Шрифт:
К. Самсонов
Штурм рейхстага
Вместо предисловия
Однажды, было это не так давно, в Москву, где я сейчас живу и служу в Советской Армии, пришло письмо из Челябинска. Автор его — Сергей Васильевич Пешехонов — старый мой знакомый, в некотором роде даже учитель и наставник. Коммунист ленинского призыва, слесарь по специальности, он
На одном из московских заводов Метростроя Сергей Васильевич обучал меня слесарному делу. Это был требовательный, опытный учитель, чуткий человек и кристально чистый, принципиальный большевик. Всегда аккуратный, дисциплинированный и ровный, он эти качества воспитывал и в своих учениках. Один раз, боясь опоздать в кино, я не закончил обработку одной детали, плохо убрал свое рабочее место. Ошибку свою понял уже вечером, но было поздно. Утром я увидел в стенгазете злую карикатуру на себя. Сергей Васильевич весь день молчал, а потом сказал, что срок моего обучения продлевается еще на две недели.
— Понимаешь, Константин, почему? — спросил меня Пешехонов.
— Понимаю, — ответил я.
Позднее, по совету Сергея Васильевича, я стал слушателем стрелковой школы Осоавиахима.
— Военное дело очень полезно молодому человеку, — сказал мне Пешехонов.
В этой школе я узнал, что такое военная дисциплина.
Через год я под влиянием Сергея Васильевича вступил в комсомол.
Не будет преувеличением, если я скажу, что Сергей Васильевич был для меня вторым отцом.
Вместе с моими родными и друзьями Пешехонов провожал меня в 1937 году в армию.
С тех пор мы встречались редко. Но связь наша не порывалась. Нет, нет, да и придет весточка от старого друга.
То самое письмо Сергея Васильевича Пешехонова, о котором я упомянул, меня очень взволновало и заставило призадуматься.
Привожу его целиком:
«Здравствуй, Константин! С первых строк имей в виду, что пишу тебе не один. Напротив, за столом сидит мой внук Федя — ученик седьмого класса, отличник, председатель совета дружины школы. Скажу, не хвалясь — парень он положительный, одним словом, Пешехонов. Я не раз рассказывал ему о тебе, читал ему твои письма, и вот с некоторых пор он стал приставать ко мне с просьбой, чтобы я посоветовал тебе написать о штурме берлинского рейхстага. Долгое время мне удавалось отбиваться от него. Больше всего на него действовал довод, что ты не писатель, а воин. Но вот на днях он принес мне чуть ли не десяток книжек наших знатных советских людей — новаторов производства и сельского хозяйства. Ты знаешь, наверное, эти книжки. Выложил он их из портфеля передо мной и спрашивает:
— Дедушка, Василий Колесов писатель?
— Нет, внучек, — отвечаю, — он, по-моему, известный токарь из Куйбышева.
— А Паша Ангелина?
— Это украинская трактористка.
— А Генрих Борткевич?
— Ленинградский токарь.
Глазенки у моего Феди загорелись, как угольки. Он лукаво улыбнулся.
— Значит, не обязательно быть писателем, чтобы писать книги?
— Выходит так.
— Значит, и воин может написать книжку?
В общем, попался старый Пешехонов.
Понимаешь меня, Константин?
Да и в самом деле, дружище, почему бы тебе не рассказать о своем воинском пути, о незабываемых боях на Курской дуге, в Польше, за Одером, о штурме берлинского
Вот и все. Нет, не все. Федя диктует:
— Дядя Костя! Это просьба не только моя и дедушки, это просьба всех ребят нашей дружины. Ведь когда мы вырастем, будем служить в рядах Советской Армии.
Привет и поклон всем Самсоновым от всех Пешехоновых».
Много воспоминаний о днях минувшей войны всколыхнули во мне строки этого письма. Я переворошил всю свою фронтовую переписку, отыскал старые боевые карты и по ним мысленно снова прошел по суровым дорогам войны. Пожелтевшие от времени листки окопных блокнотов воскресили в памяти имена дорогих и близких мне людей — славных сынов советского народа, настоящих богатырей.
С большим волнением перечитал я письма, полученные от Сергея Васильевича Пешехонова в годы войны.
И решил и на этот раз последовать совету своего старого друга.
Свои записи я посвящаю Феде Пешехонову и его товарищам, своему сыну Володе и вообще всем нашим замечательным советским ребятам.
От солдата до офицера
Поезд идет на восток. Мы едем в большом товарном вагоне, едем сутки, двое, трое, а станцию назначения не знаем. Сопровождающие офицеры на наши вопросы отвечают шутками.
Мимо проплывают все новые города и села, широко и вольно раскинулся вокруг простор Советской Родины. Ночью у Куйбышева проехали Волгу. И вот уже Урал. Уфа — Златоуст — Челябинск. Без конца мелькают высокие заводские трубы, навстречу несутся поезда с металлом, машинами, лесом.
За Челябинском начались степи. По обе стороны железной дороги поля пшеницы, а чем дальше к Омску, тем чаще стали попадаться нетронутые массивы земли, на которых буйно росла трава, и было так много цветов, что от пестроты рябило в глазах.
Один из моих спутников, колхозник из подмосковного Кунцевского района, восхищенно восклицает:
— Земли, земли-то сколько!
Ему отвечают соседи:
— Сюда бы тракторы да людей покрепче. Урожаи сказочные дала бы эта целина.
Кунцевский колхозник замечает уверенно:
— Дай срок, доберемся и до этих земель…
Монотонно стучат колеса на стыках рельсов. Мы проехали Омск, Новосибирск.
Хочу сказать о том, что ни географическая карта, ни самая талантливая книга не могут дать такого полного, ощутимо материального представления о величии необъятной советской земли, как путешествие по ее просторам. Учитель говорит: «От Москвы до Владивостока девять тысяч километров». Ты удивлен и поражен. Но вот когда ты эти девять тысяч километров проедешь, удивление сменяется восхищением, ты начинаешь чувствовать себя здоровее, сильнее, гордость за любимую Родину переполняет твою душу, и ты веришь, что советский человек — самый богатый человек в мире. Ну, кто еще на земном шаре владеет такой землей, такой ширью!