Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!
Шрифт:
Среди немцев началась паника. Они стали отступать на запад, к реке, на бегу отстегивая и бросая амуницию, сумки и ранцы, и всякую прочую всячину, навьюченную и скрепленную ремешками на спинах. Кто-то, для скорости, расставался и с оружием.
Потапов уверенно вел бойцов к центру колхоза, от дома к дому, грамотно, с проверкой и зачисткой каждого строения, будь то покосившийся сарай или амбар на отшибе двора.
XXXVII
Демьян с Потапычем только успели перекинуться парой слов, еще когда они только вбегали на окраину «Октябрьского». Командир отделения Гвоздева похвалил и сказал, что обязательно, если выживут после атаки, будет ходатайствовать перед старшим лейтенантом Коптюком о поощрении
И хотя Гвоздеву, когда они только перебежали через поле, в какой-то миг показалось, что он сейчас просто упадет замертво от усталости, слова Потапыча словно открыли в нем второе дыхание. Да что там говорить: вдохнули вторую жизнь.
Должности-то они во взводе занимали одинаковые, но авторитет Потапова – в недавнем, до штрафбата, прошлом – боевого командира разведки, кавалера орденов, был для Демьяна и для остальных переменников непререкаемым. Он-то в командирах отделения без году неделя, назначен после нелепой и отчасти закономерной гибели Слесаренко, который словно смерти искал, дразнил ее своим бесстрашием, да и додразнился. А вот Потапов – этот кремень-человек – с первых дней в штрафбате стал правой рукой взводного, и по заслугам. Не зря же его Александров, командир отдельного штрафбатовского разведвзвода, до сих пор пытается переманить.
Вот и сейчас Потапыч возьми да и назначь его и остальных из группы в арьергард. Понимает, что Гвоздев «наелся» боя до такой степени, что если сейчас же не дать ему перекур, упадет без сил.
– Спину прикрывайте… И не спорь, Гвоздь… Тут я старшим… – мягко, но непреклонно отрезал Потапов. – А вот и остальные, тебе в подмогу…
К ним, перескочив через поваленный плетень, подбежали бойцы. Демьян поначалу их не признал. Все в надвинутых на лица касках, покрытые пылью и грязью.
– Держите ухо востро… – уже на ходу добавил Потапов. – Тут эсэсовцы, как тараканы, из каждой щели могут выскочить…
– Оно и понятно, Потапыч, они ж пруссаки. Хоть и пятнистые!.. – раздался веселый, до боли знакомый голос.
XXXVIII
Переменник сорвал каску, отирая лоб.
– Аркаша! – не сдержав радостных эмоций, воскликнул Гвоздев.
– Чертяка! Живой!.. Ну, вы тут устроили… – продолжал Аркаша.
С Зарайским прибежал Ряба. Все трое похлопали друг дружку по плечам, при этом стряхивая с гимнастерок толстенный налет пыли. Перешли на шаг и, следуя наказу Потапова, двинулись в сторону площади, по пути внимательно оглядываясь по сторонам и высматривая недобитых фашистов.
– Ряба воды тебе дал? – спросил Зарайский.
Рябчиков виновато спохватился.
– Забыл, товарищ командир, забыл…
– Забыл… – смешно передразнил Зарайский парнишку. – Эх ты, Ряба… Люди тут от жажды чуть не померли… Я вот лично у Потапыча выдул почти всю флягу. Так она, представь, еще чуть холодненькая была!
Он произнес это с таким наслаждением, что Гвоздев невольно сглотнул, протолкнув ком в сухой, как наждак, глотке.
– На вот, Дема, испей. Конечно, нагрелась уже, но все лучше, чем ничего…
Зарайский быстрым движением скинул с плеча вещмешок и вынул оттуда флягу.
– А мы уж подумали, что тебя – все… – проговорил он, деловито отвинчивая крышку и подавая ее Демьяну. – Фома вроде сказал, что сам видел, как тебя «пантера» переехала…
Гвоздев оторвал пересохшие губы от горячего горлышка фляги.
– А ты видел Фомина?.. – почему-то с тревогой спросил он.
Аркаша махнул рукой на правый фланг, туда, откуда по полю удалялась вражеская машина.
– Фома жив, – тут его радость как-то сразу пожухла, и потускневшим голосом он добавил: – Ранен только. Нога… Говорит, если бы не ты, Гвоздь, хана бы ему была. А вот Фаррах погиб…
– Фаррахов?! – воскликнул Рябчиков.
XXXIX
Гвоздев промолчал, а потом глухим голосом спросил:
– Как это случилось?
– Из танка его… – выдохнул Зарайский. –
Он кивнул головой на левый фланг, в сторону подбитой «семидесятки».
– Вы как раз в лес отошли… А Ремезов с Паньковым здорово немчуре башку закрутили. Чуть-чуть не успели в сосны нырнуть. Ну, эти им ходовую и своротили… И автоматчики прут, понимаешь. Думали наших живьем взять. А там Фаррахов на опушке. Пока танкисты выбирались из машины, так он дал эсэсовцам прикурить. Пехоту положил носом в поле, заставил землю грызть. А эта гадина накатывает на него… Ему бы с опушки вглубь уйти, а он лежит, ни с места, ждет, пока наши отползут. Бьет прямо в морду танковую, а они, само собой, в ответ… А потом вроде как пушечка маленькая сработала с башни в его сторону и над ним прямо: ба-бах! Разрыв вроде такой небольшой… А осколками его накрыло так, что живого места не было. Я уже после Фарраха в сосны оттащил…
– Артюхов тоже… – после секунды тягостной тишины проговорил Демьян. – Под гусеницы…
– Гады… – скорбно добавил Зарайский, но тут же ожил: – Зато как Потапыч с ребятами дал им… «Пантеру»-то в лесу… Это пэтээровцы наши зажгли. С левого борта, прямо в бочину, в упор – «ба-бах!». А потом гранатами – под гусеницу, по башне… Выкурить этих гадов не могли с полчаса… Вешнякова из расчета ПТР убили… Минометчика ранили, тяжело… Не помню фамилию… Из пулеметов, из щелей потайных, из пистолетов стреляли, ни за что не хотели сдаваться… Пока зажигательной смесью лючки им и щели не залили… Тут люк на командирской башенке откинулся сразу. Белый платок высунули, на антенне какой или еще на чем, так и не разобрал… «Сдавайся!» – орут. По-русски, понимаешь, орут, но так, как заучили. «Сдавайся!» А Потапов на корпус запрыгивает и первого за шкирку вытаскивает под дулом своего ППШ, потом второго… Механики потом вылезли через второй люк… Одного под мышки тащили, угорел, гад. Оружие тут же покидали, возле гусениц… Ну, выстроили их. Я был, Потапыч, номер второй из расчета пэтээровцев, у которого Вешнякова убили… Не помню, как фамилия его, а зовут Вася. Так вот Вася этот все никак не мог от гибели Вешнякова в себя прийти. Все порывался кровь им пустить. А Потапыч даже не успел ничего сделать. А может, и не планировал… Ты же его знаешь, у него свой счет с фашистами… А тут еще эсэсовцы черепушку намалевали на броне, на форме своей. Это значит: смерть вам несем. А как говорится, за что боролись, на то и напоролись… Этот, значит, Вася, пока Потапов последнего на землю стаскивал, вскидывает свою винтовку и старшего их, командира танка фашистского, и застрелил. «Паф!» ему в голову, тот на броню с башкой раскроенной и грохнулся. Остальные как заорут. Один на Потапова кинулся, другие – кто куда… Ну и положили мы их… Всех там положили… Магазинов вот набрал запасных от гадских их автоматов. Гранаты еще были. Это у Фомы… Его возле «пантеры» оставили. Он все хотел залезть внутрь, пулеметы снять… Сказал, попробует… Бери, вот, Гвоздь… У тебя тоже, смотрю, трофейный… А то мне «сидор» уже всю спину отбил…
Зарайский достал из вещмешка и протянул Демьяну зажатые в жменю магазины, густо смазанные и жирно блестевшие на солнце. Гвоздев взял их. Перед глазами его снова отчетливо всплыла картина гибели Артюхова.
– Так им и надо! Я бы так же сделал, – глухо сказал он. – За Тюху спросили с гадов… А Потапов молодец!
– Да, Потапыч – голова, – сразу повеселевшим голосом согласился Зарайский. – Первым делом потому, что нам передышку дал. А то думал, уже кончусь…
– Твоя правда, – подтвердил Гвоздев.
Бойцы, прочесав избу за избой, вышли на колхозную площадь. От брошенной фашистами искореженной бронетехники валил черный дым. С восточной стороны продолжала греметь канонада орудийных выстрелов. Это без устали работали самоходные установки. Выпущенные ими снаряды теперь рвались где-то за колхозом, может быть, уже за рекой, там, куда передовые силы атакующих танков теснили остатки эсэсовцев.
Глава 4
Залечивая раны