Штурман дальнего плавания

Клименченко Юрий Дмитриевич

— А здорово, Гошка! Ты со своей «Морской пантерой» где-нибудь потерпел крушение или враги тебя подбили. Тебе пришлось опуститься на дно, а подняться не можешь. Подаешь сигналы, известные только мне. Я немедленно иду на помощь. Под водой беру тебя на буксир и увожу в тайное место для ремонта. А враги думают, что ты на дне лежишь, и стерегут тебя. А потом ты отремонтировался, и мы вместе всплываем. Такого жару даем! Вот здорово! Правда?

— Здорово! — соглашаюсь я, восхищенный этой картиной. Я даже

не замечаю, что подбита моя «Морская пантера», а не его «Наутилус». Обычно никто из нас не хочет быть подбитым.

— А я что-то знаю!.. — неожиданно поет Кокин.

— Что? Ничего ты не знаешь. — Я твердо уверен, что Вовка ничего не знает, но любопытство мое задето.

— Эдьке Родзевичу отец подарил «бегаши».

— Не может быть! На валенки или с сапогами?

«Бегаши» для нас — недосягаемое счастье. Мы с Кокиным катаемся на старых, заржавленных «снегурках».

— На валенки. Он мне обещал дать покататься, когда сам накатается.

— А как ты думаешь, даст он мне разок съездить на них в Юсупов сад?

— Не знаю, может и даст. После меня.

— Ну ты скажи ему, Кокушка. Ты ведь с ним дружишь. Тебе он не откажет, — прошу я.

— Ладно, скажу, — важно кивает головой Кокин.

— Вовка! У тебя сколько денег есть?

— У меня? Две копейки.

— И у меня три. Давай купим по маковке? Обратно тоже пойдем пешком. Ладно?

— Давай.

Мы подходим к торговке. На груди у нее лоток с липкими, грязноватыми маковками. Покупаем две штуки — «пять пара». Засовываем маковки в рот и довольные шлепаем дальше по весенним лужам Вознесенского проспекта.

— Хорошо бы такую машину изобрести, — мечтательно говорит Кокин, — которая бы человека по воздуху носила. Вышел из дому, надел на себя приборчик с пропеллером и поднялся в воздух. Раз — и у музея. Все бы тогда летали. Трамваев не надо. Как ты думаешь, изобретут?

— Изобретут. Ой, что будет! Представляешь? В школу бы все ребята прилетали. Да не скоро, наверное, изобретут.

А фантазия несет нас дальше. Мы уже изобрели подводную лодку; лучи, которые на большом расстоянии уничтожают врагов; аппарат, которым можно видеть через стены…

Подходим к Адмиралтейству. Толкаем тяжелую дубовую дверь с надписью: «Военно-морской музей».

— А, молодцы, здорово! — приветствует нас сидящий у печки старик. Он в подшитых валенках, в стареньком полушубке и шапке-ушанке. В музее холодно. Сидит старик у печки больше по привычке. Она не топится. Это — Федотыч. Сторож. Наш знакомый. Когда мы с Кокиным первый раз пришли в музей, Федотыч подозрительно оглядел нас и строго сказал:

— Вы, пацаны, этого… того… руками ничего не трогать, уши оборву.

— Да мы, дедушка, не будем. Мы только посмотреть.

— То-то, посмотреть. Много вас тут «смотрителей» таких. Вон у каравеллы Колумба «смотрители» рею оторвали. Идите, что ли.

Пока мы ходили по залам, острая бородка Федотыча показывалась то из-за угла, то из-за стеклянных ящиков с моделями, то торчала у знамен адмирала Ушакова.

— Следит. Все время следит, старый! Не доверяет, — шептал мне Вовка.

Внимательно осмотрев все, мы спустились вниз. Сторож сидел на своем месте у печки.

— Ну что, насмотрелись? Да разве так смотрят! Здесь смотреть и смотреть надо. Не день и не два. Вот придете еще, так я вам кое-что расскажу.

Видимо, наше примерное поведение и интерес, с которым мы рассматривали модели, расположили к нам старика. В следующий раз, когда мы пришли с Кокиным, Федотыч встретил нас как старых знакомых. Народу в этот день в музее было немного, и Федотыч, покинув свою печку, повел нас наверх. Как будто свежий соленый морской ветер пробежал по тихим залам музея, когда Федотыч своим старческим, несколько хриплым голосом начал рассказывать нам о славных боях, кораблях, матросах. Ожили модели, затрепетали победные знамена, зашумело море…

Федотыч был старым матросом. Застал он еще и парусные корабли. Много лет провел на флоте, знал матросскую «житуху» и множество разных историй. Последним кораблем, на котором служил Федотыч, была «Аврора». Федотыч с гордостью говорил нам, что, когда крейсер сделал свой исторический залп, он был на палубе.

Музей он любил всей душой и чувствовал себя среди судов, старинных пушек и знамен, как на корабле.

Много интересного услышали мы с Вовкой от Федотыча — Василия Федотовича Приданова — моего первого морского наставника.

— Русские-то моряки, ребята, — самые лучшие, — рассказывал Федотыч. — Против нашего матроса ни одна нация не устоит. Храбрости и смекалки у него много. Вот «Новик», — показал он на стоящую под стеклянным колпаком модель эсминца. — В германскую войну это было. Ход имел он огромный. Ну, спустили его со стапелей. На испытаниях показал такую скорость, что нигде таких быстрых судов не было. Командир был там молодой. Лихой моряк! Решил попугать гермашек. И вот на полном ходу ворвался он в Кильскую бухту. А там минные заграждения…

— И как же? Подорвался? — замирая, в один голос прошептали мы с Вовкой.

— В том-то и дело, что нет. Рассчитал, что при такой скорости хода мины должны рваться за кормой. Так оно и вышло. Летит он по бухте, жарит изо всех орудий по берегу, а мины за кормой — бах, бах, бах! А вреда-то и не приносят. Ну, у гермашек паника, конечно. Полетели тут телеграммы: «Русский флот в Кильской бухте!», «Спасай Киль!» — и тому подобное. А «Новик» развернулся — и ходу в родную Балтику. Только его и видели. Так-то…