Штормовое предупреждение(Рассказы)
Шрифт:
…Когда он очнулся, все еще грохотали пушки, где-то в стороне рвались бомбы. Прямо над головой висел бледно- голубой квадрат неба. Самолетов не было видно, только острый наконечник мачты вычерчивал в небе замысловатые кривые. Мачта казалась какой-то голой, чего-то на ней недоставало. И вдруг Семен увидел, что гафель срезан, торчит только маленький, похожий на сломанный сук кусок. Военно-морской флаг с обломком гафеля сбит и висит почти над самой головой, запутавшись в фалах. Вот-вот он сорвется, и его унесет за борт. Семен вздрогнул. Он попытался встать, но плечо резануло острой болью, и Семен со стоном свалился на палубу.
Глухо,
— Дядя Семен, что с вами?
— Флаг! — прохрипел Семен и опять потерял сознание.
Он очнулся от сильного толчка. Целый каскад брызг посыпался на него сверху. «Должно быть, бомба разорвалась у самого борта, — сообразил Семен. И опять вспомнил: — А флаг?» Он открыл глаза и сразу же увидел его. Сине-белое полотнище трепетало на ветру чуть пониже гафеля. Сначала Семен не понял, на чем оно держится. Потом увидел Федьку. Тот стоял на рее, обвив худыми ручонками мачту, почти сливаясь с ней и прижимаясь к ней так плотно, точно хотел втиснуть в нее свое хрупкое тельце. Правой рукой он цепко ухватился за верхний угол флага, а нижний угол держал в зубах. Видимо, корабль шел полным ходом, и ветер наверху был сильным. Флаг то спокойно полоскался в прозрачной синеве неба, то туго трепетал на ветру, хлопая Федьку по лицу, по рукам, обвивая его хрупкое тело.
«Сорвется», — с тревогой подумал Семен. Но вот он увидел, что на помощь Федьке по мачте лезет сигнальщик матрос Гречкин. Семен хотел что-то крикнуть, но тут над ним склонилось широкое корявое лицо корабельного врача и заслонило Федьку и Гречкина. Семен не видел и не чувствовал, как ему бинтовали плечо, как, привязав к носилкам, спускали по трапу вниз. Сознание вернулось к нему уже в кают-компании, превращенной в лазарет, и первым внешним восприятием был тревожный голос Федьки:
— А руку не отрежут?
— Нет, — успокаивающе рокотал басок корабельного врача. — Кость только чуть-чуть задело.
«Должно быть, про меня», — решил Семен и спросил — Про чью это вы рану, доктор?
— Вот видишь и заговорил твой дядя Семен! — весело сообщил Федьке доктор и спросил: — Ну, как себя чувствуешь, Никифоров? Болит плечо?
— Есть маленько. До свадьбы заживет. Улетели?
— Улетели, да не все.
— Дядя Семен, одного сбили! Вы бы видели, как он падал! Хвост длиннющий из дыма протянулся, — радостно затараторил Федька. — А потом как в воду шлепнется! Все равно что бомба взорвалась…
«Ишь ведь, чирикает, что тебе воробей», — ласково отметил Семен и спросил — Не страшно было на мачте-то?
— Не-е. Я привычный. Мы до войны знаете как по деревьям лазили?..
В кают-компанию вошел командир.
— Ну, как дела, Никифоров? — спросил он.
— Жив, товарищ командир. Так, царапнуло малость.
— Главное, что жив. А четверых — насмерть.
Командир подошел к иллюминатору и долго смотрел задумчивым, грустным взглядом на тяжело вздыхавшее за стеклом море. «Жалеет», — отметил про себя Семен. Он подумал о том, что командиру, наверное, вдвойне тяжелее переживать гибель каждого матроса — ведь помимо обычной человеческой жалости он испытывает еще нечто большее. На нем держится корабельная семья, он — ее глава, он учит и воспитывает матросов, заботится о каждом члене экипажа, как заботится о своих сыновьях отец. Семен не помнил своего убитого кулаками отца, но он, наверное, был таким же вот строгим и заботливым. «Вот и Федька тоже без родителей. Мать повесили, отец, может, тоже убитый. Кто теперь станет мальчонке заместо отца?»
— Как с парнем-то будем? — спросил Семен.
Командир медленно обернулся, встряхнул головой, словно отгоняя грустные мысли, и, подойдя к Федьке, долго смотрел на него. Федька весь как-то сжался, ожидая решения своей судьбы, и умоляюще смотрел на Семена, словно все зависело именно от него. А Семен таким же умоляющим взглядом смотрел на командира. Наконец тот твердо сказал:
— Пусть остается. Вы слышите, юнга Васильев?
— Так точно! — вытянулся Федька. И его лицо расплылось в счастливой улыбке.
Так и остался Федька на корабле…
ПОСЛЕ ШТОРМА
Четверо суток штормило. На пятые ветер стих, а когда на горизонте показалось дрожащее марево огней родной гавани, улеглось и море. Матрос Иван Гвоздев, вспомнив, что под утро ему заступать на вахту, подумал: «Хорошо, что шторм утих, вахта будет спокойной».
Его разбудили в половине четвертого. Наскоро умывшись, Гвоздев потеплее оделся и поднялся на палубу. Вахтенный офицер проверил, знают ли свои обязанности молодые матросы, впервые заступающие на вахту. Из старослужащих спросил только Гвоздева. Гвоздев доложил четко и довольно бодрым голосом, хотя в душе был несколько обижен тем, что офицер равняет его с молодыми матросами.
Впрочем, Гвоздев уже привык к тому, что в последнее время многие стали относиться к нему с недоверием. Три года он был прилежным матросом, а вот на четвертом все пошло, как говорил дед Щукарь, наперекосяк. То по рассеянности швабру за борт выкинет, то забудет весла из шлюпки убрать, то кранец потеряет, — словом, стал самым нерадивым матросом в боцманской команде. Главный боцман корабля мичман Седов и так и этак пробовал подойти, чтобы узнать, что у него на душе, почему не ладится служба. Но ничего не сумел выведать у замкнувшегося вдруг матроса.
А причина была самая обыкновенная: Иван Гвоздев влюбился в библиотекаря матросского клуба Клаву Полуэктову. Виновата в этом была, видимо, не только Клава, но и весна. Она щедро заливала теплом и светом помолодевшую в новом убранстве землю, развесила по городу белые и розовые дымки зацветающих яблонь и вишен, напоила воздух густым запахом земли, цветов и трав. От этого пьянящего аромата Иван шалел, его не покидало смутное беспокойство и какая-то непонятная тоска, ожидание чего-то, что непременно должно случиться. И вот случилось…
Иван зачастил в библиотеку. Он подолгу рылся в книгах, не выбирая, а лишь перебирая их. А Клава не обращала на него того особого внимания, которого так хотелось ему добиться. Должно быть, она полагала, что Гвоздев много читал и поэтому так придирчиво выбирает книжку. Один раз она долго разговаривала с матросом с другого корабля, и Иван решил, что она неравнодушна к этому матросу, потому что после его ухода как-то особенно грустно вздохнула.
С тех пор Гвоздев почувствовал себя глубоко несчастным. Он похудел, лицо его осунулось, широкие скулы выступили еще больше, взгляд глубоко посаженных глаз стал жестким и холодным.