Штамм «Андромеда»

Крайтон Майкл

Ливитт включил кинокамеры.

– Теперь смотрите внимательно.

Пятно вновь сделалось фиолетовым и некоторое время сохраняло свой цвет. Казалось, оно слегка раздалось и в какую-то долю секунды распалось на шестиугольные дольки, наподобие кафельных плиток.

– Видели?

– Оно вроде бы распадается…

– На шестиугольники.

– Я вот что думаю, – сказал Стоун, – а может, эти шестиугольники и есть единичные организмы…

– И еще интересно, сохраняют ли они свою правильную геометрическую форму постоянно или она возникает только во время деления?..

– Под электронным микроскопом узнаем

больше. – Стоун повернулся к Бертону. – Вы закончили вскрытия?

– Да.

– Умеете работать со спектрометром?

– Думаю, что сумею.

– Тогда, приступайте. Задача нетрудная – спектрометр работает в блоке с ЭВМ. Нужен анализ как самой породы, так и зеленого пятна…

– Образец вы дадите?

– Дам. – И к Ливитту:

– Вы знакомы с аминокислотным анализом?

– Конечно.

– Такие же образцы исследуйте на аминокислоты.

– И провести фракционирование?

– Пожалуй, – согласился Стоун. – Только это придется делать вручную…

Ливитт не возражал. Стоун снова всунул руки в перчатки и, вынув чашечку из-под микроскопа, перенес ее к небольшому прибору, похожему на миниатюрный эшафот. Это был аппарат для микрохирургии.

Микрохирургия – относительно новый метод в биологии; в сущности, это искусство проведения тончайших операций на единичной клетке. Применяя микрохирургическую технику, биолог может удалить из клетки ядро или часть протоплазмы так же чисто и аккуратно, как хирург производит ампутацию. Прибор сконструирован таким образом, что движение руки с помощью ряда передач и сервомеханизмов превращается в тончайшее микродвижение скальпеля; вы шевелите пальцем, а нож перемещается на миллионную долю сантиметра.

Глядя в увеличивающий видоискатель, Стоун начал осторожно долбить песчинку. Отколов от нее две частички, разложил их по отдельным чашечкам и отставил в сторону. Затем принялся отбивать два крохотных кусочка от зеленого пятна. Зеленое тотчас же стало фиолетовым и выросло в размерах.

– А ему не нравится, – хохотнул Ливитт.

Стоун нахмурился.

– Занятно. Как вы думаете, это неспецифическая реакция роста или же реакция трофическая – на повреждение и облучение?

– Я думаю, – ответил Ливитт, – пятно попросту не любит, чтобы его ковыряли…

– Продолжим, – только и сказал Стоун.

Глава 19

Катастрофа

Этот телефонный звонок обрушился на Артура Мэнчика, как кошмар. Мэнчик был уже дома, только что пообедал и присел почитать газеты – последние два дня, с тех пор как заварилась эта история с Пидмонтом, ему стало просто не до газет. Когда зазвонил телефон, он решил: звонят жене. Но она пришла за ним в гостиную со словами:

– Это тебя. С базы.

Он взял трубку со смутным чувством тревоги.

– Майор Мэнчик слушает.

– Говорит полковник Бернс из подразделения восемь…

Подразделение восемь ведало в Ванденберге засекречиванием и допусками, выдавало разрешения на вход и выход с базы, а кроме того, прослушивало все телефонные разговоры.

– Что скажете, полковник?

– Вы состоите в списке лиц, которых приказано оповещать в случае некоторых ЧП… – Бернс говорил осторожно и выбирал слова, памятуя, что звонит по открытой линии. – Сорок две минуты назад в районе Биг-Хед, штат Юта, разбился учебно-тренировочный самолет…

Мэнчик

нахмурился. С чего это вдруг понадобилось оповещать его об аварии обычного учебного самолета? Это вовсе не его печаль.

– Какой самолет?

– «Фантом». Следовал из Сан-Франциско на Топику…

– Ясно, – ответил Мэнчик, хотя ему не было ясно ровным счетом ничего.

– Годдард потребовал сообщить вам об этом, чтобы вы могли присоединиться к комиссии по расследованию…

– Годдард? А при чем тут Годдард?

Какое-то время Мэнчик сидел, тупо глядя на заголовок в газете «Угроза нового кризиса в Берлине» и полагая, что полковник имеет в виду Льюиса Годдарда, начальника шифровального отдела базы. Потом он сообразил, что речь идет о Годдардовском космическом центре близ Вашингтона. Среди многих задач, которыми занимался этот центр, была и координация некоторых специальных программ, находящихся в одновременном ведении Хьюстона и центральных правительственных учреждений.

– Дело в том, – продолжал Бернс, – что через сорок минут после вылета из Сан-Франциско самолет отклонился от курса и прошел над районом ЛП…

Мэнчик почувствовал, как что-то в нем словно затормаживается. Им овладела сонливость.

– Над районом ЛП?

– Так точно.

– Когда?

– За двадцать минут до катастрофы.

– На какой высоте?

– Шесть тысяч девятьсот метров.

– Когда выезжает комиссия?

– Через полчаса. С базы.

– Хорошо, – сказал Мэнчик. – Буду.

Он повесил трубку и еще раз поглядел на телефон. Как он устал! Больше всего ему сейчас хотелось бы лечь спать. Район ЛП – так условились называть оцепленный район Пидмонта. «Надо было сбросить бомбу, – подумал он. – Надо было сбросить ее сразу же, еще вчера утром…»

Ему стало не по себе уже в тот момент, когда его уведомили о решении отсрочить применение директивы 7-12. Но он не имел права лезть со своим мнением и ждал, когда же группа «Лесной пожар», теперь уже собравшаяся в подземной лаборатории, опротестует решение Вашингтона. Ждал напрасно. А ведь сообщение им передали. Он сам, своими глазами видел телеграмму, адресованную всем закрытым подразделениям, там было сказано об этом недвусмысленно.

Но «Лесной пожар» почему-то не протестовал. Он вообще никак не прореагировал на телеграмму.

Странно. Очень странно.

А теперь эта катастрофа. Он разжег трубку и, посасывая ее, размышлял о том, что бы это могло означать. Конечно, скорее всего какой-нибудь стажер замечтался, сбился с курса, а потом испугался и полностью потерял контроль над машиной. Такое случалось и раньше, сотни раз случалось. Комиссия по расследованию причин аварии, выезжая на место, давала обычно заключение, что авария произошла «вследствие отказа одной из систем» – принятый у военных уклончивый оборот речи, означающий, в сущности, аварию по неизвестным причинам. Формулировка не признавала никакой разницы между неисправностью самой машины и ошибкой в действиях летчика, но ни для кого не было секретом, что виноват был, как правило, летчик. Человек не имеет права грезить, управляя сложнейшей машиной на скорости три тысячи километров в час. Статистика неопровержимо свидетельствовала: хотя полеты после краткосрочного отпуска или воскресного увольнения из части составляли лишь 9 процентов всех полетов, на них падало 27 процентов летных происшествий.