Штрафбат
Шрифт:
— Ладно, пошли построимся…
Батальон выстроился. Многие еще доедали кашу из котелков, другие курили, переговариваясь:
— Чего построили-то?
— Потери считать будут, — ответил кто-то со смешком.
— Что сперли и сколько сперли, — добавил другой голос.
— Идите сюда! — громко позвал Твердохлебов старика и девушку.
Те медленно подошли к Твердохлебову. Зоя упиралась, и старик почти силой тащил ее за руку. И тут Олег Булыга, стоявший в первой шеренге,
— Смотри! — наклонившись к девушке, сказал Твердохлебов, взял ее за руку и медленно пошел с ней вдоль строя. Старик затопал следом. А за стариком шел председатель горсовета, положив руку на кобуру с пистолетом.
Штрафники смотрели на Зою нагло и весело.
— А ничего деваха!
— Я б с такой тоже не отказался!
— Девушка, а девушка, а я вам не нравлюсь?
— Заткнитесь! — рявкнул Твердохлебов, и глаза его сделались такими бешеными, что строй замолчал.
Зоя шла, держась за комбата, скользила глазами по лицам и не видела своего насильника. Солдаты подмигивали ей, улыбались, чмокали губами, словно целовали. Вот она дошла до Савелия, взглянула ему в глаза и обмерла. Твердохлебов потянул ее за собой, но девушка продолжала стоять и все смотрела в глаза Савелию. Тот вильнул взглядом в сторону, кашлянул, отвернулся.
— Что, узнала? — спросил Твердохлебов. — Это он, да?
Савелию сделалось страшно, он торопливо оглянулся, пошарил глазами в поисках Олега. Того нигде не было. А Твердохлебов повторял:
— Это он, да? Лучше смотри, лучше!
— Она ищет, что еще раз с ним побаловаться. Небось, шибко понравилось… — раздался в глубине строя чей-то издевательский негромкий говор.
Стыд и страх заполнили душу девушки, она рванула свою руку из руки комбата и с криком побежала по площади:
— Не хочу я ничего! Не хочу! — слышался ее громкий плач.
Твердохлебов и все остальные растерянно смотрели ей вслед. Потом комбат повернулся к Савелию, обжег его взглядом, долго молчал, наконец спросил:
— Ты, что ли?
— Нет… — едва слышно ответил Савелий.
— А кто, знаешь?
— Нет… — опять едва шевельнул губами Савелий.
— Разойдись! — махнул рукой Твердохлебов и пошел прочь от строя.
Построение поломалось, солдаты потянулись к кострам, где все еще варилась в котлах каша. Олег Булыга поравнялся с Савелием, легонько толкнул его плечом, проговорил вполголоса, дымя самокруткой:
— Молоток, Савелий. С меня причитается.
Савелий вздрогнул, с ненавистью посмотрел на Булыгу, но промолчал…
Солдаты еще не разошлись, когда на площади появились Глымов и Балясин. Между ними ковылял на одной ноге капитан-власовец, сзади шли Леха Стира и пятеро штрафников.
— О, два ротных одного власовца поймали!
— Да еще хромого! Герои!
Стира кинулся к котлам с кашей.
— С чем кулеш, братцы? — возопил Леха Стира.
— С курятиной!
— Врешь?! Побожись!
— Век воли не видать! — со смехом ответили ему.
— Ах, мать твою, они тут обжираются, а мы там жизни свои за родину кладем! — Стира подлетел к котлу, протянул кашевару сразу два котелка. — Давай с верхом, не жмотничай!
— Никак еще один пленный. — Навстречу Глымову шел комбат Твердохлебов. — Власовец? — И остановился, что-то вспоминая. Потом пристально посмотрел в глаза капитану. Смотрел долго, изучающе.
— Сазонов… если не ошибаюсь, — проговорил наконец Твердохлебов.
— Хорошая у тебя память, майор, — ответил капитан Сазонов.
— Пока не жаловался… Да и ты вроде сразу меня признал.
— Вспоминал часто, потому и признал.
— Незлобивым тихим словом? — усмехнулся Твердохлебов.
— Вроде того… — хмыкнул Сазонов. — Правда, живым увидеть совсем не ждал. Прямо воскрешение из мертвых.
— Ну конечно, сам же расстреливал и вдруг — живой, — усмехнулся Твердохлебов.
— Выходит, везучий ты, майор… вообще-то я стреляю точно.
Твердохлебов глянул на босую, распухшую, со следами засохшей крови ногу Сазонова:
— Отведите капитана… пускай с ногой чего-нибудь сделают.
Глымов жестом подозвал двоих солдат и сдал капитана с рук на руки. При поддержке солдат Сазонов запрыгал к зданию горсовета, в котором содержались пленные немцы.
Вечером Зоя сидела за столом, а над ней нависал дед, то и дело тыкал костлявым кулаком в спину:
— Говорил тебе, сиди и носу никуда не кажи! Стервь! От немцев убереглась, так своим далась! Небось сама ноги раздвинула?! Ходи теперь позорищем на весь город! Я погляжу, кто теперь тебя замуж возьмет, порченую!
Девушка при каждом тычке вздрагивала, втягивала голову в плечи, по щекам ее текли крупные слезы, но реветь в голос она боялась, только всхлипывала и утирала ладонью мокрое лицо. После очередного тычка она вдруг вскочила и кинулась из горницы. Громко хлопнула дверь.
— Тьфу на тебя! — плюнул дед.
Зоя выбежала во внутренний дворик, быстро взобралась по лесенке на сеновал. Глотая слезы, она сделала из обрывка веревки петлю, привязала конец к стропилине, подтащила ящик, встала на него, надела петлю на шею. Она все еще всхлипывала, в полумраке ярко блестели большие глаза.