Штурмовая группа. Взять Берлин!

Першанин Владимир Николаевич

Свое противотанковое орудие они развернуть в его сторону никак не сумеют, но свяжутся со вторым дотом и наведут артиллерию бункера. Двадцатилетний лейтенант воевал меньше года. Успел пройти Польшу, половину Германии, горел еще в старой «тридцатьчетверке» и опыта понемногу набрался.

Связываться снова по рации с Ольховым или Антиповым времени не оставалось. «В бою лови нужный момент», — говорил его прежний взводный, погибший в начале года. Хороший был мужик и советы давал дельные.

— Подгоняй машину к пролому в ограде, — скомандовал Усков.

— Подобьют нас, —

выдохнул заряжающий.

Но механик Долгушин, скрипя зубами от злости и напряжения, малым ходом, чтобы излишне не шуметь, вел «тридцатьчетверку» к кирпичной ограде.

Это был рискованный, смертельно опасный ход, который мог повернуть судьбу боя, а мог закончиться гибелью танка и его экипажа. Наводчик Лукьянов Никита, воевавший с весны сорок третьего, отчетливо видел в прицел приближенную оптикой боковую стену дота. Из узкой амбразуры гулко, как в пустое ведро, молотил крупнокалиберный пулемет.

На расстоянии двухсот метров узкая пулеметная амбразура казалась еле различимой щелкой. Но вложить снаряд требовалось именно в нее. Бетонную стену их 85-миллиметровое орудие не возьмет.

Бронебойный снаряд ударил на полметра выше. Раскаленная болванка, летевшая со скоростью 900 метров в секунду и способная пробить броню любого немецкого танка, лишь оставила щербину в бетоне.

— Давай снова бронебойным, там трещина появилась! — кричал Усков.

Второй снаряд ударил точнее, отколол кусок бетона и расширил трещину хотя стену дота и не пробил.

— Еще один!

Заряжающий глотнул порохового дыма из раскрытого казенника. Кашель раздирал грудь, но снаряд был уже заброшен в ствол. Лязгнул затвор, и раздался третий выстрел, наконец проломивший измочаленную бетонную плиту над амбразурой.

— Уходим! — командовал лейтенант.

Сержант Долгушин дал полный газ. Двигатель взревел, а машина весом тридцать две тонны едва не подпрыгнула, уходя задним ходом от выстрела из второго дота.

Снаряд орудия «восемь — восемь» смахнул обломок ограды и пронесся над башней «тридцатьчетверки», встряхнув машину ударом спрессованного, как резина, воздуха. И второй снаряд тоже опоздал. Врезался огненным шаром в густой, аккуратно подстриженный кустарник, раскидав в стороны горящие ветки.

Дот молчал. Бронебойная болванка сработала в его узком пространстве в полную силу. Смахнула со станка пулемет вместе с разорванным телом пулеметчика, врезалась в орудие, кромсая и плюща его механизмы. Кого-то из расчета контузило, другие угодили под осколки разорванного металла.

Ольхов мгновенно воспользовался наступившей короткой паузой. Группа саперов с зарядами взрывчатки бежала ко второму доту. Ускову было приказано отвлекать на себя внимание.

— Ты у нас специалист по дотам, — передал команду по рации капитан. — Долби его, только не высовывайся. У тебя хорошо получается.

— Есть, — бодро отозвался Павел Усков.

Его экипаж перспективу лезть под огонь дота воспринял кисло. С одним кое-как справились, да и то не добили, а их бросают под прицел 88-миллиметровки из второго бетонного колпака.

— Одни мы воевать должны? — начал было обычное брюзжание механик-водитель Антон Долгушин, возрастом

старше других и успевший обзавестись тремя детьми. — Дот уделаем, давай лезь дальше. Кто везет, на том и едут.

Он хотел сказать что-то еще, но три других танка их усиленного взвода уже открыли огонь по бункеру, а еще через минуту один из них дернулся и задымил.

— Подбили! — ахнул экипаж «Тридцатьчетверка» застыла. Неподвижный танк — мертвый танк. Это понимали все и напряженно ожидали, успеет ли кто выскочить из экипажа. Машина задымила, из переднего люка выбрался механик, а из верхних — помогая друг другу, еще двое танкистов.

Этим троим удалось спастись. Из бункера ударила противотанковая пушка, и в дым вплелись языки коптящего пламени. «Тридцатьчетверка» горела, потрескивая, как поленница смолистого сухого хвороста. В новых танках «Т-34-85» снаряды, как правило, не детонировали разом, давая экипажу возможность спастись. Они взрывались по одному-два. Но и этого хватило, чтобы сорвать с погона массивную башню, а огонь из круглого отверстия выбивало ревущим столбом. Горела солярка, которой танки заправили утром. Горели и два не успевших выскочить танкиста.

— Видели? — тыкал пальцем в пылающую машину лейтенант Павел Усков. — Ребята, считаные дни до победы не дожили, а кто-то ноет, в бой идти боится.

Он употребил более крепкое словцо. Заряжающий заявил, что никто ничего не боится, и вообще, хватит попусту болтать.

— Куда двигаем? — угрюмо спросил механик Долгушин.

— Вон к той будке за деревьями.

— Крепко она нас от снарядов защитит! Первым же выстрелом…

— Давай быстрее, — перебил его Усков.

Команда была дана вовремя. Очередная бронебойная болванка с воем пронеслась мимо. Еще одна врезалась в фонарный столб. Брызнул сноп искр, а тяжелый столб, перерубленный на высоте человеческого роста, закувыркался в воздухе, затем обрушился на асфальт в пяти метрах от танка.

Механик, втянув голову в плечи, гнал машину молча, опасаясь нового снаряда, который наверняка достанется им. Возле тополей, за стеной избитой осколками будки, резко затормозил.

— Приехали…

Язык ворочался с трудом, а по закопченному лицу стекали крупные капли пота.

— Орудие заряжено? — прервал лейтенант напряженное молчание.

— Кажись, — неуверенно ответил наводчик Лукьянов, сдерживая дрожь в пальцах.

— Проверь. Если ствол пустой, заряди фугасным.

— Заряжено, — гордо, словно совершил нечто особенное, заявил заряжающий Карпухин Филипп. — Фугас наготове.

Круглое конопатое лицо младшего сержанта, которого в экипаже чаще называли Карпухой (самый младший по возрасту), расплывалось в улыбке. Глядя на него, оживились, заулыбались остальные, достали кисеты.

Понимали, что выскочили из-под обстрела чудом. На таком расстоянии немцы промахивались редко.

— Это потому, что из полуподвала стреляли, да и амбразура узкая, — сказал грамотный радист, тоже из последнего пополнения.

Трое других членов экипажа, в том числе лейтенант Усков, не раз горевшие, получившие в свое время раны и контузии, лишь снисходительно покачали головой.