Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
— Нам сюда, — сказал Павел, показывая рукой на лес перед ними, — держись вплотную за мной, мало ли что.
Так, гуськом, они и вбежали в прорубленный в подлеске туннель и через несколько шагов оказались в окружении товарищей Павла, таких же, как он, солдат без всяких знаков различий, небритых и расхристанных, всех возрастов, от желторотых, даже по меркам Юргена, юнцов до дядек лет под пятьдесят.
— Колотовкин, живой! — слышалось со всех сторон.
Юрген даже подумал, что за давностью лет он подзабыл русский язык или что–то в нем за эти годы изменилось, что слово «живой» означает сейчас «привет».
На Юргена поначалу
— Твой?
— Мой, — с гордостью ответил Павел, — приказано в тыл отконвоировать. Эй, фриц, хенде хох! То есть руки за спину, шаг вправо, шаг влево — попытка побега, прыжок на месте — провокация, стреляю без предупреждения.
Юрген не понял, что в этой тираде вызвало бурный общий смех. Он заложил руки за спину и тут же подумал, что это была ошибка. Но никто не заметил этого, все еще пуще рассмеялись. Что–то уперлось в спину Юргену. Штык, догадался он.
— Вперед, — скомандовал Павел.
— Форвертс, — донеслась подсказка из толпы.
По мере того как они углублялись в лес, тот наполнялся людьми, шалашами, палатками. Все сильнее заглушали отзвуки идущего боя самые что ни на есть мирные звуки: стук топора, потрескивание еловых веток в горящих там и тут кострах, смех сидящих вокруг них солдат, ржание лошадей. Кто–то тихо напевал песню, в которой Юрген не понял ни слова. Он с любопытством посмотрел на певца. Круглое, как циркулем очерченное лицо, узкие щелочки раскосых глаз, редкие волосинки по низу скул. Юрген таких и не видал. Как–то через их деревню проехали башкиры, дикие люди, сказал тогда отец, но это был не башкир. А вот еще один, и еще, отмечал про себя Юрген. Скоро все лица вокруг слились в одно.
Они вышли на большую поляну, на которой стояли в ряд разномастные палатки. На краю дымили две полевые кухни, их ни один солдат ни с чем не спутает. Крышка бака на одной из кухонь была откинута, над ней возвышался солдат и длинным черпаком с видимым усилием размешивал содержимое. Юрген втянул носом воздух. «Каша с мясом», — определил он. Какая каша, осталось загадкой. Да какая б ни была, проурчал желудок.
Чуть впереди и сбоку стоял какой–то мужчина и презрительно поплевывал сквозь зубы. Юрген и не обратил бы на него внимания, но это было первое европейское лицо после множества азиатских. Выражение на лице было наглым и хищным, фигура расслабленная, ремень приспущен для форсу, на ногах — кожаные сапоги, похожие на немецкие офицерские. «Урка, да к тому же мародер», — безошибочно определил Юрген. Интернациональный тип.
Они уже проходили мимо мужчины, когда тот вдруг сделал шаг вперед и больно ударил Юргена ногой по голени, и еще раз, истерически выкрикивая:
— Ах ты сволочь фашистская!
Первый удар Юрген пропустил от неожиданности, второй стерпел из чувства самосохранения, но мужчина занес ногу для третьего. Кровь ударила Юргену в голову, мгновенно вытеснив все здравые соображения, тело развернулось, ноги вцепились в землю, пальцы сами сжались в кулак, рука согнулась для удара, короткий замах — и вот уже кулак летит в то место, которое у всякого приличного солдата скрыто пряжкой от ремня.
Павел перехватил его еще на дальних подступах, сжал запястье так, что пальцы враз онемели и кулак рассыпался безвольной пятерней. А Павел, используя руку Юргена как опору, продлил движение и резким ударом локтя сбил нападавшего с ног.
— Ты бы, Свищ, на передовой так геройствовал! — воскликнул Павел. — Что–то
— Скрутило, — ответил Свищ, медленно поднимаясь, — не знаешь, каково это? Могу дать прочувствовать, — он вперил в Павла ненавидящий взгляд, — это когда кишки из распоротого брюха медленно вытягивают и на руку наматывают.
— Стоять! Смирно! Что за драка? — раздался начальственный голос.
Das war ein Jude
Это был еврей. Юрген никогда не видел живого еврея. То есть в Гданьске, может быть, и видел, но в памяти не отложилось. Дети безразличны к национальным различиям, они начинают замечать их, когда на этом акцентируют внимание родители. Вольф–старший не акцентировал. Когда же Юрген дозрел до собственных умозаключений и, лишенный отцовского влияния, стал пристальнее вглядываться в окружающий мир, евреев в нем уже не было. Но разговоров хватало, как и пропагандистских фильмов. В детдоме ими плешь проели. «Германия — форпост борьбы с всемирным еврейским заговором». Евреи правили всюду — в Америке, Англии, Франции и Советском Союзе. Западные страны были для Юргена такой же абстракцией, как и евреи, они легко складывались в образ врага. Да и отец, выступая в клубе, клеймил их теми же самыми словами: засилье банковского капитала, нещадная эксплуатация, упадническая культура, ложные ценности. Капиталисты всего лишь обрели национальность. Но нацистские пропагандисты приписали еврейскую национальность к комиссарам, своими устами порушив в сознании Юргена возведенное ими стройное здание. В комиссарах, чай, он понимал побольше ихнего. Комиссар в буденовке с большой красной звездой, в шинели с тремя горизонтальными красными полосами на груди был героической фигурой. Доблестный командир Красной армии и комиссар сливались воедино. Когда они играли в детстве в войну, главным командиром был комиссар. Юрген был комиссаром. Сталин был комиссаром, всегда на самых опасных участках. Комиссаром в сознании Юргена был и отец. Они не были евреями. Все вранье!
И вот — еврей. Под фуражкой с зеленым верхом, под добротной габардиновой гимнастеркой, под наброшенной на узкие плечи шинелью с никогда не виденными погонами, с одной звездочкой, скрывался еврей. Юрген определил его сразу и безошибочно, уроки расовой чистоты не пропали даром. Крупный нос загибается на самом кончике «еврейской шестеркой». Лицо худое, с впалыми щеками, а уши большие, мясистые и оттопыренные. То же и губы, как бы вывороченные. Тяжелые веки, тяжелый взгляд. Бог, подумал Юрген.
— Гражданин майор! — воскликнул Павел, вытягиваясь в струнку. — Рядовой второй роты Колотовкин! Согласно приказу этапировал в тыл захваченного мною пленного. Предотвратил попытку самосуда.
— Фашиста пожалел, — сказал Свищ.
— Молчать, мразь! Лежать! Свищ рухнул ничком на землю.
— Вторая рота, — протянул майор, — достойно дрались. Потери большие?
— Человек двадцать…
— Небольшие.
— …осталось, — докончил Павел.
— А ты без единой царапины, — сказал майор, обводя Павла подозрительным взглядом, — повезло…
— Это как посмотреть, — буркнул тот, — по сравнению с теми, кто там навсегда остался, — он махнул рукой в сторону высоты, — конечно, повезло.
— Отставить разговорчики! Как пленного взял?
Павел слово в слово повторил свой давешний рассказ. На этот раз прозвучало неубедительно, это даже Юрген понял. А майор так и вперился в лицо Павлу. Тот не выдержал, отвел взгляд.