Штурмовой отряд. Битва за Берлин
Шрифт:
Капитан не договорил, вместе с товарищем заученно вжимаясь в землю, когда где-то совсем рядом знакомо ширкхнул гранатомет. Оставляющая за собой дымный хвост ракета пронеслась в полутора метрах над ними, уткнувшись под погон танковой башни, в одно из немногих мест, не прикрытых активной броней. Долей мгновения спустя кумулятивная струя добралась до укладки автомата заряжания, и могучая машина вздрогнула от взрыва боекомплекта. Башня на миг приподнялась над корпусом, сквозь щель сверкнуло пламя, и в следующую секунду из люков выметнулись многометровые столбы неистово ревущего огня: рванули заряды к пушке. Одна из выбитых взрывной волной крышек, судя по виду – от командирского люка, несколько раз перевернувшись в воздухе, тяжело
За спиной коротко простучал автомат Ленивцева, успевшего засечь позицию гранатометчика. В ответ тоже ударил «семьдесят четвертый», но неприцельно, поверху, явно наугад. Стрелял, видимо, второй номер: как правило, гранатометные группы боевиков работали по двое-трое. Сашка, перекатившись на пару метров в сторону, дал еще одну очередь, выпалив следом из подствольника. Посреди раскуроченной войной детской площадки глухо хлопнул разрыв осколочного «ВОГа». Судя по всему, Ленивый не промазал: ответный огонь стих. Ну еще бы: на стрельбище лейтенант на спор выносил из штатного «Костра» расположенные на максимальном удалении цели! Да и с закрытой позиции при помощи отвеса неплохо пулял.
Бросив последний взгляд на подбитый танк, Трешников коротко отмахнул бойцам: уходим. Как порой случается, «восьмидесятка» так и не загорелась, лишь из башни поднимался столб сизого кордитного дыма: взорвались только гильзы со сгорающим корпусом, а снаряды в боеукладке так и не сдетонировали. Впрочем, судьбы экипажа это не меняло: нескольких секунд огненного шквала хватило, чтобы превратить хрупкие человеческие тела в невесомый пепел…
Бой вокруг продолжался, кто-то в кого-то стрелял, над головой проносились огненные нити трассеров, причудливо меняющие траектории полета вследствие случайных рикошетов, гулко бухали разрывы мин и гранат, раскатисто рычал крупнокалиберный пулемет, где-то ревел на повышенных оборотах танковый мотор, но это никоим образом не задевало троих разведчиков. У них свое задание, у остальных… свой хаос. Три незаметных в сгустившихся сумерках тени растворились в руинах, еще совсем недавно бывших одним из кварталов столицы союзной республики, ныне пожелавшей обрести полную и окончательную независимость.
И тот факт, что на подходе к цели они попали под шквальный огонь как со своей стороны, так и с сопредельной, особого значения в принципе не имел: на войне, как на войне. Особенно если бой идет на городских улицах. Выпущенная, согласно договоренности, пара ракет белого огня, отчего-то действия не возымела, и пришлось торопливо прятаться под очередной грудой развалин, некогда бывшей жилым зданием. Лупили по диверсантам со всем тщанием, патронов не жалея, так что пришлось вызывать по резервному каналу «Медведя» и командно-военным матерным – иначе никак не удавалось четко сформулировать мысль – требовать безопасный коридор.
Пока ждали результат, капитан неожиданно вспомнил рассказы деда своего одноклассника, которыми они с Пашкой заслушивались классе, эдак, в восьмом или девятом. Дед, бывший танкист и участник штурма Берлина, не особо стесняясь пацанов, откровенно робевших от такого обилия непечатных выражений, за которые в школу как минимум вызывали родителей, а как максимум – исключали из комсомола, рассказывал им, как засевшие на верхних этажах немецкие гранатометчики жгли «тридцатьчетверки» и «ИСы» фаустпатронами и бутылками с зажигательной смесью. Как из каждого подвала мог ударить пулемет, отсекая от танков пехотное прикрытие и обрекая неповоротливые бронемашины на неминуемую гибель. Как превращенные в хорошо укрепленные позиции здания по нескольку раз переходили из рук в руки, и порой приходилось подтягивать мощные самоходные гаубицы или даже реактивные «Катюши»,
А вспомнив, Трешников лишь раздраженно скрежетнул зубами, выдав сквозь плотно сжатые губы весьма замысловатую словесную конструкцию, имеющую мало общего с литературным русским языком: ничего, получается, не изменилось! Тогда был Берлин, затем Будапешт, а сейчас вот – Грозный… но в прошлом, так уж выходит, воевали все же как-то разумнее, что ли? Неужели за прошедшие годы ничему не научились? Или просто забыли, привыкнув к шапкозакидательским настроениям и победным реляциям в духе «всех одним махом»? Так вроде в том же Афгане все не столь и плохо вышло: если б не приказ тогдашнего Генерального, глядишь, и не ушли бы, к вящей радости заокеанских заклятых друзей…
Ожившая радиостанция оторвала капитана от мрачных мыслей: Медведь сообщал, что можно уходить после соответствующего сигнала. Когда в темное небо взмыла двойная зеленая ракета и вдоль земли с занимаемых морпехами-североморцами позиций лупанул длинной трассирующей очередью крупнокалиберный пулемет, указывая наиболее безопасный путь, Виктор Трешников мгновенно позабыл о своих недавних воспоминаниях. Позабыл как минимум на два десятка лет.
Поскольку в тот момент ни он сам, ни ползущие следом бойцы даже не подозревали, что настанет срок, и им придется не только воочию увидеть события далекого прошлого, но и самим поучаствовать в городских боях на улицах столицы Третьего рейха…
Подмосковье, научно-исследовательский и тренировочный центр отдела 7 МО РФ, недалекое будущее, за полгода до основных событий.
Окончательно проснувшись, подполковник Трешников по старой привычке несколько минут лежал, не раскрывая глаз и прокручивая в голове сон-воспоминание. Ни Чечня, где он получил свое первое в жизни боевое крещение, ни несколько полыхнувших позже «горячих точек», где продолжил воевать со своей группой, ему практически никогда не снились. А если и снились, то в виде разрозненных и по времени, и по географии эпизодов, как правило, никак между собой не связанных. Сегодняшний сон оказался совсем иным, практически полностью воссоздавая тот январский разведрейд девяносто пятого. И когда в середине месяца морские пехотинцы взяли, наконец, президентский дворец, он мог со всей ответственностью заявить, что его ребята, да и он сам, внесли в этот успех долю своего участия.
И вот сегодня, накануне решающего эксперимента, ему отчего-то приснилась та давнишняя «прогулка» по вражеским тылам. Интересно, к чему бы? Человеческий мозг, как искренне верил Трешников, самая сложная конструкция во Вселенной, и ничего так просто не делает. Значит, и этот сон неспроста? Так, стоп, пора остановиться! Он боевой офицер, а не рефлексующий интеллигент, так что и нечего голову всякой фигней забивать. Не хватало только в сны начать верить. Спроста или неспроста – не важно. Важен только результат сегодняшнего испытания…
Взглянув на лежащие на прикроватной тумбочке часы – половина восьмого, проснулся, как и планировал, – Виктор Иванович пружинисто поднялся с кровати и сделал гимнастику, привычно завершив комплекс прохладным душем. Досуха растершись махровым полотенцем, двинулся в столовую – подполковник уже несколько дней безвылазно обитал на территории «объекта», чему в глубине души был даже рад. Не то чтобы его вовсе уж не тянуло домой, но и отдохнуть от двадцатидвухлетней семейной жизни тоже хотелось. Особенно если при этом не нужно шариться по «зеленке» с автоматом в руках, как не раз и не два бывало в прошлом. Да и Любке, верной супружнице, будет не лишним расслабиться, устроив спонтанный девичник. Проблема только в том, что его нынешний «отдых» имел все шансы оказаться отнюдь не безопасным, и как бы не пришлось пожалеть о прежних временах, когда приходилось носиться по лесам в полной выкладке, каждую секунду ожидая из кустов вражеского выстрела…