Штормовой день
Шрифт:
– Это от мамы?
– Не знаю. Почему бы вам не пойти и не узнать?
По крутым, не покрытым ковровой дорожкой ступеням я спустилась в полуподвал, освещенный в этот хмурый день длинными полосками ламп дневного света, вделанных в потолок. Кабинет был, как всегда, вопиюще неопрятен: завален какими-то письмами, свертками, папками, кипами старых книг, картонными коробками и пепельницами, которые забыли вытряхнуть. Но адресованное мне письмо, положенное на самую середину торговой книги Стивена, было видно сразу.
Я взяла его в руки. Авиаконверт, испанские марки, почтовый штемпель Ибицы. Но почерк незнакомый –
Сев в кресло Стивена, я вскрыла конверт. Внутри находилось два листочка хорошей почтовой бумаги, а в начале письма была проставлена дата: 3 января. Почти месяц назад. В мозгу моем зазвучала тревожная нота; чувствуя внезапный страх, я стала читать.
Дорогая Ребекка!
Надеюсь, Вы не обидитесь, что я обращаюсь к Вам по имени – ведь Ваша мама так много мне о Вас рассказывала. Пишу Вам, потому что мама Ваша очень больна. Она недомогала уже давно, и, конечно, лучше было бы написать Вам раньше, но она не разрешала.
Однако теперь уж я настоял на своем и, с одобрения доктора, хочу известить Вас, что, мне кажется, Вам стоит прилететь повидаться с ней.
Если это возможно, телеграфируйте, пожалуйста, номер рейса, чтобы я мог встретить Вас в аэропорту.
Я знаю, что Вы работаете и путешествие это для Вас может оказаться трудноосуществимым, но я настоятельно советую Вам поторопиться. Боюсь, что Вы найдете маму сильно изменившейся, хотя дух ее по-прежнему бодр.
С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш
Я сидела, недоверчиво уставясь на письмо. Формально вежливые слова мне ничего не говорили и одновременно говорили мне все. Мама больна, может быть, при смерти. Месяц назад мне советовали поторопиться, немедленно повидаться с ней. Прошел уже целый месяц, а я только сейчас получила письмо. Может быть, она умерла, а я не приехала! Что же должен думать обо мне этот Отто Педерсен, которого я никогда в жизни не видела, чье имя даже впервые слышу!
2
Я перечитала письмо снова, потом еще раз. Тоненькие бумажные листки шелестели в моих руках. Я все еще сидела там, в кресле Стивена, когда, разыскивая меня, он спустился наконец вниз.
Я повернулась к нему, глядя на него вполоборота. Он увидел мое лицо и спросил:
– Что случилось?
Я попыталась сказать ему, но не смогла. Вместо этого я сунула ему в руки письмо и, пока он разворачивал его и читал, сидела, облокотясь на его стол, и грызла ногти больших пальцев; расстроенная, сердитая, я старалась побороть мучительное беспокойство.
Очень быстро прочтя письмо, он кинул его на разделявший нас стол и спросил:
– Вы
Я покачала головой.
– Когда в последний раз вы получали от нее известия?
– Месяца четыре-пять назад. Она не любит писать писем. – Я подняла на него глаза и сказала с ожесточением, глотая комок в горле: – Этому письму почти целый месяц. Оно пролежало в квартире, и никто не потрудился переслать его мне. Может быть, она умерла, а меня не было там, и она думала, что я просто наплевала на нее!
– Если б она умерла, – сказал Стивен, – мы бы об этом непременно узнали. А сейчас перестаньте плакать, для этого нет времени. Первейшая наша задача – это чтобы вы как можно скорее вылетели на Ибицу, а перед тем сообщить… – он опять взглянул на письмо, – …мистеру Педерсену, что вы прибудете. Все прочее не важно.
Я сказала:
– Я не могу лететь, – и рот мой приоткрылся, а нижняя губа задрожала, как у десятилетней девочки.
– Почему вы не можете лететь?
– У меня нет денег на билет.
– Ну, детка, это уж моя забота.
– Но я не могу позволить…
– Прекрасно можете, а если уж вас так распирает от гордости, отдадите мне долг лет через пять, а я с вас взыщу проценты, чтобы доставить вам удовольствие. Теперь же, ради всего святого, хватит об этом! – Он уже тянулся к телефонному справочнику, проявляя совершенно на него не похожую деловитость. – Паспорт у вас при себе? Так, приставать со всякими глупостями, вроде прививки от оспы, к вам не будут… Алло? «Бритиш эйрвейз»? Я хочу забронировать место на первый же рейс до Ибицы! – Он улыбнулся мне, все еще боровшейся со слезами и собственным характером, но уже значительно приободрившейся. Что может быть лучше в минуты душевного кризиса, чем передать все на волю и попечение большого и доброго мужчины?
Взяв карандаш и придвинув к себе бумагу, он стал записывать:
– Да. Когда? Прекрасно! Забронируйте, будьте любезны! Мисс Ребекка Бейлис. А на Ибицу он когда прибывает? И номер рейса, пожалуйста. Большое спасибо. Спасибо. Да, в аэропорт я отвезу ее сам.
Он положил трубку и стал не без удовольствия разглядывать неудобочитаемые каракули, оставленные его карандашом.
– Значит, так. Вы вылетаете завтра утром, в Пальме пересаживаетесь на другой самолет, на Ибицу прибываете около половины восьмого. Я отвезу вас в аэропорт. Нет, только не начинайте опять спорить! Мне будет спокойнее, если я собственными глазами увижу, что вы идете к трапу. А сейчас мы пошлем телеграмму мистеру Отто Педерсену… – он опять взял в руки письмо, – на виллу «Маргарета» в Санта-Катарине, сообщим ему, что вы вылетаете.
И он опять улыбнулся мне так весело и ободряюще, что я внезапно преисполнилась надеждой.
Я сказала:
– Не знаю, как благодарить вас.
– Вот и хорошо, и не надо, – заметил Стивен. – Уж такую-то малость я могу сделать!
На следующий день я была в самолете, наполовину заполненном оптимистически настроенными зимними туристами. Они даже прихватили с собой соломенные шляпы на случай невероятно жгучего солнца, и лица их, когда мы ступили на мокрую от мелкого назойливого дождя землю Пальмы, несколько вытянулись, хотя и демонстрировали настойчивое желание весело улыбаться в надежде, что уж завтра-то все наладится.