Штрафная мразь
Шрифт:
Вдалеке показались двое немцев. Они медленно шли по опушке леса в его направлении. Один был высок ростом, здоровенный, словно кузнец Вакула. Карабин на его шее казался детской игрушкой.
Второй был приземистый, плотный, с рыжеватой щетиной на обветренном лице.
Лицо у него было уже немолодое, лоб и щёки густо изрезаны морщинами, и над висками серебрились поседевшие клочки волос. С левой стороны пояса висела кобура пистолета. На плече болтался автомат.
На его грязном, испачканном рукаве Лученков
– Ну вот и всё, - подумал он. Но страха не было.
Увидев Лученкова, немцы остановились. На заросшем, немолодом лице
ефрейтора отразилось удивление.
Но что-то в этом немце было не так. Взгляд Лученкова зацепился за его широкий кожаный ремень, на котором висела кобура. Это был не форменный немецкий ремень, а кожаный командирский, с прорезной звездой на пряжке. Эта мысль не успела сформироваться в вывод. Она ушла, испарилась, потому что немцы подошли и встали рядом.
– Ауфштейн, - сказал ефрейтор равнодушно.
Лученков отрицательно покачал головой, показывая рукой на ногу:
– Найн! Их бин кранк. Ранен я. Не видишь?
Оглянувшись по сторонам, немец насупил брови и стал снимать с плеча автомат.
Лученков приподнялся
– Стреляй, сука волчья! Давай шиссен! Понимаешь меня, сучий потрох?
– Понимаешь!
– Неожиданно сказал ефрейтор на чистом русском языке и окинув Лученкова быстрым внимательным взглядом.
– Из штрафников что ли? А ну-ка Володя, помоги земляку.
Вакула сноровистым движением поднял Лученкова с земли, закинул его себе на спину и пошел по обочине дороги. Он нес его легко и свободно, разговаривая со своим товарищем. При этом, прилепясь к его нижней губе, дымил желтый окурок сигареты.
Через полчаса Лученкова принесли на полевой санитарный пункт. Из разговоров солдат он уже понял, что час назад их позиции обстреляли прорвавшиеся немецкие танки и в этот прорыв уже вошла немецкая группировка.
Вакула помог ему сесть на тяжёлую лавку у стены. Потом отошел к порогу, снова закурил. Накурившись, протянул окурок Лученкову.
Спустя какое-то время где-то поблизости заскрипел снег под сапогами, и в землянку ввалился грузный, немолодой уже фельдфебель, с сухим, злым лицом.
От него шёл острый запах лекарств. В руках был небольшой саквояж.
Чуть позади шёл тот самый ефрейтор. Судя по всему, он привёл врача.
Что-то ворча под нос врач, присел на корточки перед лежащим, повернул ему голову и жестом показал Лученкову, что тому надо снять перепачканные кровью ватные штаны.
Глеб вяло подчинился его требованию. Ему было уже всё равно, что с ним сделают. Он хотел лишь покоя.
Руки немца, бесцеремонно ощупали его ногу, сжали края небольшой ранки с аккуратными краями, от чего он невольно застонал.
Не обращая на его стон никакого внимания, фельдфебель повернул к ефрейтору своё лицо и что-то спросил его.
Тот вскочил и что-то долго ему объяснял.
Лученков услышал несколько раз произнесённое слово: «Легионер».
Немец поморщился, полез в саквояж. Достал оттуда инструменты, бинты.
Обтёр рану салфеткой. Остро пахнуло спиртом. Сделал укол в бедро, потом сделал разрез и вытащили пулю. Смазав рану желтой вонючей мазью, ногу забинтовали. Пока шла операция, ефрейтор сидел перед горевшей железной печкой и с добродушной ухмылкой наблюдал за ним.
Когда перевязка закончилась, фельдфебель ушел, прихлопнув за собой дверь.
Лученков нaтянул воняющие потом и кровью вaтные брюки, широкую, телогрейку. Намотал на ноги жёсткие от грязи и потa портянки. Натянул старые, стоптaнные внутрь сапоги.
Его оставили сидеть в блиндаже.
Вокруг стояла пугливая, осторожная тишина. Где-то в стороне, по-видимому, по дороге, прошли танки. Издалека донеслось несколько коротких и злых пулеметных очередей.
Перед входом раздался топот сапог, чьи-то резкие отрывистые голоса. Ругались по-немецки.
Потом отворилась дверь и в блиндаж вошли несколько немецких солдат вместе с ефрейтором. Один из них рыжий, с конопушками на лице что- то сказал. Все засмеялись.
Ефрейтор перевёл.
– Расскажи нашим солдатам, как там у Советов, чем кормят? Во что одевают?
– А-а, - догадался Глеб к чему он клонит.
– Чем кормят? Да чаще тем, что сам добудешь. Иной раз дохлую конину из земли выкапываем и жрём.
– И ты тоже ?
– Жрал! И собаку жрал. Голод не тётка. И человека будешь есть, если прижмёт!
Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, чуть не стошнило.
– Вот тебе за честность, - Рыжий солдат подал Лученкову плитку эрзац-шоколада. Ефрейтор снова перевёл. Громко посмеиваясь солдаты вышли.
– Вот видишь, как у немцев всё построено—хмуро сказал ефрейтор, когда они остались вдвоем.— И накормили, и полечили.
Немецкий орднунг- если положено - получишь. Виноват - накажут. Не то что, в Красной армии. Не удивляйся, я эту систему хорошо изучил.
Глеб молчал.
– Ладно, соловья баснями не кормят. Погоди...
Ефрейтор раскрыл дверь, что-то крикнул во двор, в ответ послышались голоса и торопливые шаги. От холодного воздуха, хлынувшего снаружи, в землянке сразу похолодало, и Лученков окончательно пришёл в себя.
В блиндаж ввалился высокий худой солдат с недовольным лицом. Он принес кружку горячего горького кофе и несколько кусочков печенья.
Кофе не понравился, от него во рту осталась горечь.
Чуть позже принесли котелок густого, хорошо пахнувшего супа, большой кусок хлеба и пачку сигарет.