Штиллер

МАКС ФРИШ

Штиллер

РОМАН

Перевод с немецкого Т. ИСАЕВОЙ

Предисловие Д. ЗАТОНСКОГО

Перевод под редакцией НАТАЛИИ МАН

Содержание

Д. Затонский. Макс Фриш - романист

Часть первая

ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ ШТИЛЛЕРА

Первая тетрадь

Вторая тетрадь

Третья тетрадь

Четвертая тетрадь

Пятая тетрадь

Шестая тетрадь

Седьмая тетрадь

Часть вторая

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПРОКУРОРА

Макс Фриш - романист

Однажды - так вспоминает Макс Фриш в своем дневнике - некий гамбургский литератор спросил его: "Что меня удивляет, знаете ли, так это то, как вы, человек творческий (брр!), вообще можете творить в вашей мещанской Швейцарии".

Вопрос гамбуржца вызвал у Фриша острое чувство досады ("брр!" одно из ее проявлений на страницах дневника). Между тем вопрос этот не был столь уж неуместным. В согласии с господствующим в Швейцарии общественным мнением, писательство - занятие малопочтенное, тем более если его превращать в профессию. Даже Готфрида Келлера (1819-1890) - прославленного автора "Зеленого Генриха" - оно не кормило: на хлеб он зарабатывал в качестве кантонального письмоводителя. Вообще до последнего времени в Швейцарии не существовало людей, которые могли бы прожить литературным трудом (Жан-Жак Руссо или Бенжамен Констан, сделавшиеся писателями французскими, разумеется, не в счет); теперь, правда, такие люди появились - это как раз Макс Фриш и его младший собрат (а в некотором роде и соперник) Фридрих Дюрренматт...

Так что же, Швейцария стала менее "мещанской"? Если исходить из судьбы, Фриша или Дюрренматта - вряд ли. Известность, первые литературные премии и первые крупные гонорары пришли к обоим из-за рубежа. И лишь потом (скрепя сердце, но и принимая во внимание интересы национального престижа) их заключила в объятия родина; впрочем, и сейчас не без колебаний и оговорок.

Было бы, однако, неверным думать, будто Фриш приобрел мировую известность не благодаря, а вопреки принадлежности к цюрихской общине. У Фриша (а равно и у Дюрренматта) со Швейцарией отношения сложные, противоречивые и по-своему плодотворные.

"Комедия набожна, - писал Фриш еще в 1947 году.
– Набожна, как Аристофан! Он верует в Афины, это несомненно, иначе он не мог бы так разделывать афинян, и у него есть также основания веровать в свой полис; невзирая на Креона, Аристофан верует, иначе он стал бы не Аристофаном, а шутом или трагиком".

Это Фриш писал об Аристофане, но в какой-то мере и о себе, конечно, с поправками на время, на конкретную историческую ситуацию. Ибо Фриш, как и Аристофан, верует - верует не только в человека, в конечную победу добра над злом, но и в Швейцарию и швейцарцев.

Однако "в свой полис" - в нынешнее швейцарское государство - он (в том же смысле, что Аристофан) уже не верует. "Есть ли у Швейцарии... хоть какая-нибудь цель, направленная в будущее? Сохранить то, чем обладаешь или обладал, - необходимая задача, но ее одной недостаточно. Чтобы жить, нужна еще и цель, направленная в будущее. Какова же эта цель, это еще не достигнутое, что делает Швейцарию смелой, одухотворяет ее, это будущее, что оправдывает настоящее?.. Какой хотите вы сделать вашу страну? Что должно возникнуть из былого? Каков ваш проект, ваши творческие устремления? Есть ли у вас надежда?.. Тоска по позавчерашнему дню, которой охвачено большинство здешних жителей, воистину угнетающа", - так сказано в романе "Штиллер". И в свете таких высказываний понятнее становится то, что написал Фриш в своей покамест последней книге "Вильгельм Телль для школы" (1971).

Книга эта - пересказ легенды о швейцарском национальном герое. Только в пересказе Фриша все перевернуто: габсбургский фогт выглядит не самодуром и угнетателем, а толстым, медлительным человеком, стремившимся не обострять отношений; что же до Телля, то он не средоточие всех добродетелей, а мрачный, ограниченный горец, страшащийся каких бы то ни было перемен и без достаточного к тому повода прикончивший фогта из-за угла. Собственно, точка зрения Фриша на историческое прошлое страны совпадает в общем и целом с точкой зрения Энгельса, который писал, что "...борьба против

Австрии, достославная клятва на Грютли, геройский выстрел Телля, навеки достопамятная победа при Моргартене - все это было борьбой упрямых пастухов против напора исторического развития, борьбой косных, застывших местных интересов против интересов всей нации, борьбой невежества против образованности, варварства против цивилизации. Пастухи одержали победу над тогдашней цивилизацией, и в наказание за это они были отрезаны от всей последующей цивилизации". 1 Так же примерно смотрит на это и Фриш. "Канонизация" Телля - для него отлучение от прогресса, развития, право на патриархальность, консерватизм, заскорузлое шписбюргерство. Отсюда, считает Фриш, и та бесцельность современной швейцарской государственности, которую он критикует в "Штиллере".

1 Ф. Энгельс, Гражданская война в Швейцарии.
– К . Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 4, стр. 351.

Но ведь бесперспективность, отсутствие конкретной общественной цели отличают нынче буржуазные институции как таковые. Поэтому проблемы и противоречия, казалось бы, сугубо швейцарские, занимают, волнуют весь западный мир. Маленькая страна на отшибе со своим классическим капитализмом в миниатюре - прекрасное опытное поле, своеобразный объект для изучения болезней современного буржуазного духа. Швейцарский писатель получает возможности, которых лишены порой писатели других западных стран. Вероятно, тут и следует искать одну из причин международной славы Фриша и Дюрренматта.

Когда ранняя пьеса Фриша "Опять они поют" (1945) - он обличал в ней бесчеловечие нацизма и развязанной нацизмом войны - стала известна в Германии, автор получил письмо от бывшего обер-ефрейтора. Тот, в частности, сомневался, может ли Фриш понять войну, если в ней не участвовал. В одном из вариантов ответного письма (так, кажется, и не отправленного адресату) Фриш возражал: "Мы имели даже то, чего не имели воевавшие страны, а именно: двойную перспективу. Боец может видеть сцену, только пока сам на ней стоит; зритель же видит ее все время". И это, конечно, относится не только к дням войны. Положение швейцарского писателя - в центре Европы, в сфере действия всех противоречий капитализма и в то же время как-то в стороне от ожесточеннейших схваток - имеет свои преимущества. Он - заинтересованный, однако наблюдает с дистанции, и ему открывается многое из того, что для других стало почти привычным, что другим примелькалось.

Позиция Швейцарии и швейцарского писателя по отношению к остальному западному миру как бы сама собою побуждает моделировать действительность, использовать ее как пример.

"Какие у нас возможности?
– писал швейцарский литератор Маркус Куттер.
– Возможности маленькой страны - сама маленькая страна. Маленькая страна - это значит модель. А модель нужна, чтобы над ней работать, чтобы с нею экспериментировать. Маленькая страна имеет то преимущество, что ею легче манипулировать; она должна быть превращена, как под руками хороших медиков, в подопытного кролика".

Фриш говорил мне, что предпочитает условное место действия, ибо заставить двух цюрихцев, встретившихся на мосту через Лиммат, беседовать между собой по-немецки было бы условностью совсем уж вопиющей. Пока я не побывал в Швейцарии, сказанное Фришем казалось мне некоторым преувеличением. Но потом я убедился, что для жителя Базеля, Берна или Золотурна немецкий все равно что латынь для средневекового парижанина. Это язык бюрократии, школы, церкви. И язык литературы. В обиходе он кажется им смехотворно торжественным. Всем, даже самим писателям. Может быть, этим и объясняется их своеобразное отношение к языку, на котором они пишут, они не то чтобы его пародируют, а скорее смотрят и на него с дистанции, как на нечто искусственное, сконструированное, неживое и потому способное выдержать любой эксперимент, подчиниться любой форме рассказывания...