвлечь его внимание предыдущей ночью.

Флорина обуяло любопытство, к которому примешивалась и капелька жестокости — на Беллис он вымещал свои обиды за то, что ему пришлось пережить на «Терпсихории». Пойдя на поводу у этих чувств, он не стал сообщать о ее действиях Любовнице или Доулу.

Беллис посмотрела в окно, потом наклонилась и молча порылась в своем пакете, потом выпрямилась и посмотрела в окно, потом снова нагнулась, и опять, и опять. Ее рука нерешительно витала вблизи щеколды.

Флорин Сак встал и неслышно подошел к ней — она была слишком охвачена своими колебаниями и не заметила его. Он встал в нескольких футах за ее спиной. Он наблюдал за ней, раздражаясь и удивляясь ее неуверенности. Наконец он заговорил.

— Что, опять приспичило? — язвительно прошептал он, и Беллис тут же повернулась лицом к нему.

Флорин увидел, что она плачет, и ему вдруг стало стыдно. Его подленькая улыбочка тут же исчезла.

Слезы струились по лицу Беллис, но плакала она беззвучно. Она тяжело дышала, и каждый глубокий вдох грозил перейти в рыдания, но она не издавала ни звука. Выражение ее лица было яростно—сдержанным, глаза смотрели с ненавистью и налились кровью, как у человека, загнанного в угол.

Она остервенело вытерла нос и глаза.

Флорин попытался заговорить с ней, но, потрясенный этим свирепым взглядом, он лишь смог пробормотать через силу:

— Ну—ну, успокойтесь. Я не хотел вас обидеть…

— Что?.. Что вам надо? — прошептала Беллис. Пристыженный, но не запуганный Флорин посмотрел на пакет в ее руке.

— Что с вами происходит? — спросил он. — Что это такое? Хотите укрыться на самхерийском судне? Надеетесь, что они доставят вас домой? — Он говорил, чувствуя, как снова нарастает в нем злость; ему даже пришлось сделать усилие, чтобы сдержать это чувство. — Хотите сообщить мэру Рудгуттеру, как с вами нехорошо обходились на пиратском корабле, да, мисс? Сообщите им об Армаде, может, они попытаются найти нас и вернут таких, как я, в свои вонючие трюмы — ведь мы рабы для колоний!