Шусс
Шрифт:
— Извини, что ты сказала?
— Неважно.
— Но мне показалось, что ты говорила про Деррьена.
— Да, повторяю: хоть бы он поскорее разбил себе морду, тогда, может быть, мы будем жить, как все нормальные люди.
Я еду медленно, не тороплюсь влезть в склоку в Изола.
— Тебе не холодно?
Суровый взгляд, но на этот раз голос чуть подобрел:
— Нормально.
Через десяток километров я пробую погладить руку Эвелины. Горы приближаются. Снег словно свежевыстиранное белье. Здесь начинается мир и прощение.
— Это, несомненно, шутка, — говорю я. — Кто-то, конечно,
Эвелина смеется. Она представляет себе силуэты, движущиеся в ночи, словно в театре теней. Я пользуюсь ее минутным настроением, чтобы взять за руку.
— Эвелина, встань на мое место. Ты же не хочешь, что бы я вел себя как хам. Твоя мать рассчитывает на меня. Как только эта история закончится, я порву с ней, не пройдет и двадцати четырех часов.
Сняв перчатку, Эвелина протягивает мне руку, словно торговец, заключающий сделку.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Уф! Гроза прошла. Мы приезжаем в Изола как раз к обеду. По лицам присутствующих я понимаю, что Берта не смогла удержать язык за зубами, они уже все знают. Лангонь и Дебель, облокотившись на стойку бара, созерцают свои пустые стаканы.
— Где Берта? — спрашиваю я.
— В своем номере, с Деррьеном. Они с самого утра обсуждают события.
В зале ресторана стоит веселый гомон.
— Репортеры, — поясняет Дебель. — Они ни о чем не догадываются.
— Но сколько их?
— Добрый десяток. Вся местная и региональная пресса, ждут еще кое-кого.
— По моему мнению, — встревает Лангонь, — мадам Комбаз следует показать письмо репортерам. Вы бы увидели, как накалились бы страсти. «Велос» побеждает вопреки таинственным саботажникам…», «Велос» — суперстар…» и далее в том же духе. Назавтра вся страна кинулась бы заказывать лыжи.
— Значит, по-вашему, — спросил я, — Деррьен пройдет хорошо?
Лангонь с удивленным видом призывает Эвелину в свидетели:
— Слышите, мадемуазель? Как будто можно сомневаться.
Дебель сказал Эвелине:
— Мы поищем вашу мать, подождите нас здесь, — и незаметно кивнул мне головой, приглашая следовать за собой.
Как только мы оказались, в лифте, Дебель схватил меня за рукав:
— Мсье Бланкар, есть новость, которую я еще не обнародовал. В двух словах, у меня был телефонный разговор с Парижем, который я записал на магнитофон; я сейчас записываю все и уверяю вас, иногда это полезно. Звонил мой знакомый Летелье. Он возглавляет фирму по производству подъемников и интересуется всем, что ездит по тросам. Короче, он хотел узнать, действительно ли фирма «Комбаз» переживает тяжелые времена. Вы понимаете, куда он клонил? По его словам, некая могучая финансовая группа готова купить фирму. Я, конечно, упрощаю, но это во многом объясняет наши анонимные письма.
— А что это за группа?
— Летелье говорит, что не знает, но мне показалось, он в курсе дела.
— Подождите, дорогой Дебель. Если мы скажем Берте про этот зондаж, она может отложить испытания, решив, что имеет дело с конкурентами, готовыми на все. А еще Галуа, Деррьен… Есть о чем подумать.
— А вы, Бланкар, что присоветуете?
— Продолжать…
Номер Берты был на четвертом этаже. Еще за дверью мы услышали баритон Деррьена. Он открыл нам дверь и закричал:
— Вы пришли вовремя. Помогите мне убедить мадам Комбаз.
Берта, как обычно, сидела свернувшись клубочком в кресле, поджав под себя ноги. На круглом столике рядом — стакан и пачка сигарет. У нее был усталый вид.
— О! — говорит она. — Меня уже убедили. Но я пребываю в уверенности, что мы поступаем опрометчиво.
— Но я беру всю ответственность на себя, — говорит Деррьен. — Давайте поступим, как в Соединенных Штатах, где полиция охраняет важных свидетелей день и ночь. Я до завтра не буду выходить из отеля. Есть будем вместе. Лангонь ляжет спать в моей комнате. А завтра утром проверим каждый сантиметр трассы. Персоналу курорта и всем приглашенным не терпится увидеть «велос» в деле. Это вас убеждает?
— Да, спасибо, Альбер. Вы очень милы, — бормочет Берта. — Пора с этим кончать, — обращается она ко мне. — Если бы не память об отце, то боюсь, что… Хорошо… Пошли обедать. Помоги мне, Жорж. — Берта распрямляется и протягивает мне руку. — Эвелина ведет себя не очень противно?
— Нет. Постарайтесь обе поспокойнее вести себя друг с другом.
В этот момент в моем мозгу вспыхивает воспоминание о монахе. Мне не следовало уничтожать то пресловутое письмо, а я его сжег! И вот Марез умер, Деррьену угрожают.
— Ты тоже встревожен? — спрашивает Берта.
— Вовсе нет. Напротив, я никогда не был так уверен в успехе.
Я заставляю себя засмеяться и идти бодрым шагом. Внизу мать и дочь целуют друг друга в щеку. К счастью, Деррьен дышит непритворным энтузиазмом. Мы занимаем заказанный для нас маленький зал и можем говорить без опаски, что нас подслушают. Деррьен незыблемо уверен в «велосе». Лангонь, сдвинув очки на темя, внимает ему затаив дыхание.
— Я еще не представляю себе, как покажут себя лыжи на настоящей скорости, — говорит Деррьен. — До сих пор снег был не слишком хорош. Но на завтра обещали прекрасную погоду.
— Вы должны показать сто десять — сто пятнадцать [11] , — добавляет Лангонь.
— Вполне возможно. На трассе есть участки, где здорово трясет. Есть опасность оторваться от склона, но достаточно будет проявить некоторую осторожность. Не понимаю, как Галуа мог вляпаться, словно дебютант! С его-то опытом!
Имя Галуа не вызвало никакого замешательства. Я был признателен Деррьену, что он его так легко произнес. Все, проехали.
— Трасса будет закрыта для посторонних на некоторое время, — продолжает Деррьен. — Все здесь в курсе дела, и мне будет дана возможность спуститься два или три раза. Один спуск никого не убедит, нужно доказать, что лыжи «велос» не просто быстро едут, но что они абсолютно надежны.
11
Имеется в виду скорость в сто десять или сто пятнадцать километров в час.