Шушмор. Наследие исполинов
Шрифт:
– А давайте-ка, голубчик, обойдемся без сравнений. По факту надобно обсуждать действия моих коллег. А в ином ключе – оно пустая трата времени получается. Ты мне лучше, друг мой любезный, расскажи, с чего все началось?
Нахмурившись, Гвоздев открыл было рот, но тут же его закрыл.
– Молодец, – похвалил его сыщик. – Взвешено решил говорить. От такого подхода только польза и словесной шелухи меньше.
В этот момент раздался протяжный свист чайника. Выставив вперед указательный палец, околоточный быстро удалился.
Чай удался на славу –
Иван Федорович сделал очередной глоток и посмотрел на околоточного, давая понять, что тот может начинать свое повествование.
– Да меня Шушмором еще бабка в детстве пугала. Тут ведь как – от любого лиха домовой да кикимора лучший учитель. Их каждый ребенок знает. У нас только страхом и можно дитя от беды уберечь. Скажешь нельзя – не поймет. А пригрозишь страшным чудищем, обязательно задумается.
– Интересная у вас тут форма воспитания, – заметил сыщик.
Гвоздев деловито надул щеки.
– Уж какая есть. Только в нашем случае вымыслом тут и не пахнет. Шушмор – действительно гиблое место. Хотя и не место вовсе, а огромный заснувший змей, и зовут его Ур. Дремлет он в здешних лесах покуда не разбудит его старый колдун. А как пробудит, придут в нашу глубинку сорок бед.
– Сорок бед – один ответ, – задумчиво произнес сыщик.
Но Гвоздев не придал его словам значения и продолжил рассказывать:
– Те, кто строил тракт побеспокоили змея, а этого делать ни в коем случае нельзя. Так что многочисленные пропажи людей – это лишь цветочки, а ягодки, как говорится, будут потом… Только ведь такое объяснение в отчеты не занесешь, руководству на суд не представишь… А иного объяснения у меня нет и не будет.
Рассказ прервался. По всей видимости, околоточный хотел удостовериться в том, что столичному следователю как минимум интересно. Хотя он был готов и к худшему: например, что его поднимут на смех и попросят не молоть ерунды!
Сдвинув брови, Иван Федорович, казалось, находился в каком-то странном раздумье. Гвоздев расценил это как одобрение и уже собирался продолжить, когда последовали первые вопросы:
– А что же насчет священника и его служки? С каким проклятием вы связываете эти убийства? – со всей серьезностью поинтересовался сыщик.
Ответ последовал незамедлительно:
– А все с тем же. Анархистов и прочей политической нечисти у нас ведь здесь отродясь не было. Я об этом неоднократно докладывал высоким чинам, но кто ж меня дурака слушать-то будет.
– Извольте изъясняться понятнее.
– С превеликой радостью. Батюшка наш, Викентий – царствие ему небесное! – был участливым человеком. Вот и внял просьбам
Округлив глаза, сыщик удивленно уставился на рассказчика. Если раньше он хоть как-то улавливал смысл сказанного и списывал его на дремучесть местного властителя порядка, то теперь ему сделалось совсем досадно. Это как же так можно заплутать в собственных предрассудках, чтобы убийство священника списать на какого-то воображаемого черта с его мучительными искушениями?
– Простите, но, насколько я помню, в рапорте значились вполне естественные причины, связанные с истязанием плоти, а отнюдь не души. Готов даже повторить заключение: семь колото-ножевых ран, нанесенных оружием толстого, обоюдоострого лезвия, схожим по форме и размерам с Медвежьим ножом. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
– Не ошибаетесь, ваше благородь, – кивнул Гвоздев. – Тот нож, который вы описываете, служка Никитка у егеря нашего стащил, только в том особой тайны никогда и не было.
– То факт или выдумка? Почему же тогда этого не отразили в рапорте? – поразился сыщик.
На что Гвоздев лишь пожал плечами.
– О том мне неведомо. Столичные ищейки велели нос ни во что не совать, сидеть и посапывать в две дырочки. Да изредка по достопримечательностям и прочим злостным местам их сопровождать. Я, стало быть, так и поступил.
– По-вашему, выходит, что отца Викентия убил собственный помощник?
– А как же иначе, – нисколько не сомневаясь, ответил околоточный и вновь склонил разговор в сторону местных поверий: – Тут и ежу ясно: не сдюжил мальчонка. На молодую душу зло особое влияние имеет, поскольку нет в ней силы необходимой. Завладел им черт треклятый, натворил бед и покинул тело. А когда Никитка умом возвратился, так сам в петлю и запрыгнул. В этом уж точно сомнений никаких быть не может: и веревка, и борозда на шее, все зафиксировано честь по чести.
Подобные суждения окончательно подорвали терпеливость столичного сыщика. Закончив барабанить по столу, он склонился вперед и тихо поинтересовался:
– А кто производил осмотр и вскрытие тел?
– Знамо кто, Поллинарий Всеволодович, местный врач. Не коновал какой необученный, а цельный специалист. Он у нас тут один за всех. И жизнь дает и в последний путь провожает. Да вы лично можете у него все выспросить, коль нужда имеется. И найти его несложно: как на улицу выйдете, сразу налево ступайте. В горку подниметесь и на развилке снова налево. Белый дом с голубыми ставнями увидите, стало быть, добрались.