Штрафбат под Прохоровкой. Остановить «Тигры» любой ценой!
Шрифт:
XX
Только что закончившийся бой лишил командира второго взвода обоих выработанных повседневностью средств связи. Рация была разбита. Довганюк, несмотря на все усилия, ничего путного с наладкой связи не добился и был отправлен к ротным связистам за помощью. А что касалось Степанкова…
Не то чтобы он потерял доверие взводного. Он бы в лепешку расшибся, чтобы загладить свой самосуд. Вот и Дерюжный уже заявился, «от Степы», с тем, что, мол, боец раскаивается, что, мол, осознал и больше такого не повторится. Тоже еще парламентер выискался… Сначала, озверевший, фашистов
– А чего ж он сам не пришел? – с едкой злостью ответил старший лейтенант на озвученное замкомвзвода прошение о помиловании. – Осознал, говоришь?.. Раскаялся?.. Чего ж он, Семеныч, тогда самолично, глядя командиру в глаза, обо всем этом не рассказал? Чего ж он за твою широкую спину спрятался? А?
Дерюжный, который уже был не рад, что вступился за ординарца, промямлил, что, мол, парень убивается и сам не свой и что надо бы его простить.
– Убивается… – съязвил Федор. – Фашиста в бою надо убивать, тогда не придется потом убиваться за пролитую зазря кровь…
Внутренне для себя решение по этому эпизоду Коптюк уже принял. Дальнейшего хода делу он давать не будет. В конце концов, дальше штрафбата уже ничего нет, дальше – только точка, которую ставит приведенный в исполнение приговор о высшей мере. Расстреливать Степу он не собирался, как не собирался предоставлять такую возможность замполиту Веселову, ротному Телятьеву или комбату и политруку. У них своих забот хватает.
Да и за что Степанкова «без суда и следствия»? За то, что тот положил гитлеровских танкистов, превратив их танк в их же собственный стальной гроб? Они сами сдаваться поначалу никак не хотели, все упирались, очередями пулеметными направо и налево разбрасывались… А в таких делах особо не привередничают, коли дали тебе шанс, хватайся за него обеими руками и ногами, потому что через минуту такого шанса уже не будет.
XXI
Для Федора в серьезных вопросах, которые ребром вставали по жизни, всегда было первостепенно и важно найти твердый ответ для самого себя. Когда для себя решил, остальное уже мелочи. Остальное, так сказать, дело техники. Вот и сейчас, когда Коптюк понял, что принципиально со Степой вопрос для него закрыт, сразу от сердца отлегла свинцовая тяжесть, которая навалилась после стрельбы Степанкова, которую тот устроил на башне вражеской «пантеры».
Однако в воспитательных целях требовалось немного подержать на расстоянии провинившегося, в вакууме немого укора и осуждения не помешает. Пусть действительно осознает, пусть в нем совесть зашевелится, заворочается. В качестве физкультуры полезно. Пусть сам за то, что набедокурил, отчитается, пусть ответит и покается, тогда видно будет.
В роту надо было идти самому. Тем более что теперь, слава богу, командиры отделений снова заняли свои места согласно штатному порядку. Когда такие, как Потапов, Дерюжный, Довганюк, находились в расположении, Федор был спокоен: есть на кого положиться в плане управления взводом, можно смело отлучаться по командирским делам.
Необходимость посещения штаба Федор нутром чуял. По всему выстраивалось, что фашисты не угомонятся и без долгого промедления предпримут что-нибудь ответное. Они продолжали садить из
С особенностями психологии врага в плане наступательных тактики и стратегии старший лейтенант Коптюк уже успел познакомиться достаточно подробно, причем не на примере теоретических схем и построений, а на самой что ни на есть практике, в кровопролитных боях под Харьковом и Сталинградом.
XXII
После первого наскока, в случае его неуспеха, обязательно должен был последовать второй, более массированный и подготовленный, с быстро проведенной работой над ошибками и максимально оперативным учетом всех предыдущих ляпов и промахов.
В случае, если предположения Коптюка относительно вражеского дозора и основных сил окажутся правильными, повторной атаки следовало ожидать сразу, как только эти основные силы подойдут в район боевых действий. На то, что произойти это могло в любой момент, указывала интенсивная работа минометных и артиллерийских расчетов врага. Если бы танки были далеко, немецкие минометчики так бы «казенники» не рвали и наверняка сделали бы себе перерыв. Так что нельзя было терять ни минуты.
Каша, которой накормил взводного Дерюжный, пришлась очень кстати. Федор сразу почувствовал прилив сил. И тело точно стряхнуло вязкий дурман болезненной расслабленности и усталости, и в голове прояснилось, мысли заработали быстрее и четче.
Гвоздеву досталось. Видно, что хлебнул он по полной программе, и физически, и внутренне. Переживает за то, что потерял бойцов. Это говорит о многом. Фаррахова очень жаль – надежный был боец, для отделения Пилипчука это серьезная потеря, да и для всего взвода.
Да что там говорить, каждая потеря – серьезная. Вот хотя бы Фомин… Отличный стрелок, немногословный, твердый, как кремень. Одно слово – сибиряк. В бою, в самом пекле, будет спокоен и несуетлив. Такому если что поручишь, можешь быть уверен, что все сделает.
Коптюк вспомнил, как Фома вместе с Потаповым взялись ликвидировать вражеского снайпера, который не давал житья всему взводу. Было это перед самым началом боев под Понырями. Сработали тогда Потапыч с Фоминым мастерски, даже можно сказать – артистично.
XXIII
Федор, пробираясь по полузасыпанным ходам сообщения, поймал себя на мысли, что подспудно еще одна причина толкает его во что бы то ни стало успеть попасть в роту до начала нового наступления немцев.
Причиной этой была санинструктор Степанида Вольская… Увидеть Стешу, а если повезет, хотя бы одним словом с ней перемолвиться… Федор понимал, что сейчас, когда после боя на перевязочный пункт с передовой потянулись раненые, это практически невозможно. В такие моменты санвзвод работал, не покладая рук.
Под Сталинградом, после одной из бесчисленных кровопролитных атак, старшему лейтенанту довелось оказаться в медсанбате. Он сопровождал своего боевого товарища, замкомвзвода Серегу Белого. Тот получил тяжелое ранение в ногу. Осколком перебило сухожилия и мышцы выше колена.