Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!
Шрифт:
VIII
Осколки гранаты, видимо, ранили того, кто прятался за гусеницами. Из-под ходовой раздались отчаянные крики. Оттуда летели слова по-немецки, вперемешку с завываниями, переходящими в стоны, и звуки, похожие на скулеж. Из-под гусениц выполз фашист в танковом черном комбинезоне. Он волочил перебитую в предплечье руку и голосил во всю глотку.
Степа, подобравшийся к танку еще ближе, выпустил в немца короткую очередь. Люк на башне в это время откинулся, и оттуда показалась рука, размахивающая белым платком.
– Хенде хох!.. Шнеля!.. – истошно и дико,
Вслед за рукой с платком над дымящейся башней показалась черная пилотка, измученное лицо фашистского танкиста, затем перетянутый портупеей черный китель. Фашист двигался медленно, точно был ранен или контужен.
– Шнеля! – еще яростнее, срываясь, прокричал Степанков, нетерпеливо метаясь возле машины, которую все шире охватывало прозрачное пламя.
Вдруг, точно потеряв остатки терпения, он рванул к танку и с разбегу, оттолкнувшись носком сапога от катка, заскочил на горящий борт «пантеры». Обежав по корпусу сзади, он влез на башню и, ухватив немца за шиворот, принялся тянуть его наружу.
– Я же сказал: «Шнеля»! Я же ясно сказал: «Шнеля»! – словно обезумев, вопил он, тряся фашиста во все стороны, словно в руке его был мешок, наполненный костями.
Никак не удовлетворившись этим, Степанков выпустил китель врага и, схватив свой ППШ обеими руками, с силой опустил его прикладом на затылок танкиста с такой силой, что находившиеся почти в тридцати метрах бойцы ясно расслышали треск раскроенного черепа.
– Степанков!.. Прекрати!.. Степа! – закричал Коптюк и бросился к танку.
Следом за командиром побежали и остальные. Степа словно не слышал. Он, крича, как одержимый, поднимал и опускал тяжелый автомат на голову немца. Тот болтался в люке, как тряпичная кукла, потом, взмахнув руками, рухнул обратно в люк.
IX
Степа, перехватив автомат, сунул его стволом в люк и выпустил длинную очередь, потом еще одну, потом еще и еще. Он выкрикивал какие-то слова, ругательства, но, сливаясь с грохотом автоматных очередей, эти звуки сливались во что-то нечленораздельное, дикое, от чего кровь стыла в жилах.
Штрафник навис над люком и, размахивая грохочущим автоматом, как маятником, полосовал очередями нутро фашистской «пантеры». Он не реагировал на крики и призывы и стрелял, пока не выжал из барабанного магазина своего ППШ все до последнего патрона. Тогда Коптюк и следом Довганюк влезли на броню танка и стащили бойца с башни, он не сопротивлялся, только озирался вокруг широко раскрытыми глазами, в которых застыло безумие.
На земле Степа вдруг точно опомнился. Когда Коптюк потянул у него из рук автомат, он вдруг потащил его на себя, вцепившись в ствол и приклад обеими руками. Федор, уцепившись левой рукой за ППШ Степанкова, правой с коротким замахом ударил его кулаком в челюсть. Подбородок ординарца по инерции хлесткого, сильного удара крутанулся влево, и Степа, разом обмякнув, повалился возле танка в нескольких метрах от им же застреленного возле гусеничных траков гитлеровского танкиста.
– Башню снесло… Начисто… – тяжело дыша, сипло проговорил Довганюк, склонившись над бойцом. – Переутомился… Он же у Денисова подносящим
– Откуда знаешь? – с раскаленной добела злостью спросил Коптюк.
Федора всего трясло, словно в лихорадке. Он так же тяжело дышал, стоя возле поверженного ординарца.
– Сам сказал. Вам шел доложить… – с оправдывающей интонацией пробормотал Довганюк. – Может, проверить там? Кто живой, может, остался…
– Проверь, проверь, – немного остывая, ответил Федор.
Подбежали остальные и сгрудились над Степанковым. Тот стал приходить в себя, заворочался, потом резко сел и схватился за голову.
X
Старший лейтенант выдохнул и отер лоб с взмокшего лица. Замкомвзвода полез обратно на броню «пантеры». Подсевальников забрался с другой стороны под днище танка.
– Кого ты там хочешь отыскать? – крикнул ему вдогонку старший лейтенант. – Там один фарш фашистский. Он всех в капусту покрошил.
– Они Петю Григорьева… Виленского… – бубнил Степанков, раскачивая корпусом, все так же сидя на земле и обхватив голову руками.
– Да-а!.. Убили! Они половину наших положили!.. – закричал, нависнув над ним, Федор. – Мы могли взять «языка», немецкого офицера! Его допросили бы в штабе, и мы бы узнали, чего нам ждать от фашистов, что у них в головах творится! Черт побери… Степанков, ты же должен это понимать! Что творится у тебя в башке?!..
– Они Петюню, они – Виленского, – все твердил, как заведенный, ординарец.
Автомат Степе командир взвода вернул. Магазин все равно был пуст. Старший лейтенант решил пока оставить все как есть и принять решение по Степанкову позже, когда все немного уляжется. Две крайние противоположности боролись в каждом, от рядового переменника до командира постоянного состава штрафбата – крайняя степень усталости и крайнее возбуждение, которое никак не отпускало после отступления немцев.
XI
А тут еще эта проклятая «пантера». Может, Степа в чем-то был и прав. Другого эти фашисты и не заслуживают. На то они и «Мертвая голова». Все как раз так и оказалось, как говорил Подсевальников. У того фашиста, который вел огонь из МГ, укрываясь под днищем танка, тоже были лычки эсэсовца и знак с изображением черепа и костей. Значит, черепушка с костями будет им в самый раз. За что боролись, на то и напоролись…
У Федора перед глазами снова вдруг всплыла четкая в своих отталкивающих подробностях картина: тяжелый приклад ППШ, который руки Степы опускают на голову немецкого танкиста. Секунду назад с белобрысой макушки слетела черная пилотка, а вытянутая рука фашиста продолжает судорожно сжимать белоснежный носовой платок.
Хрясть!.. И рука разжимается, и тонкая ткань, словно оторвавшийся от ветки осенний листок, ломко падает на броню, потом его сносит дуновением на землю. До чего же неестественно выглядит белизна чисто выстиранной тонкой ткани среди копоти, гари и грязи, покрывающих все вокруг несколькими слоями.
Так неестественно, так ослепительно, что больно смотреть глазам, и Федор невольно отворачивается. В любом случае, о «языке» пока можно забыть…
XII