Шрам
Шрифт:
Ученые с восторгом и удивлением разглядывали уравнения и нотации, записываемые Беллис на соли.
После еды Беллис снова набралась сил и села работать с инженерами и механиками.
Одним из первых заговорил Флорин Сак.
— Что это за животное? — спросил он. — Что нужно, чтобы его связать?
Многие инженеры и механики были из похищенных, а некоторые из них — переделанными. Беллис поняла, что она окружена преступниками, главным образом из Нью—Кробюзона. На соли они говорили с акцентом Собачьего болота или Худой стороны, пересыпая свою речь трущобным сленгом, который она не слышала вот уже много месяцев, а теперь при его звуках лишь моргала от удивления. Эти разговоры были
Беллис понимала, что лучше бы ей разбираться в том, о чем идет речь, но это было выше ее понимания, и она оставила попытки.
В тот вечер, когда один из их людей возвращался в свою комнату, к нему подлетела, раскидывая руки, вопящая самка—анофелес, и охранник—какт пристрелил ее из дискомета.
Беллис услышала щелчок выстрела и выглянула через щель в ставне. Анофелес—мужчина, бормочущий что—то сфинктерным ртом, присел рядом с телом и пощупал его. Рот ее был открыт, а хоботок болтался наподобие жесткого массивного языка. Женщина недавно ела. Ее все еще распухшее тело было почти рассечено надвое массивным крутящимся чакри, вылетевшим из дискомета. На землю хлынули фонтаны крови, которая стала впитываться и образовывать пыльные лужицы.
Мужчины—анофелесы качали головами. Тот, что стоял на коленях, подергал Беллис за руку и написал что—то в ее блокноте.
«В этом не было необходимости. Она не хотела есть».
А потом он объяснил ей в чем дело, голова у Беллис закружилась от чудовищности произошедшего.
Беллис страдала от того, что ей не удавалось побыть одной. Все время кто—нибудь был рядом, и она страшно устала от этого. И поэтому, когда работа закончилась и ученые собрались, чтобы обсудить программу на завтра, Беллис тут же исчезла в маленькой соседней комнате, думая, что там никого нет. Но она ошиблась.
Она пробормотала какое—то извинение и повернулась, чтобы уйти, но Утер Доул тут же заговорил:
— Пожалуйста, останьтесь.
Беллис снова повернулась, с тревогой вцепившись в сумочку, ощущая вес коробки, врученной ей Сайласом. Она с непроницаемым лицом остановилась в дверях.
Перед ее приходом Доул делал упражнения. Он стоял в центре комнаты, расслабленно держа свой меч — прямой, тонкий, обоюдоострый, длиной фута в два. Этот меч не отличался ничем: ни размерами, ни причудливой отделкой, ни могущественными магическими знаками.
Белый клинок мелькнул в воздухе бесшумно и незаметно для глаза, сверкнул, как вода, совершив неожиданный убийственный выпад, а потом так быстро исчез в ножнах, что Беллис даже не поняла, как это произошло.
— Я закончил, мисс Хладовин, — сказал он. — Комната в вашем распоряжении.
Беллис благодарно кивнула и села, дожидаясь, когда он уйдет.
— Будем надеяться, что это несчастное убийство не осложнит наших отношений с мужчинами—комарами, — сказал Доул.
— Не осложнит, — подтвердила Беллис — Они не особенно сердятся, когда умирают их подруги. Они помнят достаточно, чтобы понимать — это делается из необходимости.
«Но ему это прекрасно известно, — недоуменно подумала вдруг она. — Он просто снова завязывает со мной разговор».
Но несмотря на всю ее подозрительность, она хотела поделиться с кем—нибудь жуткими и захватывающими подробностями, о которых ей стало известно,
— Эти анофелесы, они почти не знают своей истории, но знают, что какты — не единственный народ, обитающий за морем. Они знают о нас — кровеходах, и им известно, почему никто из нас здесь не появляется. Они почти забыли историю Малярийного женоцарства, но у них сохранились воспоминания о том, что их женщины… совершили что—то нехорошее… много столетий назад. — Она сделала паузу, чтобы Доул оценил фигуру умолчания. — Они относятся к своим женщинам без любви или отвращения.
Это был горький прагматизм. Они не желали зла своим женщинам. Они страстно совокуплялись с ними раз в год, но по возможности не замечали их, а при необходимости — убивали.
— Она не собиралась кормиться, — продолжала Беллис, стараясь говорить нейтральным тоном. — Она была сыта. У них есть… разум. Они вовсе не животные. Все дело в голоде, сказал он мне. Они могут очень долго прожить без еды, целый год, и все это время будут визжать от голода — ни о чем другом они не могут думать. Но если они поели, насытились по—настоящему, то на день или на порой на неделю, голод отступает. И вот в это время они пытаются говорить.
Беллис рассказала, как они прилетают с болот, приземляются на площади и кричат, пытаясь заговорить с мужчинами, произнести слова. Но им не удается выучить язык. Они ведь почти всегда голодны. Они знают, кто они такие.
Беллис поймала взгляд Утера Доула. Она вдруг поняла, что пользуется его уважением.
— Они знают. Изредка они могут сдерживать себя, когда их желудки полны, а разум на несколько дней или часов свободен, и тогда им понятно, что они делают, как живут. Они не глупее меня или вас, но чувство голода слишком отвлекает их, чтобы они научились говорить. Но раз в несколько месяцев, в течение нескольких дней у них есть возможность сосредоточиться, и они пытаются учиться… Но у них, судя по всему, ротовой аппарат устроен не так, как у мужчин—анофелесов, и они не могут производить нужные звуки. И только самые неопытные, самые молодые пытаются подражать мужчинам. А когда они высовывают хоботок, то рот у них почти как у нас. — Беллис видела, что Доул все понял. — Их голоса похожи на наши, — тихо продолжала она. — Они никогда не слышали такого языка, которому могли бы подражать, а теперь услышали: это наш язык. Та женщина была сыта, но не понимала языка, хотя сознавала, что не понимает. У нее, наверно, закружилась голова от всех наших речей — ведь и она сама могла производить эти звуки. Вот почему она полетела к тому человеку. Она пыталась поговорить с ним.
— Странный меч, — сказала Беллис чуть погодя. Он помедлил мгновение (Беллис поняла, что впервые увидела у него проблеск неуверенности), потом вытащил оружие правой рукой и протянул ей — посмотрите.
У основания его ладони виднелись три маленькие металлические заклепки, словно внедренные в плоть и соединенные с пучком проводов в рукаве, уходившим к коробочке у него на поясе. Эфес меча был отделан кожей, но не полностью: оставалась полоса металла, которой касались заклепки, когда Доул брал меч в руку.
Как и предполагала Беллис, металл клинка не был травленым.
— Можно потрогать?
Доул кивнул. Она постучала ногтем по плоской части клинка. Раздался глухой, сразу же гаснущий звук.
— Это керамика, — сказал Доул. — Больше похоже на фарфор, чем на металл.
Острые кромки меча не отличались тем характерным матовым блеском, который обычно свойствен заточенному клинку. Они были такими же бесцветно—белыми, как и плоская часть (белыми с желтоватыми пятнами, цвета зубов или слоновой кости).