Штрафная мразь
Шрифт:
Немцы «клюнули» на приманку и действительно ввели в бой на данном участке крупные силы.
Из двухсот двадцати штрафников в строю осталось двенадцать. Остальные были убиты или тяжело ранены.
Штрафная рота была принесена в жертву с целью обеспечить удачное наступление для всей армии.
* * *
Но когда одна беда прошла стороной не затронув тебя, а судьба всё равно требует своего, всё равно выпадет другая напасть.
Где-то, в глубине груди жило слабое предчувствие того, что
Уже поздно вечером Лученков почувствовал на затылке чей-то взгляд. Он обернулся — на него смотрел Швыдченко. Он даже усмехнулся ему едва заметно.
"Дескать, знаю. Это ты стрелял в Помникова".
Лученков вздрогнул, шагнул было к Швыдченко, словно хотел что-то сказать, но тот отвернулся, прошел мимо.
Утром всех оставшихся в живых вывели с передовой и отправили в 18-й ОПРОС, для восстановления в званиях и в правах. Командование должно было заполнить боевые характеристики, после этого должны были выдать погоны и распределить по обычным частям.
Сидя на поваленном дереве Лученков перематывал портянку. Неожиданно он вздрогнул. Поднял голову. Напротив него стоял старший лейтенант Мотовилов. За его спиной переминались двое автоматчиков. Рядом с ними Швыдченко.
Всегда чисто выбритое лицо Мотовилова на этот раз было покрыто красными пятнами. Бешеной ненавистью горели глаза.
– Встать!- Выдохнул он. Сделал шаг вперёд и вдруг неожиданно ударил Глеба в лицо. Заснеженная земля мелькнула у того перед глазами. Опираясь на винтовку он медленно встал, непонимающе и онемело взглянул в гневную пропасть его зрачков.
Мотовилов присев на корточки, рылся в его вещмешке. Достал несколько листовок, завёрнутых в запасные портянки.
– Где взял? — спросил мрачно, - нашёл? Или в плен собрался, вражина?
Лученков уже знал, что в такой ситуации, все объяснения звучат как оправдание.
Гнев захлестнул ему разум.
– Сука ты, Швыдченко — вытирая рукавом кровь выдохнул Глеб.—
Гнида кумовская!
Почти не отдавая отчёта своим действиям он затаив дыхание от боли в голове, изо всей силы, рванулся к Швыдченко.
Автоматчики вскинули оружие, старший лейтенант нарочито заметным движением пальцев расстегнул кобуру ТТ.
– На пулю нарываешься, щ-щщщенок!? Думаешь пристрелим прямо здесь?
Лученков стоял бессильно опустив руки и молча ждал выстрела — в грудь или лицо.
Уткнувшись взглядом в глаза офицера, он увидел в них убеждённость в том, что выстрелит не задумываясь.
Лученкову вдруг стало всё равно. Слишком долго он жил в ожидании смерти. Ресурс организма иссяк. Ярость и гнев неожиданно прошли и его охватило безразличие.
Уже не было уже ни злости, ни обиды, а только осознание непоправимости случившегося.
Кругом стояли бойцы и на их лицах читалась растерянность. Такие же ощущения были и у Лученкова. Никакого ощущения вины. Может быть это отрезвило Мотовилова. Он убрал руку с кобуры «ТТ». Дёрнул шеей.
– Арестовать!
– Круто гнёшь, начальник, — с угрозой бросил кто-то из штрафников.
Видя, что вокруг воцарилась тишина и его слова не были услышаны, Мотовилов с властной решимостью махнул рукой:
– Я кому сказал? Ну!..
Двое бойцов из полка, сопровождавших Мотовилова, оглядываясь по сторонам подошли к Лученкову. Один из них забрал у него винтовку, другой угрожающе передёрнул затвор автомата.
– Ещё оружие есть?- Спросил он.
Видно было, что они побаиваются штрафников и все время настороженно поглядывали на них.
Лученков подобрал упавшую шапку, огляделся, затем чуть поколебался и резко наклонившись выдернул из-за голенища финку.
Краем глаза успел заметить, как подобрался, побледнел Мотовилов. На мгновение затих шум и смолкли разговоры. Тень испуга мелькнула на лицах конвоиров.
Но это длилось всего мгновение.
– Стоять здесь, падло! — крикнул ему старший из конвоиров..
Лученков бросил нож в снег, сказал сумрачно:
– Ну что, пошли что ли!
Ангел смерти, только, что пролетевший над ними, вновь скрылся за широкими, сверкающими снегом просторам. Полетел по угрюмой, измученной войной и несчастьями стране, где каждый день умирали и умирали люди.
Конвоиры разразились испуганной матерщиной:
– В рот меня каляпотя! Чуть не порешил, сука!
Его вывели на занесённую снегом тропинку и погнали по ней. В нескольких шагах впереди шел Мотовилов. Он шёл молча и не оглядываясь.
Сзади, о чем-то переговариваясь и посмеиваясь, шли конвоиры. У них были сосредоточенные лица воспитанных героев.
Лученков шёл без ремня, в рваной телогрейке без пуговиц и в голове билась одна единственная мысль.
«Конец»!
В который уже раз за свою недолгую жизнь он вновь и вновь приходил к этой мысли и она уже наполняла его всеобъемлющей скорбью.
«Ну и хорошо», -думал он.- «Сколько же можно мучиться? Раз и всё. Тем более, что это говорят не больно...»
* * *
Лученков сидел в землянке, переоборудованной для этого случая под арестантскую.
В углу лежал ворох соломы. На ней стреляные автоматные гильзы. Поодаль белела какая-то промасленная обертка, то ли от маргарина, то ли от индивидуального медицинского пакета.
Тут же котелок с водой. Туалетом служила стальная немецкая каска. Она стальная, прочная. Возле вермахтовского орла вмятина от осколка.