Штиль
Шрифт:
– Джейн! – позвала я тихо, догоняя ее. – Что ты задумала?
Где-то совсем близко квакали лягушки. Пахло сырой землей.
– Я хочу забрать кое-что. То, что принадлежит мне.
– Как ты собралась забрать это оттуда?
Джейн по каким-то причинам никогда не считала нужным подчиняться общепринятым правилам и сколько же раз ей прилетало за это, что не счесть, но в этот раз, к моему удивлению, она достала из кармана связку ключей и встряхнула ею в воздухе. В ночной тишине это действие прозвучало как колокольчик над дверью.
– А если он дома?
– Не боись. Томаса дома нет.
Томаса. Не Тома.
– Итак,
Сегодняшняя тема внеклассного занятия по арт-терапии – «Какое вы дерево?». Ненавижу арт-терапию.
– Я.
Я взяла свой лист формата А3 и вышла к доске.
– Я была бы лиственницей – единственной не вечнозеленой елью, – я прочистила сухое горло, держа перед собой лист и всматриваясь в него сверху-вниз. – Кому-то может показаться, что это самое уродливое дерево, выглядевшее неказисто и убого, когда она сбрасывает иголки, – я подняла глаза и окинула взглядом класс, – но я выглядела бы именно так.
– Интересный выбор, Ада. Попытаешься самостоятельно интерпретировать?
– Эм… Думаю, сюда отлично подойдет цитата: «Сколько раз оказывалось, что маска значительно симпатичнее прячущегося под ней лица» [7] .
Губы психолога тронула легкая улыбка.
– Не желаешь добавить еще что-нибудь?
Когда я отрицательно покачала головой, мистер Уайатт обратился к остальным:
7
Роджер Желязны «Хроники Амбера».
– Кто-нибудь хочет попробовать интерпретировать рисунок Аделаиды?
Никто, чудненько. Я села на место после того, как в конце собственной трактовки психолог добавил, что единственное, что мне требуется от людей – чтобы они были искренни по отношению ко мне.
– Мое дерево – это великолепный старинный дуб, которому сотни лет…
Дальше я слышала только невнятное бла-бла-бла, потому что мне на парту приземлился комок тетрадочного листа в клетку. Я развернула исписанный техникой зеркального письма клочок бумаги и тут пронзительно зазвенел звонок с урока, смешиваясь с грохотом стульев по всем этажам и оглушительными голосами детей в коридоре.
– Я почти разочарована, что ты не нарисовала висельника или что-то типа того в твоем духе, – сказала Эйдан, когда мы вышли из класса. – Как тогда, когда нам предложили нарисовать свое настроение, а ты нарисовала кровавые следы на автостраде и полицейские машины. Кстати, ты сохранила тот рисунок? Он мне очень нравится. Особенно то, как ты передала тени от фонарей и блики от мигалок и фар в дождевых лужах.
– Я завязала, – ответила я, расплываясь в улыбке. – В прошлый раз, если ты помнишь, мне пришлось две недели посещать психолога, потому что у меня уже накопилась целая серия подобных рисунков и мистер Уайатт заподозрил что-то неладное. Я зареклась, – больше никакой чернухи.
Я попрощалась с Эйдан и начала быстро лавировать среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек, дурачившихся
Дали старт. Джейн бросилась в воду и вынырнула почти на середине бассейна. Она первой из пловчих достигла пятидесятисантиметровой отметки и повернула в обратном направлении. Я подалась вперед и улыбнулась, когда подруга первой прикоснулась к бортику – лучший персональный результат на дистанции в сто метров брассом среди девушек! Я встала, наблюдая за тем, как она выскочила из бассейна, сняла очки и шапочку, накинула на плечи махровое полотенце, и помахала ей, когда подруга безошибочно отыскала меня взглядом среди толпы.
– Что там на сей раз? – Джейн выхватила у меня из рук свернутый в трубу лист, когда мы подошли к моему парковочному месту на школьной парковке. – О.
– Не стоит оваций, – буркнула я, забираясь в машину.
– Нет, я хотела сказать, что это мило.
– Я ненавижу все милое. Я хочу калечить и терзать все милое.
Джейн свернула лист и положила его на заднее сидение.
– Бланш продержалась ровно три недели. Это рекорд.
Я удивилась выдержке теперь уже бывшей девушки Абеля. С некоторых пор у нас с Джейн такая игра: выяснить, кто из бывших девушек этого насквозь испорченного сопляка и эгоистичного засранца самая стойкая и после нашего выпуска преподнести ей медаль с гравировкой: «За непоколебимую силу духа».
– Рекорд – что за это время она не наложила на себя руки.
На улице было жарко и сухо. Моя рубашка липла к груди и подмышкам, хотя у нас были открыты все окна. Джейн высунулась наполовину из окна, подставляя майскому солнцу свое лицо, ветер развивал ее длинные каштановые волосы, когда мы мчались по направлению к Вермонтской академии изобразительных искусств на ее курсы по живописи и графике.
Она принялась смешно подпевать по-французски Мари Мириам, я захохотала, потому что это было ужасно смешно и сделала музыку громче. Это не Эйдан, которая завуалированно просит переключить на что-нибудь «посвежее», не Джаки, которой в отличии от Килы не претят мои музыкальные предпочтения, но громкость, на которой я их проигрываю вызывает у нее волну гнева. Джейн засмеялась своим звонким, громким смехом, когда я стала затаскивать ее за юбку обратно в салон.
Вскоре мы вошли в студию, расположенную под самой крышей в мансарде. Солнце проникало сюда только сквозь окна верхнего света.
– Девушки. – Мужчина нордической внешности лет двадцати пяти кивнул нам и протянул мне ладонь, когда я подошла ближе. – Добрый день.
– Аделаида.
Он взял мою руку и аккуратно сжал в своей прохладной сухой ладони. Я заметила, что в кутикулу его длинных пальцев с аккуратными квадратными ногтями намертво въелась краска.
– Томас. Очень рад, что вы вызвались нам помочь.