Штуцер и тесак
Шрифт:
– Для фельдшера вы неплохо разбираетесь в военных делах, Платон Сергеевич.
– Так служил.
– Расскажите, как воюют французы. Я их в деле только под Салтановкой видел, прежде не довелось.
– Они умело используют пушки, что не удивительно: Бонапарт в прошлом – артиллерийский офицер. У французов есть легкие четырехфунтовки, которые они катят перед наступающими полками. Подойдя к противнику где-то на триста шагов, артиллеристы начинают бить по его рядам шрапнелями. Положат многих, разобьют строй, после чего вступает в дело пехота.
– М-да… – помрачнел Спешнев.
– Только англичане наловчились с этим бороться.
– Расскажите! – заинтересовался Спешнев.
– Как
– Лечь? – изумился капитан.
– Именно. В результате все шрапнели летят поверх строя и никого не задевают. Поправить прицел артиллеристы не могут: ствол пушки нельзя опустить столь низко, тем более на таком расстоянии. Так что стрельба впустую.
Не делают еще такого англичане, до этого приема Веллингтон додумается под Ватерлоо. В результате огонь французских батарей не нанесет его войскам значительного ущерба. Но опровергнуть меня некому. Нужно внедрять эту идею в головы русских генералов, а то будут приказывать: «Стоять и умирать!» [34] Полк Андрея Болконского в битве под Бородино потерял от артиллерийского огня французов треть состава, не вступив в бой! Только тогда их сиятельство изволил дать команду сесть. Самовлюбленный идиот этот Болконский! И вы хотите, чтобы я ему сочувствовал? По лицу Спешнева видно, что он испытывает когнитивный диссонанс. Как это – лечь перед лицом неприятеля? А как же честь и гордость? Добавим.
34
Такой приказ отдал командир 4-го корпуса русской армии граф А.И. Остерман-Толстой в битве при Островно. «Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских», – писал об этом С.Н. Глинка, участник тех событий. Нет слов…
– Одновременно лучшие английские стрелки ведут огонь по артиллерийской прислуге и нередко выбивают ее полностью. У Веллингтона имеется целый полк таких молодцов – под 95-м нумером. Носят зеленые мундиры, сражаются не в строю, а россыпью. Вооружены штуцерами.
– Штуцерами? Весь полк? – не поверил капитан. – У нас только унтера их имеют, да и то не все.
– Именно так, Семен Павлович, штуцера у каждого. Причем стреляют из них необычайно метко и, что того важнее, очень быстро. Не менее трех раз в минуту.
– Невозможно, Платон Сергеевич! Штуцер заряжать мешкотно, дай бог в три минуты управиться.
– Это если действовать по старинке. Пулю обвернуть пластырем и заколачивать ее в ствол с помощью шомпола и молотка. У английских стрелков пули не круглые, а продолговатые, вот такие, – я показал фалангу указательного пальца. – Длина в два калибра. В ствол штуцера она входит легко, как круглая в обычное ружье. При выстреле пороховые газы распирают пулю, она раздается, входит в нарезы и летит точно. Умелые стрелки даже не забивают эти пули шомполом: бросают в ствол после насыпанного из патрона пороха, ударяют прикладом о землю, чтобы пуля легла на заряд, и стреляют. Говорят, что так удается сделать даже четыре выстрела в минуту.
– Вы это точно знаете? – спросил Спешнев после короткого молчания. – Насчет пуль?
– Я доставал их из тел солдат. Держал в руках – и не раз.
Вру, причем – отчаянно. Но надо. До цилиндрически-конических пуль для штуцеров додумаются через несколько десятилетий, а впервые их применят в Крымской войне. Там французы и англичане будут выкашивать русских солдат с безопасного расстояния… А вот – хрен вам! Сами внедрим. Меня, конечно, никто слушать не станет, а вот капитана егерей…
– Присоединимся к своим – испытаем, – сказал Спешнев, завершая разговор. По его лицу было видно, что распинался я не зря: зерно упало в подготовленную почву. Вот и славно.
…Колонна внезапно встает. Натягиваю поводья, и Мыш послушно замирает. Для него это в радость – ленивый, скотина. От головы колонны спешит Потапыч. Мне неловко видеть, как он шагает, в то время как я еду верхом. Но фельдфебель решительно отказался от второй лошади, определив ее капитану – офицеру положена. Правда, Спешнева везут в повозке, и его кобылка трусит следом, халявщица. А насчет меня Синицын сказал так: «Ты не егерь, Сергеевич, к тому же из благородных, так что езжай верхами. А нам пешки привычнее…»
– Ваше благородие! – докладывает Потапыч, подойдя к повозке. – Там на дороге верховой на лошади. Говорит, что дворовый графини Хрениной [35] . Та рада пригласить русских солдат к себе в имение, где их накормят, попарят в бане и предоставят ночлег.
Капитан задумывается, Синицын и ближние егеря смотрят на него с надеждой. Даже Мыш подо мной нетерпеливо перебирает ногами – почуял отдых и жратву. Нравится немецкой скотине русский овес. Спешнев смотрит в небо. До вечера еще далеко, но солнце клонится к горизонту. Сегодня мы отмахали не менее тридцати верст и от французов, вроде, оторвались – после того нападения у реки о них ни слуху, ни духу. А люди устали…
35
Вымышленный автором графский род. В реальной истории не существовал.
– Далеко ее имение? – спрашивает капитан.
– Дворовый говорит: в пяти верстах.
– Как же она о нас узнала? – удивляется Спешнев.
– Я спросил. Он ответил, что графиня повелела устроить на том взгорке, – Потапыч указывает рукой назад, – наблюдательный пост. Опасается французов. Ее дворовый углядел нас, распознал русских, сел на коня и примчался в имение, после чего графиня и отрядила гонца.
– Ладно, – кивает капитан. – Едем. Графине неловко отказать. Командуй, Синицын!
Фельдфебель козырнул и заторопился в голову колонны. Оттуда прозвучала команда. Повеселевшие егеря ударили подошвами сапог по пыльной дороге. Через сотню шагов мы свернули на другую, поуже, шедшую через лес. Палящее солнце не пробивалось сквозь кроны высоких деревьев, хотя зной давал себя знать и здесь. Ничего. Скоро помоемся в баньке, сменим белье, поедим с толком и завалимся спать под крышей. Может, и чарку поднесут. Русские помещики славятся своим гостеприимством. Радость какая!
Угу. Человек предполагает, а бог располагает…
4.
Лес расступился внезапно, открыв огромное поле. Оно раскинулось по обе стороны опушки, тянулось вдаль к горизонту, где виднелась темная гребенка елового бора. К нему прилепилась деревенька в несколько десятков домов – сколько точно, издалека не сосчитаешь. Выходившая из леса дорога вела к ней, но, пробежав по лугу, раздваивалась и левым отростком упиралась в ворота помещичьей усадьбы. Та разместилась на небольшом возвышении и была окружена могучим забором. Сложенные из булыжника мощные столбы, деревянные плахи между ними… Не забор, а крепостные стены. Да и сам помещичий дом, чей верхний этаж с крышей виднелся над оградой, мало походил на виденные мной дворянские дворцы. Стены из толстых бревен, узкие окна. Блокгауз какой-то, а не усадьба. Это с чего такую построили?