Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)

Колбасов Н.

— Рота, на выход бегом! — крикнул Войтов и, взяв со стола планшетку, пошел к двери. Здесь сгрудились бойцы, стремясь поскорее выбраться из помещения.

— Не толпиться! — подчеркнуто спокойно приказал Войтов. — Во дворе не скапливаться, бежать в бомбоубежище.

Спокойствие и выдержка командира возымели действие. Пробка в дверях рассосалась. Кто-то, посторонившись, пропустил лейтенанта вперед. Спустившись с крыльца, Петр остановился, желая убедиться, что все бойцы роты покинули здание. Тут уже стояли Колобов, Дудко и Орешкин, поторапливая людей и указывая направление к бомбоубежищу. Все шло как надо, и Войтов решил

не вмешиваться в действия взводных командиров. Конечно, он немного промедлил с командой на эвакуацию. Лучше было не искушать судьбу и вывести роту минут на пять раньше. Но, кажется, обошлось и так.

Петр с облегчением глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и с удивлением почувствовал, что не может его выдохнуть. Какой-то визжащий, сверлящий вой врезался ему в затылок, начисто отрезав все окружающие звуки. Будто в немом кино, он увидел бросившихся в разные стороны людей и неправдоподобно медленно заваливающуюся на него стену двухэтажной казармы.

Кто-то сбил его с ног и он упал, не чувствуя собственного тела. Тотчас вокруг все встало на дыбы в грохочущем черном урагане. Войтова тряхнуло, подкинуло, накрыло горячей волной сверху. Он задохнулся от чесночной гари, попытался вытолкнуть из себя ее нестерпимый запах, глотнуть свежего воздуха, но тут же мучительно закашлялся от режущей боли в горле, от яда сгоревшего тола.

Войтов знал, что ему обязательно нужно подняться и что-то сделать, отдать какие-то распоряжения, но его отяжелевшее тело не подчинялось. Болело в груди и ушах. Вокруг летели осколки кирпичей, чадили падающие балки, брусья, доски.

Петр снова закашлялся; Возле своего лица он увидел сапоги Колобова, они шевелились, упирались в землю носками, покрытыми слоем красной кирпичной пыли.

Николай, привстав на колени, вытирал рукавом землю с лица, тряс головой, сбрасывая с фуражки комки штукатурки и осколки кирпичей. Он странно посмотрел на надсадно кашляющего Войтова и прокричал:

— Лейтенант! В платок дыши — легче будет!

Войтов только видел шевелящиеся губы Колобова, но слов не слышал. «Я наглотался толовой гари, — вяло подумал Петр. — Запах горелого чеснока и железа, как на Хасане, когда рядом разорвался японский снаряд. А сейчас… бомба! Фашистские самолеты! Что с людьми?» — и эта мысль, врезавшись в прояснившееся сознание, мгновенно вернула его в реальность происходящего.

Рухнувшее от прямого попадания бомбы здание едва просматривалось сквозь густое облако кирпичной пыли. Из самой его глубины доносились крики зовущих на помощь людей. Карабкаясь по грудам кирпича, Войтов метнулся на эти крики, но там все горело.

— Воды! Скорее воды! Там люди! — закричал Петр, но его никто не услышал.

От невыносимого жара на нем затлела гимнастерка и он, задыхаясь, отступил в глубину двора. Тут уже стояла пожарная машина, и незнакомые люди в брезентовых куртках и блестящих касках торопливо разматывали шланги. Кто-то сунул ему в руки багор со стальным наконечником и он опять бросился к казарме, пытаясь стащить вниз пылавшую потолочную балку. Там, в развалинах, уже никто не кричал.

Когда приехали еще две пожарные машины, с огнем уже было покончено. Дымились разбросанные оконные рамы и доски. Сгрудившись около всего этого мусора, стояли штрафники. Проведенная проверка выявила, что восемнадцать из них остались под развалинами казармы.

На

следующий день сводный штрафной батальон майора Терехина был подчинен командованию сорок шестой стрелковой дивизии, державшей оборону в районе Невской Дубровки, и отправлен туда форсированным маршем.

Бойцы были уверены, что их задействуют в предстоящих наступательных боях. Под Синявином дела обстояли неважно. Прорвать блокаду, как и год назад, не удалось. Наши войска, израсходовав скудные резервы и утратив наступательный порыв, уже не продвигались вперед, а с большим трудом сдерживали усиливающийся натиск брошенных против них шести свежих немецких дивизий, в том числе одной танковой.

Однако штрафные роты даже не довели до передовой. Остановили в каком-то заболоченном лесу и заставили десять дней с утра до вечера ползать с полной выкладкой по торфяникам и трясине. В наспех сооруженные шалаши возвращались уже в полной темноте. Промокшие до нитки, они тут же замертво валились спать.

Потом так же неожиданно ночью роты подняли и опять форсированным маршем, с категорическим запретом курить и громко разговаривать направили к передовой. Шли недолго, часа полтора. Примерно в километре от Невы их снова остановили и чуть не на ощупь рассовали повзводно в огромные землянки. Предупредили, что наружу можно выходить лишь в крайнем случае, так как днем участок насквозь просматривается с левого берега, а немцы не должны знать о появлении здесь новой воинской части.

Умаявшиеся бойцы вповалку легли на голые нары и тут же заснули. В шесть утра их разбудил дежурный по штабу батальона лейтенант Абрамов. Он и предупредил, что для соблюдения скрытности у каждой землянки выставлена охрана из роты сопровождения.

— Больше двух человек одновременно часовой из землянки не выпустит. Чтоб никаких недоразумений не было, — сказал Абрамов. — Всем ясно?

— Яснее не бывает, товарищ лейтенант, — отозвался Павленко. — Одного не можу уразуметь: зачем вы нас побудили, коли с этого схрону выходить все равно нельзя? Мы бы так до следующей ночи и спали.

— А как насчет обеда, товарищ лейтенант?

— Неясно пока. Если не подвезут, комбат разрешит использовать выданный вчера сухой паек.

— Так мы его вчера же и съели!

— Тогда представляйте, что и сегодня его едите. Воображение у вас есть?

— Так шо нам с того воображения? Нам бы вместо него по пачке концентрату запоиметь…

Колобов вышел из землянки, огляделся. Расположились они на краю чахлого соснового леса, тянувшегося вдоль шоссейной дороги. Между лесом и Невой пролегала примерно километровая полоса, сплошь изрезанная траншеями и ходами сообщения. Присмотревшись, можно было различить бугрившиеся кое-где дзоты. Далеко на севере громыхал бой, но на их участке было относительно спокойно. Со стороны Невы лишь изредка доносился перестук пулеметных очередей.

Метрах в пятнадцати от Колобова, у хода в соседнюю землянку, умывался из подвешенного на вбитый колышек котелка Пугачев. Вытершись жестким вафельным полотенцем, он помахал Николаю рукой и радостно засмеялся.

— Чего такой мрачный, медведь уссурийский?

— Зато ты, смотрю, что-то веселый с утра.

— А что нам унывать? До фронта добрались. Терехин с дивизионным начальством о горячем обеде договорился. В термосах прямо в землянки принесут. Вечером оружие выдадут. Так что делай выводы.