Штормовое предупреждение
Шрифт:
– Знаешь в чем разница между вами? – сощурился на него Шкипер, и, хотя его не спросили закономерно: «И в чем же?» – дал ответ.
– В том, что Ковальски из инвалидного кресла встал. Сам. А ты — нет. Вот и подумай над этим.
====== Часть 8 ======
– Шкипер? Ты занят?
– Что такое?
– Перевязка.
Командир огляделся по сторонам, но рядом никого не было.
– Да, – кивнул он. – Давай, пожалуй.
– Почему тебе так важно, чтобы никто не знал о твоей дыре в боку?
– Да знают. Но мне не хочется, чтобы на это обращал
– Он тебя так раздражает?.. – лейтенант кивком указал на дверь в конце коридора, и его командир свернул в том направлении — эта комнатушка уже играла у них роль перевязочной.
– Меня раздражает то, что он будто ни к чему не относится серьезно. С одной стороны, требует, чтобы признавали его заслуги — он и ученый, он и манипулятор, он и интриган – а с другой он тут же делает миленький вид, мол, я что, я же ничего, почему вы на меня сердитесь… Вот это меня раздражает, Ковальски.
– Знаешь, мне кажется, он правда не вдумывается в то, что и как делает.
– Серьезно?
– Понимание таких вещей приходит, когда сидишь под обстрелом, в окружении мин и кусков человеческого мяса. А когда потери — это только цифры на бумаге, в их смысл не так уж и вникаешь… Ляг на бок, сделай милость.
– Да погоди ты, я еще из кобуры не выбрался… Не лезь! – тут же добавил он, пресекая попытку чужой помощи. – Терпеть не могу, когда трогают мое оружие.
Лейтенант поднял одну бровь.
– Совершенно нелогично. Тебе неудобно с ранением расстегивать крепления на боку.
– Предосторожность всегда логична, – буркнул в ответ старший по званию, стаскивая через голову футболку и укладываясь на старенький продавленный диван, как и требовал медик, на бок.
– Если ты не перестанешь махать лопатой, оно до весны не заживет, – вздохнул, едва сняв старый бинт, его зам. – Только схватится, а ты опять рвешь.
– Я знаю.
– Ну так зачем?..
– Мне так проще, – Шкипер зашипел сквозь зубы, почувствовав на ране мокрый от лекарства тампон.
– Жжет? – немедленно отреагировал на это звук Ковальски. – Лидокаина?
– Если уколом, то не надо. Да и не уколом тоже не надо. Я забуду, что там эта дырка, как пить дать.
– Это ты можешь.
– Ковальски, – Шкипер повернул, как мог, голову к хирургу. – Раз уж мы все равно тут… Ты и Дорис?..
– Нет никаких «меня и Дорис», Шкипер. Ты же знаешь.
– Ты говорил с ней?
– Она не стала со мной говорить. Нет, не развернулась и ушла, – добавил он, предвосхищая встречный вопрос. – Она ведь всегда чувствует, что с ее собеседником и куда беседа начинает клониться, причем чувствует задолго до того, как ты сам для себя определишь, как заговоришь об интересующем вопросе… Поэтому она очень вежливо и деликатно дала понять, что не хочет поднимать эту тему.
– Завязывал бы ты с этим.
– Как?! – апатичный обычно, сейчас Ковальски вскинулся, поглядев на собеседника почти зло. Глаза за стеклами очков, казалось, еще сильнее посветлели, будто выцвели за считанные секунды.
– Ну,
– Это не вредная привычка, не лень и даже не какое-нибудь в меру дурацкое хобби. Я не могу с этим завязать при помощи волевого усилия.
– Почему? – немедленно поинтересовался командир. – Погоди, не бесись, донеси мне свою чрезвычайно умную мысль, если уж на то пошло… Почему все могут, а ты нет?
– Не все могут, Шкипер. Если ты можешь, это не значит, что могу и я. Ты же производные от интегралов в уме тоже не берешь.
– Я их не только в уме не беру, – не сдержался его собеседник. – У меня для этого лейтенант есть.
– Ты что, правда не понимаешь?
– А зачем бы мне тебя спрашивать о том, что я знал бы и сам? – вопросом на вопрос отозвался собеседник. Ковальски поджал губы, но заговорил только когда закончил перевязку. Складывая аптечку, произнес, глядя прямо перед собой:
– Если ты можешь затормозить свою эмоциональную реакцию посредством волевого напряжения, это не значит ли, что она недостаточно сильна? Или что она скорее надумана? И является продуктом... гм… «мозгового брожения», а не тем, что обычно подразумевают под симпатией?
– Ты, наверное, думаешь, я тебя понимаю сейчас, да?
– Чувство — это что-то неуправляемое. Ты не можешь на него повлиять. А если можешь, оно недостаточно сильное. Или недостаточно чувство, а скорее твое представление о чувстве. Если кто-то сдуру тебя толкнул, это вызовет злость, но и если кто-то пристрелил твою любимую собаку – это тоже злость, и это разные по мощности переживания. Первую ты можешь удержать в узде, а насчет второй я бы поспорил.
– А-а, – Шкипер кивнул, кажется, без особенного интереса. – Ну, это довольно неудобно. Знаешь, я всегда думал, что рано или поздно кончится тем, что я буду ссаживать тебя с травы, но никак не чем-то подобным.
– С травой никаких проблем.
– Вот лучше бы с ней. Там я хоть примерно представляю, что делать… Ты все? Я свободен? – он насторожено ощупал свежую повязку, поискал рукой надежное место на поверхности дивана, чтобы в него упереться и с третьей попытки сел.
– У меня в голове это все не укладывается, – продолжил он, подтаскивая к себе свои вещи. – Взрослый мужик – и сопли эти, ну...
Лейтенант промолчал.
– Как ты умудрился?
– Неспециально, – Блоухол улыбнулся. – Просто не справился. Такое иногда бывает, – он поднял голову, поглядев на Ковальски снизу-вверх. – Ты мне не поможешь? – спросил он.
– Ты же прекрасно понимаешь, что помогу.
Лейтенант присел на корточки, выуживая из-под стола укатившуюся туда кастрюлю, в которой еще недавно был суп. Теперь это суп был на полу, на столе, но больше всего – на Блоухоле.
– Иди, приведи себя в порядок. Тут я разберусь.