Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране
Шрифт:
В последующих боях они старались защитить меня от шальных пуль, подставляя себя, боясь потерять «такого» комбата... Кстати говоря, мою охрану составлял взвод автоматчиков из одесситов. Этот взвод был и резервом в бою. (С. 153— 154.)
После фильма «Штрафбат» не избежать упоминания о возможности пребывания среди штрафников священника. Религиозная проповедь в расположении воинской части (любой, а не только штрафной), как и участие в боевых действиях человека в рясе, в те времена воинствующего атеизма были напрочь исключены: ни командир, ни политработник, ни уполномоченный особого отдела этого просто не допустили бы. Священник мог появиться в части разве что в составе делегации из тыла, прибывшей для вручения подарков воинам (да и то скорее гипотетически).
Е.А. Гольбрайх:
Благословение
Разумеется, недопустимо впадать в крайность и утверждать, что все без исключения штрафники отличались обостренным патриотизмом, свято блюли требования воинских уставов и войскового товарищества, исповедовали высокую мораль. Война свела в штрафных частях самых разных людей, жизненные пути которых в иных условиях вряд ли пересеклись бы. Вчерашний офицер, для которого честь дороже жизни, — и уголовник, вырвавшийся из-за колючей проволоки в расчете продолжить разгульную жизнь. Случайно или в силу неблагоприятной ситуации оступившийся воин — и закоренелый ловкач, умеющий выйти сухим из воды. Человек благородный, сильный духом — и тот, кто в зависимости от ситуации способен и на доброе дело, и на бесчестный поступок. Не все одинаково благосклонно относились и к власти, виня ее за сломанную собственную судьбу или судьбу своей семьи — раскулаченные, спецпереселенцы. Так что, думается, нечего удивляться фактам и измены Родине со стороны штрафников, и дезертирства, и бесчинств, от которых страдало мирное население.
М.И. Сукнев:
Двое басмачей-штрафников совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из винтовок. Такое каралось расстрелом...
В той же впадине-овраге я поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп — одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп — и мимо! Еще залп — и тоже мимо! В царское время, говорили одесситы, при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых. Одесситы — это ходячая энциклопедия: чего только от них не наслушаешься...
«Спасая положение», чекист Дмитрий Антонович Проскурин выхватил из кобуры свой пистолет и, прицелясь, с усмешкой, как обычно, выстрелом убил приговоренного! (С. 157—158.)
П.Д. Бараболя:
Всего через неделю, когда мы только-только присматривались к новичкам, нашу отдельную штрафную роту буквально потрясло сообщение о тяжелейшем чрезвычайном происшествии. Два человека из взвода старшего лейтенанта Василия Чекалина, прикинувшись этакими простачками, напросились в гости к жившим на отшибе Кильяковки немолодым уже людям. После недолгого знакомства они убили старика, изнасиловали его 12-летнюю внучку и бросили вместе с бабушкой в подвал, завалив вход рухлядью. Потом отпетые уголовники (фамилия одного из них, здоровенного и наглого детины, запомнилась — Никитин) учинили на подворье несчастных людей погром.
Опытный следователь быстро вышел на след бандитов. В отношении их был вынесен скорый и справедливый приговор выездной сессии военного трибунала: «Расстрелять!»
Специально прибывший к нам по этому необычному случаю член военного совета Волжской флотилии контр-адмирал Бондаренко, обращаясь к притихшему строю присутствующих на публичной казни людей всей роты, произнес гневную речь. Нет необходимости пересказывать ее. Скажу только, что, как мне показалось, все без исключения были готовы к тому, чтобы приговор привести в исполнение лично. Это, однако, сделал особый отряд НКВД. Когда его бойцы взяли винтовки на изготовку, Никитин не выдержал. Рухнув на колени, этот громила умолял пощадить его, раскаивался в содеянном, клялся в готовности идти хоть сейчас в самое пекло боя, хоть в ад. Выстрелы оборвали запоздалые заклинания...
В свои двадцать три года я успел насмотреться смерти в лицо, видел, как погибают люди. Сколько раз сердце сжималось при этом! Но публичный расстрел двух бандитов не вызвал ни малейшего сострадания. (С. 357—358.)
Е.А. Гольбрайх:
Моя рота заканчивала войну в Прибалтике, а тогда эта земля уже считалась советской территорией, а литовцы и латыши были уже, соответственно, советскими гражданами. По этой причине
И.Н. Третьяков:
Грубые нарушения были. Помню два случая ухода к противнику. Один удался, во втором случае перебежчика ликвидировали. Были случаи ухода в тыл. Посылали в розыск из числа штрафников же. Если находили, то ребята разбирались с дезертирами сами и, как говорится, без применения оружия.
Болезненный вопрос — об отношении к пленным. Люди, как известно, не ангелы. Лишены «крылышек» и те, кому довелось с боями пройти длинными дорогами войны. Кого как, а автора подкупает откровенность самих фронтовиков, многие из которых не стремятся сглаживать острые жизненные коллизии, рисовать благостные картины сплошного милосердия по отношению к неприятельским солдатам и офицерам, поднявшим руки вверх, и гражданскому населению Германии. На войне бывало всякое. Но именно потому, что сами участники боев не склонны скрывать «грехи», столь же постыдны попытки иных публицистов и литературных критиков показать Красную Армию лишенной каких бы то ни было нравственных тормозов [23] .
23
Например, Л. Радзиховский ничтоже сумняшеся записал на счет Красной Армии гибель около 2 млн. немцев из числа мирного населения. Не гнушается он и иронии: «А ведь, кроме убийств, были еще такие "пустячки", как массовые изнасилования, массовый грабеж — и не только картин Рембрандта и Дюрера». — Радзиховский Л. Молчание — золото // Искусство кино, 2004, ноябрь.
Е.А. Гольбрайх:
Сейчас вам этого не понять, а тогда... К концу войны ожесточение достигло крайних пределов, причем с обеих воюющих сторон. В горячке боя, даже если немец поднял руки, могли застрелить, как говорится, «по ходу пьесы». Десятки случаев были, когда пробегали мимо и тот же «уже сдавшийся враг» поднимал с земли автомат и стрелял в спины атакующих. А если немец после боя выполз из траншеи с поднятыми руками, тут у него шансы выжить были довольно высоки. А если с ним сдалось еще человек двадцать «камрадов» — никто их, как правило, не тронет. Но снова пример. Рота продолжает бой. Нас остается человек двадцать, и надо выполнять задачу дальше. Взяли восемь немцев в плен. Где взять двух-трех лишних бойцов для конвоирования? Это пленных румын сотнями отправляли в тыл без конвоя. А немцев... Ротный отдает приказ: «В расход». Боец с ручным пулеметом расстреливает немцев... Все молчат... Через минуту идем дальше в атаку...
То что фашисты творили на нашей земле, простить нельзя! Сколько раз видели тела растерзанных наших ребят, попавших к немцам в плен... Под Шауляем выбили немцы соседний стрелковый полк из села Кужи и захватили наш медсанбат, расположившийся в двухэтажном здании. Нашу роту бросили на выручку пехоте. Но мы не могли пробиться! Танки перекрыли подступы к селу и расстреливали нас в упор. Отошли на высотку и видели в бинокли, как фашисты выбрасывают наших раненых из окон и жгут живьем... О каких пленных после этого может идти речь?
Штрафники в плен брали относительно редко... Это факт… У многих семьи погибли, дома разрушены. Люди мстили... А какой реакции следовало ожидать? Эсэсовцев, танкистов и «власовцев» убивали часто прямо на месте. У нас были солдаты, прошедшие немецкий плен. После всех ужасов, которые они испытали, все слова замполитов о гуманности были для них пустой звук...
Неоднократно, когда я пробовал остановить расстрел пленного, мне мои же товарищи говорили: «Ты почему их жалеешь? Они твою нацию поголовно истребили!» Мне больно обо всем этом вспоминать... Были жесткие приказы, запрещавшие расправы над военнопленными, во многих дивизиях они строго соблюдались. Я видел немало штрафников, осужденных за расстрел пленных, но...