Штормовое предупреждение(Рассказы)

Устьянцев Виктор Александрович

— Совсем ты, брат, вышел из меридиана, — сочувственно сказал штурманский электрик Павлик Федосов, встретив Ивана в матросском клубе. — С чего бы это?

С Павликом они дружили давно, Иван не раз намеревался рассказать ему о Клаве, но все не было подходящего случая. А сейчас понял, что Павлик и сам догадывается, и промолчал.

— В библиотеку, значит, ходил, — спокойно отметил Павлик и взял у Ивана книгу. — Так, стишочки почитываешь!

Он сказал это таким тоном, как будто в стихах было что-то предосудительное.

— Стихи, — поправил Иван.

— Может, и сам сочиняешь? — подозрительно спросил Павлик.

— Не пробовал.

— А ты попробуй. Им, — Павлик кивнул в сторону библиотеки, — им это нравится.

С тех пор Иван начал потихоньку пописывать стихи. Он стал уединяться, редко участвовал в тех незатейливых развлечениях, которыми скрашивали вечера в матросском кубрике. Особенно легко получались стихи во время ночных вахт, когда никто не мешал думать.

Вот и сейчас Гвоздев ходил по юту и сочинял:

Смотрят сверху задумчиво звезды, Ходят лунные тени кругом… Я пришел, как раскаянье, поздно: Ты вздыхаешь о ком-то другом…

А звезды уже гасли — начинался рассвет. Море окончательно улеглось, стало гладким, как слюда. Лишь у борта глухо ворковала волна да где-то в шпигате хлюпало, точь-в-точь как в худом сапоге. Иван окинул взглядом багровеющий горизонт. Он был чист. Слева, в ковше гавани, деловито пыхтел черный, как жук, рейдовый буксир — неизменный портовый трудяга просыпался раньше всех.

И вдруг почти под самой кормой Иван увидел рогатый черный шар.

«Мина!»

Она лениво колыхалась метрах в пяти-шести от борта, все ближе и ближе подплывая к кораблю. Наверное, штормом ее сорвало с якоря где-то в море и прибило волной на рейд. Черная рогатая смерть. Она уже метрах в четырех от борта. Еще несколько минут, а может быть, секунд и… Триста килограммов взрывчатки. Что же делать?

— Мина под кормой! — изо всей мочи крикнул Иван и прыгнул за борт.

Он не слышал, как его крик подхватили другие вахтенные. Он осторожно подплыл к мине и, стараясь не задеть колпачков, начал потихоньку отталкивать от борта. Ему удалось оттолкнуть ее метра на три, и он облегченно вздохнул. Теперь Иван слышал торопливый звон колоколов громкого боя, дробный топот ног по металлической палубе, четкие слова команд, разносимые электромегафоном:

— Аварийной партии на ют!

— Шлюпку с правого борта — на воду!

Голос командира, как всегда, спокоен, он вселяет в Ивана уверенность, что все будет хорошо. Иван тоже успокаивается, действует расчетливее, приноравливается к ленивой зыби и все дальше и дальше отталкивает мину от борта.

Подошла шлюпка. Ивану подали конец. Нащупав на стальном теле мины рым, Иван привязал к нему пеньковый трос. Шлюпка начала буксировать мину в море, а Иван поплыл к трапу. Силы уже покидали его, и он долго не мог выбраться на нижнюю площадку трапа, зацепившись карманом бушлата за окованный железом угол. Но вот чьи-то сильные руки подхватили его, бушлат затрещал, и Иван оказался на площадке.

Когда его, поддерживая под руки, подняли на палубу, подошел командир.

— Молодец, Гвоздев! Спасибо. — Командир обнял матроса.

Иван вежливо отстранился, стараясь, чтобы командир не выпачкался о мокрый, с жирными пятнами мазута, бушлат, и смущенно пробормотал:

— Так ведь у самого борта была…

— Вы приняли единственно правильное решение, — сказал командир.

— Сообразил! — подхватил кто-то из матросов.

— Смелый, черт! — восхищенно поддержал другой.

Смущенный столь необычным вниманием к себе, Гвоздев потихоньку выбрался из толпы и пошел в кубрик. За башней он остановился и долго смотрел, как шлюпка буксирует мину в море. Там ее подорвут. Высоко в небо взметнется столб воды, прокатится над морем гулкое эхо, и все будет кончено. А могло быть… Только теперь Иван отчетливо представил, что могло быть, и ему на какое-то мгновение стало страшно. Это была просто запоздалая реакция, страх прошел тут же, мысли Ивана вернулись к привычным житейским заботам. Он вспомнил, что порвал бушлат, и стал разглядывать его.

Подошел Павлик Федосов и сказал:

— Вот если бы Клава сейчас тебя увидела…

— Что ты, что ты! — замахал руками Иван, испугавшись одной мысли о том, что Клава могла застать его в таком растерзанном виде. И, прилаживая карман, сокрушенно вздохнул: — Бушлат-то совсем новый. Жалко.

Павлик удивленно посмотрел на Гвоздева и подумал: «Вот ведь человек! Подвиг совершил, а не заметил. Жизни не жалел, а вот бушлат ему жалко». И вслух сказал:

— Чудак ты, Ваня! Цены себе настоящей не знаешь.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Просыпаюсь оттого, что кто-то сильно трясет меня за плечо. Открываю глаза и вижу командира группы лейтенанта Мельникова.

— Ну и сильны же вы спать, Богатырев! Одевайтесь быстрее — и на лодку.

— А что такое?

— Срочный выход.

Вскакиваю и начинаю одеваться. Палубные часы над столиком дневального показывают без четверти пять. Кубрик уже почти опустел, — должно быть, я не слышал сигнала подъема. Это и не удивительно. Сплю я всегда очень крепко, а сегодня дневальный будил нас, наверное, вполголоса, чтобы не потревожить моряков двадцать седьмой лодки в соседнем кубрике.

К пирсу идем вместе с лейтенантом. Тугой холодный ветер бросает в лицо колючие брызги дождя, забирается под одежду. Обычно разговорчивый и веселый, Мельников сегодня идет молча. Он явно чем-то озабочен. Интересно, чем?

Ночью подморозило, образовался гололед, ноги то и дело разъезжаются в стороны. Один раз я чуть не съехал под откос, но лейтенант вовремя ухватил меня за рукав.

— Вы не по тропинке, а по обочине идите, — советует он.

И верно, по обочине идти легче, хотя ноги по колено утопают под хрустящей коркой снега.

На лодке полным ходом идут приготовления к выходу. Глухо ворчат дизели, нервно вздрагивает палуба, стучат по обшивке кованые каблуки сапог.

Поднявшись на мостик, начинаю осматривать рулевое устройство. Но Сема Кашин останавливает меня:

— Я уже все проверил. Полный порядок!

Молодец Сема! Он всегда успевает сделать все раньше других. На всякий случай я все же проверяю устройство и, убедившись, что оно в полной исправности и готовности, докладываю лейтенанту.

Через полчаса лодка отходит от пирса. На вахту у руля заступаю я, а Кашин спускается вниз. Я знаю, что он сейчас примостится где-нибудь в тихом уголке и достанет свою неизменную спутницу — толстую тетрадь в коричневом переплете. В нее он записывает свои стихи. Сема пишет их в любое время и по любому поводу. Он ежедневно отправляет стихи в редакции всех известных ему газет и журналов и получает оттуда десятки писем с настойчивыми советами учиться у классиков. По обычаю непризнанных гениев, Сема бережет стихи для потомства и неутомимо вербует поклонников своего таланта среди сослуживцев. Его вирши охотно помещают в нашей стенной газете и не менее охотно высмеивают в сатирическом листке «Рында», который выходит в качестве приложения к стенгазете. После этого Сема принимается писать с еще большей яростью. Иногда он даже вскакивает по ночам, бежит к столику дневального и что-то торопливо записывает. Стихи, рожденные Семой в такие минуты вдохновения, мы называем «произведениями на босу ногу».