Шут Живого Огня. Пьеса с прологом и эпилогом в 3-х действиях и 9-ти картинах
Шрифт:
– (Демон, облачившись в танцевальное трико, пытается пластически сыграть и станцевать себя «как Демона»… но образ «Демона» у Демон не получается… тот образ Демона и жалок и бездарен… всегда лишь жалок и бездарен, бездарен даже в представлении себя) Дьяволу вдруг пришла неожиданная для всякого Дьявола мысль, – уж коли нет собственных талантов… бог не дал ему никаких талантов… то надо бы стать при этом покровителем чужих талантов… и далее уже Дьявол продолжил свою новую игру в том смысле, что надо бы ему стать покровителем и собирателем всяческих талантов… но только стать необычайным покровителем… покровителем, где всякий «суд» над всяким талантом возможен лишь вот этим самым «покровителем»… иные ж «судьи», иные же «суды»… уже никак не допустимы… возможен «суд» лишь этой его властью, – его единственной и безграничной властью… пусть одинокой, но единой для всех и всякого… пусть одинокой, но всеохватной, тотально всеохватно одержимой, его звериной, властью… пусть одинокой… Но – Властью… в том числе и безраздельной полной властью над полубезумным «гениальным идиотом», который требовал всевластным разумом огранки… огранки дикой… огранки разумом таинственного Демона… огранки бестиальной, и звериной… зверино – сумрачной огранки… кто требовал хоть толику, пусть и чужим и инородным разумом, как инородным духом, но – тщательной огранки… по мысли Демона он требовал звериным духом тщательной огранки… И вот… иль преднамеренно… случайно ль… но Демон столкнулся с уже Великим тогда Танцовщиком в одном из петербургских клубов, куда привёл Шута – танцовщика, тогда, его Шута, владелец, по сути подлинный хозяин, и опекун, известный в Петербурге не в меру шаловливый Князь, – носитель великодержавной царственной фамилии… беспутный Князь… и тут же Демон, приняв от Князя им выкупленную Жертву, сам наложил свою опеку на бессловесную и вверенную Жертву… сам наложил свою бестийную опеку… так что… в накладе не остались, не новый её владелец… владелец бедной Жертвы… не прежний её хозяин – растлитель, нуждающихся в опекунстве сильных мира, юношей, беспутно сладострастный Князь… столь мутный Князь. Но… привязав к себе «предмет столь вожделенного искусства»… на душу Жертвы искусно покусившись, сам Демон душу потерял… Сам Демон душу потерял… не тем, не этим, став… сам Демон потерялся… сам душу потерял… сам был таков… Сам Демон был таков… и мысль о невозможности исправить, то что никак нельзя было исправить… что не возможно было изменить… растлила горький его бессмысленный, и демонический, конец… так встретил он его бессмысленный конец… он встретил его пред самым болевым порогом его бесславной смерти… в том смысле, – что – сам он, Демон, ничего не мог… сам ничего не мог… могли лишь жертвы… им «опекаемые» жертвы… а сам он, их «хозяин», ничего не мог… А сам он… ничего не мог исправить… уже не мог… а сам он ничего не мог… а сферой его власти он начертал на схеме жизни дьявола – «великое искусство дьявольски великих лицедеев»… и пас «великих»… и он их подчинял… и он их сочинял… но привязавшись однажды к одному из них… К великому из них… он потерял власть дьявола, – мысль изменить непоправимое не отпускала дьявола, до самой его смерти, до самого его конца… Впрочем… он умер… так… сам Дьявол умер так… как умирал он тыщу раз… Сам Дьявол умер так… как умирал он тыщу раз… в бесславии его конца, в бессмыслии его бестийной власти… в безмерности его ничтожной Власти… так он умирал по многу раз…
– (Шут облитый в гостях нарочно кем-то из гостей чаем… танцует как Шут нарочно облитый, кем-то равнодушным, чаем) Ранней весной в день отъезда Русского балета в Париж Великий Русский Танцовщик Нежинский проследовал в вагон со специально для него выделенным отдельным купе, проследовал вместе со слугой
– (Танец Шута облитого чаем превращается в танец Альберта из «Жизели» страдающего от потери им духовной сути жизни, пытавшегося плоть, прекраснейшую плоть, земную плоть почившей Девы, принять за дух небесный… принять за ангельскую суть прекраснейшую плоть… с тем став, в страданиях его, на веки преданным слугой затем почившей Девы – безумной Девы) Быть может вначале ему виделось спасением эта его встреча с Дьяволом… тем более что Великого русского Танцовщика тогда изгнали из императорского театра… казалось – что вот его спасение… но это так ему казалось… И в самом деле, – чего он достиг как самый великий в мире Танцовщик… он прыгал так как не прыгал до него никто… Никто… чрез танец взывал к блаженно таинственной и эфемерно – эротичной звериной плоти… Он… исповедник вверенной Луны, и трепетной Лиллит… Он – проповедник Плоти… Он зачинатель новой Плоти… Он… однако классический балет ещё тогда себя не исчерпал… Не исчерпал… Нежинский тогда уже поведал Директору о всегдашнем его страстном желании, его Великого Танцовщика, станцевать Альберта в «Жизели»… но так как лишь он его и понимал… а именно станцевать того, кто искал на земле эфемерную неземную красоту… принимая земную телесность за духовность… превращая не замечаемый, не понимаемый им дух небесной извечно благой красоты, в – искание, прекрасной телесно, но – фальшивой духовно по сути, тленной, не вечной, смертью стареющей плоти… тем самым превращая живой прекрасный дух в его полное безумие… Вот ощущение грядущей близкой катастрофы… в мечтах ухода от реального в пока ещё немые звуки идеального… и даже не столько идеального… нет… а – инфернального… в пока ещё звериной пневмы инфернального… пока ещё… Так зверь, так демон, превращается в благую ангельскую суть… в божественную суть… но после… после… а пока… в его уходе от реального… в иную ангельскую суть… Но после… после… Но вот… на сцене он вышел в траурном плаще к могиле сошедшей с ума, погибшей от отвергнутой её Любви к нему, безумной Девы… с букетом белых роз точно таких какими был усеян её смертельный саван… приблизился к могильному кресту… взывая к призраку почившей ныне его Возлюбленной… с тем он явил её туманный призрак… пал на колено пред явленной ему небесной красотой в её безумстве… и поклонился трепетно Безумству почившей Девы, прижав к груди её безумный образ… сам отошёл… туда где может быть уже была Она… сам стал при том безумием небесной Красоты… сам стал он тем, что так невольно и греховно, предав свою неразделённую судьбу, бесстрастно создал… сам стал теперь слугой Её Безумству… сам ныне он восчувствовал Безумную Судьбу… сам ныне создал… он Безумную Судьбу, как собственную плоть… сам ныне создал он смертельную Судьбу… сам ныне создал безумием своим Иную Красоту Безумства… сам ныне создал он… Иную Красоту… Толпа кричала при том… она кричала – «Он гениальный идиот»… но он не «гениальный идиот»… нет, не «гениальный» человек… и даже не «гениальный идиот»… а просто Бог… а Бог не может быть не тем… не этим… Бог это «Бог»… и Бог совсем не идиот… Он так танцует… Он просто так танцует… А почему, и для чего, танцует Бог сказать нельзя… Нет, не возможно… А для чего танцует Бог… нет, не возможно… сказать… так выразить… нет, не возможно… как – будто бы нарочно всё в тумане… сказать нельзя, и не возможно… нет, не возможно… возможно ли танцовщику повиснуть в воздухе… но для чего, и как, завис в пространстве танцовщик… сказать и объяснить при этом не возможно… Нет, не возможно… на завтра же газеты написали так, – «Танцор был в дьявольском ударе… не раз во время танца своего он зависал в пространстве… в воздухе… он виснул так… как – будто бы сам воздух поддерживал танцора, не дав ему упасть…»… писали так на завтра в колонках «театр» писали так парижские газеты… писали… так… они о танце безумного Танцора… писали так… на завтра… так… об этом… писали писали… газеты так писали… ещё и так… «Он что-то начинает чувствовать пред выходом на сцену… тем чувством какое не бывало ещё не до него, не после… тем чувством какого не было в природе до него… и это было его единственное чувство… магическое чувство… свидетельствующее прочим о том, что – Там… Там за пределами… есть Нечто… и это Нечто… важнее всего того, что Здесь… Здесь на Земле… и по сравнению с тем Нечто… Здесь нету ничего… Здесь нету ничего… Здесь больше ничего… Здесь больше Ничего»… на завтра писали так газеты… газеты писали так… и вот уже их двое в парижской гостинице – Альберт, и озадаченный им Дьявол, взирают на призрак почившей Жизели… вот призрак безумной Девы исчез… в проёме окна с рассветом… он исчез… и вот… обоим привиделась Россия – Родина… И Дьявол… и обнажённый Танцовщик… и тень Альберта, прикинувшегося горестным безумным призраком безумной в её отчаянье Жизели… оба узрели в проёме окна их несчастную Родину… один в несомненной её трагедии колыхнувших миры Перемен… другой – видел мать… видел юность – отчаянье… видел мачеху – Родину скитаньем мятежно – тревожного детства… видел блики родимой природы… уставившись в точку, видел тени суровых жестоких… но близких… столь близких ему гонимых людей… видел милую Родину… видел страстно влекущую… видел нитью невидимой привязавшего детства… безумную Родину… А дом… этот дом… в Париже… чуждом далёком Париже… чуждый ему грузный дом… казался на время привалом… и вот… под правильным углом по стенам разбежались двойные разминочные для танцора палки… по стенам разбежались… от печки до рояля… разбежались… а сними он… отпрыгнул из угла, где спрятался рояль… и тут же взлёт его к стене… обвил ногами… всем телом он обвил разминочные палки… и заиграл на простенькой свирели… из камыша затеянной свирели… запел камыш о Родине… и о тоске… о вечной каменной тоске по милой Родине… Запел камыш о Родине… о столь далёкой… и о близкой Родине… о милой сердцу Родине… Запел… Запел поющий в его руках камыш… Великий русский Танцовщик запел… свирель его запела… Он пел о Родине… так пел в его руках воображаемый камыш воображаемого «Фавна»… камыш о Родине запел… запел магически возлюбленный родной камыш запел тоской «о Родине»… запел в его руках с родных болот камыш… запел его родной камыш…
– (играя при это на флейте, Шут танцует получеловека – полузверя «Фавна» с нежностью звериной… но и со страстью не земной… Шут Так его танцует… танцует «Бог – Огня»… Шут истинно танцует «Фавна» – его зверино – человеческую суть) А дальше больше… Альберт наш вовсе обезумел, и волею судьбы его стал полузверем – человеком Фавном… с тем Шут отобразил суть повторяемого времени… тревожно – нечеловеческую суть… суть в прошлом… а может быть и в будущем… а может быть и в будущем… в грядущем… в ином грядущем человеке… в ином зверином огне – человеке… и томный полёт его… звериный полёт его так томно и дьявольски сверкал… Так томно и дьявольски сверкал… зазывно так блистал над томно и маняще свернувшимися девами… кто с трепетом и ужасом взирали на нежно – дьявольский полёт летающего в небе Фавна… бесстрастный огне – звериный полёт его… зовущий испуганных и нежных дев к неизъяснимому блаженству… зовущий дев к их родовому, неизбывному блаженству… не Фавн летал то в небе… то Демон парил вертелся в воздухе… то Демон был, прикинувшись в пространстве «Фавном»… то Демон вертелся, и парил в горевшем пламенем пространстве… то «Фавн» парил… Он объяснял в его полёте испуганным нежнейшим нимфам… его загадочным полупрозрачным нимфам, – «не зверь то кружит перед вами по пространству, и в пространстве… не зверь то кружит перед вами… а если зверь, – тот зверь как запечатлённый исходным трепетным огне – желаньем небесной сути ребёнок – человек… в нём, в новом и исходном человеке, нет похоти животной и звериной, но есть лишь нежность, и трепет – страх… страх пред начальной до сели неизведанной им близости с прекрасным телом как истинно эфирным духом бескровно призрачной, как тонкий и прозрачный воздух, нимфы… как воздух оставленный в вечерних сумерках растаявшей в воде, волшебницей воде, лукавой нимфы… самой природой оставленный эфирный дух, как воздух… то музыка живущая не столько по истинным законам самой живой природы, сколь музыка живущая по праведным законам природы духо – человека… а по его особым неведомым до селе самому Творцу законом… а по его, иным… но праведным законам… а по его творимым заново законам… законам иного духо – человека… его иным, и вверенным «Иному» Творцом законам… и вверенным ему иным законам…» Так объяснял Нежинский «Фавна»… так он его и танцевал… так он его и танцевал. Он танцевал его как дух – эфиро – человека… он так его творил, и танцевал… так он его творил, и танцевал… он танцевал его как демонического Духо – Человека… а Дьявол, на тот момент его учитель, к его холодной радости вдруг понял, что его блаженный Танцовщик не собирается использовать движения в обычном смысле его привычного классического танца… он вовсе так парить над дольней твердью не собирается… Не собирается… но собирается парить в безумной горней невесомости… и именно так двигаясь, сначала он едва заметными кивком склонной на бок головы, дрожащим движеньем пальцев рук и ног, откликнулся на первый такт звучащей где – там… в неясном далеке… быть может даже российском… далеке… тревожной музыки… Но вот… благое тело его поплыло… став невесомым, и тревожным, в угоду звучавшей где – там… в неясном дольнем далеке, пока ещё не ясной ему тревожной музыки… Танцующий сейчас вот здесь… Вот этот бог… Бог Танца, благословлённый Дьяволом темнейший бог… знал, что там… там, где-то далеко в России, за странным её жестоким тёмным формотворчеством, скрывается иная пластика… скрывается иная жизнь, иная музыка для обретённых вновь темнейших образов и тел, и мыслей… живого тела, как новых мыслей, – иного тела, как новой тревожной музыки для тела – мыслей… Вот встал он на пальцы переплетённых ног… сначала вытянул вперёд просящие свободы руки… а после раздвинул, словно крылья, изгибы рук… И полетел… И полетел он далеко… на крыльях утраченной былой гармонии… за новой, пока не ведомой не Богу… не бедной Его Жертве иной гармонии, пока разрушенного мира… И полетел он вслед за вверенным предчувствованием благого мира… Иного мира… иной гармонии… и полетел он вслед за предвиденьем Иной Гармонии… там… в неясном дольнем далеке сейчас «разрушенного миры»… И полетел затем во след… и далее он взялся объяснять Директору, что – Фавн… вот этот его безумный Фавн… есть подлинно химера, – составленная из двух частей, – одна из них есть часть как – будто бы людская… другая половинка – есть облик таинственного зверя… две половинки… два образа в одном… одна из половинок есть человеческая суть… другая половинка – есть образ таинственного зверя… химера ж эта в целом есть одновременно… и человек, и зверь… то облик Фавна… Фавн одновременно есть человек как зверь… и зверь как человек… сама ж в себе и по себе химера… творимая земным Творцом – Художником… там… в далёкой и несчастной раздираемой войной России… творимая единым воинственным «Художником – Россией»… безумная Химера… безумная Химера… Парижский критик тогда писал, – «Эта звериная сущность человека… пусть и опосредовано в Танце… никогда нами не будет понята полностью, и без остатка… Никогда не будет принята… Это слишком жестоко… Это слишком страшно… и слишком напоминает нам об иллюзорной будто бы «человечности» нашего мира… Это слишком жестоко… поскольку напоминает нам что мир… этот звериный непомнящий себя мир будет разрушен… рано, или поздно… Но этот мир будет разрушен… знать это… предчувствовать это… слишком страшно… Это жестоко и страшно… эта разрывает покой наш на части… будто Война… Будто Вселенская Война уже идёт… Это разодранная на части Вселенная… и это так страшно… Это так страшно»…Вот Фавн зашевелился… проснулся, поднялся… и пластикой тела представил пространству в пространстве внезапно нахлынувший на него весь жар раскрылённого им воздуха… от жара обжегшего тело Фавна нестерпимого воздуха… тот бросился в воды реки… в которой плескалась случайно заплывшая нимфа… бог бросил в прохладу воды и Фавна, и нимфу… случайно заплывшую нимфу… Он бросил туда безуамного «Фавна»… где нимфа, – немая благая вода, – плескалась уже… а Фавн, как проснувшейся разум огня, поджёг ту прохладную воду… и вот… в кипящей исходной воде возник волшебный пожар… Огонь ожививший внезапно… и воду… и нимфу… дав разум в зверином… явив в полудетской звериной душе огонь – человеческий разум, как чувство влюблённой воды… явив человеческий разум, как пламя горящей воды… влюблённое пламя воды пугающей тенью тревоги открывшее разум, разрушив покой безмятежной природы… покой безмятежной природы разумным пожаром отныне разрушен… и вот… наконец, он приблизился к нимфе… и нимфа – воды упала в объятия безумного зверя – огня… как в мысли благого огня… вода закипела…был явлен вселенский космический разум – пожар… Был явлен в воистину дольнем миру… подвижный шумливый, как шум от кипяще бегущей воды, человеческий разум… Он, разум, был явлен… тем разум был истинно явлен… пугающей тенью тревоги влюблённое пламя воды открыло Космический Разум… тем Разум был явлен… эфиро – огонь как истинный Разум Огня, был истинно явлен… с тем Разум… Космический Разум – Огонь был вверено явлен… в единстве Огня, и Воды… Он Разум… Космический Разум Вселенной тем самым был явлен… Сей Разум… Иной и Новой Вселенной Космический Разум был явлен… Был явлен Танцующий «Шут от Огня»… был явлен божественный Шут… Вселенной был явлен Танцующий «Шут от Огня»… Вселенной был явлен Безумный Космический Шут… Был явлен безумный танцующий «Шут от Огня»… с тем этот танцующий Бог «от Огня» был Миру вновь явлен… с тем явлен он БЫЛ…
– (Петрушка – механическая сгорбленная сломанная игрушка, танцуя воет и ноет о лучшей для всех в мире игрушек жизни… воет о так и не пришедшей ко всем игрушкам в мире лучшей жизни…) По истечении совсем небольшого времени «Фавн» усилиями Лучшего в мире Танцора превратился в некий манекен… то есть,-то в куклу выструганную из куска загубленного дерева… то в куклу набитую горой отживших, старых, уже никому не нужных обветшалых тряпок… механическая же случайность движений этого теперь «никому не нужного» всеми оставленного манекена была ныне пугающе омертвелой, в их бесконечных, как у сломанного автомата, в их бесконечных повторах… беспомощно, с расширенным от ужаса полубезумным диким взглядом, глядела свалившаяся на бок голова этой куклы… Болтались её руки… носки, болтающихся при всякой шаге куклы неправдоподобно гибких ног, глядели всегда во внутрь… и когда вот эта, кое-как скреплённая, бесхозность в виде независимо скреплённых частей вдруг приходило в движение… То, казалось, что вот этим, рассыпающимся на глазах у потрясённого зрителя, телом движет уже не разум… Нет не разум, – а некая, должно быть, дьявольская сила, какая сбивает красоту и цельность телесных гармонией рождённых человеческий частей… пришла на Землю дьявольская сила… казалось, гармония на веки в этой самой кукле, а вместе с ней и в целом в мире, вдруг рухнула… и никогда… уже не восстановится… не станет подлинной гармонией… казалось, что всякой гармонии на вверенной разумному Земле пришёл конец… на веки пришёл разумному конец… …здесь… в этом теле… пришёл от дьявола разумному униженный конец… гармонии пришёл конец… казалось… и всё же… и всё же, ещё казалось, что тот кто двигается так… кто так безумно двигается… там, за пределами страдательных телесных его движений, его бессмысленных потуг, униженных порывов… там… в далеке… он видел Нечто… он видит Нечто… он видит Так… Иное видит… невидимое видит… он видит Так… он видит Так… «иной» Иное видит… он видит Так… Так видит безумный этот… казалось… в безумном танце он видит себя «Богом»… себя он видит «безумным Богом»… себя он видит Так… он видит Так. Так возвестила о трепетном трагическом разладе с жизнью… Петрушки скорбь… Петрушки скорбная душа об этом Миру возвестила… так возвестила жертвой Бога Петрушки скорбная душа… душа завыла Так… заплакала душа «о лучшей Жизни» Так… душа заныла Так… Душа… мучительно молчала Так… душа беспомощно сказала Так… душа молчала… душа молчала перед бездной неземного «Так»… Душа танцую молчала «Так»… и вдруг душа остановилась… взметнула руку вверх, и пригрозила висевшему в углу портрету «Директора театров всех, всех цирков», –
– (Шут на сцене уставленной кривыми зеркалами пытается найти, поймать, свой истинный зеркальный лик… лик искривлённый, лживый, поймать, найти безумного себя – схватить свой лживый размноженный кривыми зеркалами лик…) Две стороны его души вглядывались друг в друга познавая другу друга, узнавая друг друга… и боясь одна другую… одна сторона – тень от чужой судьбы… другая сторона – хозяйка собственной судьбы… в вечной вражде, и в вечном искривлении себя, никогда не находя себя в попытках – пытках обрести «единого себя» во множестве себя… никогда не обрести… всегда лишь убегая от себя… всегда лишь убегая убегая… от лживой тени будто «самого себя»… никогда не обретая самого себя…всегда лишь убегая… ни с чем, ни с кем, не сопрягая самого себя… не сопрягая убегая… в фальшивой комнате лукавой дольней жизни «кривых зеркал» безумно множа тень от самого себя… безумно множа тень за тенью… гоняясь тенью «самого себя»… безумно множа образы «себя»… не находя себя… не узнавая в кривых зеркальных образах благую истину себя… не обретя себя… но обретая кривую «тень себя»… но обретая пустую в туне «тень себя»… игрушку – тень… игрушку – бедного Петрушку… (далее всё сказанное ниже иллюстративно проигрывается актёрами пластической драмы) кто переломанной игрушкой гоняется за вечно ускользающей лукавой Балериной… и в то же время убегая от бравого красавца Арлекина, хозяина прекрасной Балерины… кто с верной саблей гоняет прочь из тёплого уютного мирка безумного безвольного Петрушку… страдающего от неспособности принять вот этот воинственный свинцовый мир… разобранного на независимые части его стенающего тела… нелепо грустного Петрушки… в конце концов… споткнувшегося в безумном его беге о булыжник невидимой во мраке петербургской мостовой… обретшего столь вожделенную, столь сладостную, для нашей бедной жертвы смерть… стенающего в судорогах Петрушки… безумного Петрушки… всё походило на судороги окончательно сломанной, и окончательно выпавшей из управления игрушки… всё походило на смерть как истую судьбу Игрушки… всё походило на вознесение «в свой Дом» Игрушки… всё походило на возвращение «Домой» Игрушки… всё походило на её Уход… всё походило на Исход оставшейся без сломанной мечты – как истинной судьбы Игрушки… Одиллия исчезла… вернуть Одетту стало не возможно… а Балерина с Арлекином его зарезали… туман над Питером сгустился… и бурная река взяла его к себе… река взяла его к себе… не стало бедного Петрушки… не стало даже тени бедного почившего Петрушки… не стало даже его тени… не стало даже его тени… исчезли зеркала Петрушки… исчезли все его кривые зеркала… Исчезла тень… исчез и дух Петрушки… исчезла его изломанная тень… Исчезли… Исчезли зеркала души Петрушки… исчезла сломанная Тень.
– (актёры пластической драмы иллюстрирует своим магическим танцем весь тот текст, который изложен в ниже приводимом куске речи Ивана Нежина) Директор же готовил к первому сезону не то чтобы балет в его исходном смысле… не то чтобы забытую веками пантомиму… Но… некий синтез «безумного иного лицедёйства», где на сцене присутствуют уже не персонажи в обычном смысле слова вполне земного классического танца… Но – духи… неземные духи. Сам Дьявол выводил на сцену бесплотных эфемерных как – будто явленных в пространстве духов… вот… вот… исчезнувших… и снова явленных неясной силой духов… безумных… бесплотных духов… неясной силой явленных… и вновь исчезнувших. Нежинской и его партнёрша волшебной палочкой Директора готовили пока ещё не ясное, не в разуме не в чувстве, «иное действо» но под известным уже названием… балет и не балет… и даже не балет как пантомима… Но – «Призрак Розы»… «Я Призрак Розы который ты носила, и целовала, на балу… Я дух от Розы… Я Аромат от Розы… Я дух как Аромат… Я дух как Аромат волшебной Розы…» …Заиграла музыка… Балетмейстер показал всего лишь один выход… а далее… далее всё пошло как пошло… всё полетело как пошло, и полетело… и полетело…и вот в волшебное трепетном деянии вступили ныне сами Духи… и Духи стали действовать, и созидать себя, как некое такое магически – немое Действо Духов… «Я дух как Аромат от Розы… Я действо Розы… Я дева на балу под действием влюблённого безумства Розы… Я… Призрак Розы…» Балерина побежала не прерывая бальный танец в угол зала, плавно скользя на пальцах словно услышала почувствовала нечто её увлекшее озарившее… затем вернулась, села на стул посреди зала… томно погрузившись в кресло – стул вытянув ноги… бросили руки на складки её воображаемого бального платья… закрыла глаза… и впала в некую прострацию телесно – призрачной грезы, охваченная неровным ожиданием свершения любовной ласки мерцающего в небе неземного существа… волшебно грезя вот этим, на миг представшим перед ней, воздушным огне – существом, как духом неземной любовной ласки… недвижно возгораясь безумным светом магической Любви… и вот… внезапно где-то там… в углу… из ничего возникшей пространственной материей является мерцанием в пространстве дух воздуха, – дух «Аромата Розы»… затем, он всё ещё мерцая томным светом, взвиваясь полетел… и опустился у дивных ног упавшей в грёзы девы… раскинул жаркие бутоны рук… покачиваясь на гибком стебле скрещённых невыразимо ног… затем расправил пальцы – лепестки… и вот… он обнял лепестками деву, взволнованно и нежно развивая и продолжая её любовный сон… заманивая жертву… Всё дальше, дальше… В её же сомнамбулическое действо… кружа её не прикасаясь в том вальсе какой она прервала на балу, впав в дивный сон… и вот она то замедляет танец, то ускоряет танец… ловя волшебный аромат, кружась влекомая в неизъяснимым танце возникшем призраком, – тем призраком, которого она пытается искать в невидимом пространстве раскрытыми глазами… безумно широко… безумно широко ракрытыми, но спящими глазами… раскрытыми безумно широко… танцую ищет… и не находит… И не находит… …но вот греза всё более и более становится для девы невыразимой явью… Вот призрак словно ожил… тот призрак воплотился в некую реальность… вот обнял деву призрак, и увлёк… греза как – будто бы готова стать в ней блаженной несомненной явью… …и вот… сон кончился… Закончен бал… исчезла явь… исчезли грёзы на балу… на сцене никого… одна лишь дева пробудилась… открывшая глаза……на сцене никого… один лишь призрак лукавой огне – тенью вспорхнул… и тут же улетел… в последний раз он огненно – прозрачный воздух всколыхнул… и тут же улетел… тот призрак вспорхнул… и улетел… Он улетел… тот призрак… тот призрак горнего огня… огня Любви вспорхнул… и улетел… то Призрак улетел… то Ангел Розы улетел… то Ангел – Шут безумно улетел… то был безумный Ангел… то был лукавый Ангел… лукавый Призрак улетел… то был безумный «Призрак Розы»…
Картина 2
– (Нежинский у себя в парижской квартире разворачивает и читает некую заинтересовавшую его газету) «В результате это было уже не тело человека… это было единый нежный стебелёк цветка покрытый нежными прижатыми к нему листочками и на верху увенчанный головкой склонённого к её ногам бутона самого цветка… бутона… Самого цветка… и Это был первый шаг к пропасти подчиненья чёрной мертвящей жизнь магии безумной воле… движение к бездонной пропасти… пытаясь убежать при том в блаженные иллюзии… какие нами правят, но нам они принадлежать не могут… Нет не могут… они иным мирам и духам вселившихся в наш образ, творимый нами художнический образ, принадлежат… а нам они уже принадлежать не могут… Уже принадлежать не могут… а нам они принадлежать не могут… А он во так вот… на глазах присутствующих превращаясь в мифически – магически волшебное благое не благое существо… взял вот этот дивный волшебный маг от лицедейства… взял вот, и вошёл в поэзию… вошёл в поэзию… О, эти гении с их необъяснимыми прыжками в подсознании, – до самых почти что благих небес…О, эта их мечта о бегстве от тупой ничтожной, и земной, реальности… О, эта их мечта о бегстве от всего, что не искусство… что не великое искусство… мечта о бегстве от всего… О. эта их мечта о бегстве от всего… о, эта их мечта». Нежинский развернул «Газету Петербурга» какую протянул ему Василий… и прочитал в разделе «Театральное искусство» заметку критика – известного на весь гламурно – изысканный Петербург балетомана… и далее читает он, – «Вчера в «благословенной Маринки» давали вновь поставленный балет… И что же… О, боже… в театре вновь вчера царила такая скука. Такая скука, какая может овладеть любым, и даже самым примитивным, залом. Такая скука, какая может овладеть взыскательным, иль полностью неискушённым, залом, когда на сцене творится тупая явная издёвка над «божьей искрой Танца»… Над «божьей искрой Танца»… творится явная издёвка… то есть, тогда когда на сцене нет вовсе божьей искры… пусть малой… хоть какой-нибудь… но не было и малой бессмертной искры Танца… О, ты… владетель балетных сердец и душ Парижа Великий Русский Танцовщик, покинувший Россию… вернись в Россию, русский мальчик… вернись в Россию, наше чудо… Но нет… нет чуда в Маринке… в России больше чуда нет… нет истого таланта… поскольку в России топят всё что хоть слегка, хоть мало-мальски, напоминает чудо… в России Чуда больше нет… в России Чуда больше нет… в России топят искру Чуда… В России утопили Бога Танца… в России Чуда нет… в России Чуда больше нет…» И он, Нежинский, при этом вспомнил его последний день в промозгло – сером Петербурге перед его единственным, как и последним, отбытием в Париж… и Аполлона на фронтоне, кто дыбил бешеных коней квадригу, он вспомнил… Фонтанку вспомнил… Невский… и Мариинку… вспомнил… вспомнил он статую Петра… и как закрылась за ним в последний раз, до селе святая дверь ведущая на подлинно «Голгофу Мариинку»… и как закрылась на ним в Россию дверь… и как закрылась за ним в последний раз святая для него до селе дверь… И как закрылась «Его Дверь»… в ту ночь его фигура ещё долго, и одиноко, бродила по Сенатской Площади… но и на Площади пред ним, как пред Театром, закрылась тяжёлая дубовая, как перст судьбы, глухая дверь… Но и на площади… но и на площади… глухая дверь закрылась за ним, и перед ним… как и на Площади… и это был тот, – он… тот жертвенный юнец: немая жертва готовой вот – вот рухнуть под грудой собственных грехов безумной триста лет Империи… юнец едва-едва вступивший на путь явления шатнувшемуся миру его «безумного искусства»… на путь блаженных искуплений, пусть и не им свершённых… но – мировых грехов… безумным словом – танцем… но – мировых грехов… и бедный бедный юнец клоун – шут от Бога… бедняга, бедный искупитель мировых грехов… он бедный Шут… Он бедный… он Шут от Бога… на сердце Бога рубцом залёг тот петербургский его последний мертвенный денёк… рубцом залёг… его денёк… до самой его смерти грехом вселенским вздыбленной безумием России залёг… его безумный мертвенный денёк… рубцом залёг… его денёк… кровавыми рубцами в нем залёг.
– (на экране сцены чередуются фрагменты из «Весны Священной»… того священного балета, что навеян был сном и действом первого в танце «Весны» Шута…) Она снилась Нежинскому это его музыка… и пугала его… своей непохожестью и постоянной её неузнаваемостью как никакая друга до селе известная ему музыка… Эта музыка пугала его… гипноз инаковости страстной неузнаваемой музыки требовал такого же для неё магического танца… и им была услышана такая вот его магическая музыка… такой же магии подвержен был и вторящий безумьем… услышанным им внове ритмом танец… и танец тоже должен быть такой же магии подвержен… Подвержен был… она снилась ему эта его безумная музыка… и даже не та музыка какую предложил ему его страстный композитор – автор «Весны священной»… но… его собственная… не неповторимая музыка его «магического Танца»… его «магического Танца»… та музыка какая многолика многорука стоглавна и лаяй… стоглавная лаяй… музыка… прекрасная в её отказе от прекрасного… стоглавно не прекрасна… магическим безумием… безумием магической неистовой природы… и лаяй… топот… топот… огне – бег и топот… и вселенские прыжки… Глаза расширены… и дух неистов… и бег по кругу… вселенские прыжки… бешено земля танцует… Вот земля танцует… древняя земля танцует… бешено танцует… и вселенские прыжки… Вот земля танцует… русская земля танцует… в некуда прыжки… в пустоту заново рождения – явления… в наново творения… заново земли… не людей… но клеточек земли… в некуда прыжки… в новое рождение земли… бешено магически прыжки… к солнечному диску дикими прыжками… к небесам прыжки… В центре ж хоровода спрятана Избранница… девы облачают Деву в свадебный наряд…девы облачают Деву… в круге хоровода Дева… девы облачают Жертву – Деву… Жертву облачают в белый саван, словно в свадебный наряд… И та Дева… Жертва – Дева… словно дервиш… кружится вокруг себя самой… словно маг… безумный маг… сбрасывая понемногу белый жертвенный наряд… девы ж, и жрецы, сдвинулись вкруг Жертвы… принимая Жертву… вдохновляя Жертву… ублажая Жертву… Жертву… кто в безумном танце, превратившись в жертвенный огонь… исчезает в жертвенном огне… насылая на страдающую в диких и безумных родах землю… иссушающий огонь… искупляющий огонь… зарождающий иную жизнь… жизнь иную и благую… жизнь иного человеческого Духа… зарождая Жизнь Огня… зарождая Ум – Огонь… Жертвенный Огонь… зарождая Дух – Огонь… зарождая Смысл «Огня»… зарождая Новый Космос: Дух Наследный и Живой, – Дух Наследного Огня… зарождая «Дух Огня»… вот Избранница присела… вот коснулась крыльями – руками огненной земли… от огня земли стала биться гибкими руками словно огне – крыльями об огонь земли… вот вспорхнула птица – жертва… оторвавшись от огня земли… полетела птица… будто вечный факел возгоревшись от огня земли…Вот Избранница – зажженный факел – продолжает танец… продолжает в жертвенном пространстве танец… птица… поднялась… новый вихрь скрученных движений рук и ног поднял её в воздух… В жаркий огне – воздух… Поднял… снова бросил… вновь на землю… снова в воздух… снова поднял огненно живой… будто вечно пляшущий в пространстве факел – деву… вечно пляшущий живой… танцующий в наследном Космосе зажжённый факел… как живое тело искупляющей Земли… вот Спасённое Живое Тело возродающей Земли… вот Спасённое Живое Тело… вот Живой летящий Космос… вот Спасённое Живое Тело искупляющей Земли… вот Спасённое Живое Тело матушки Земли… Смысл Жертвы – быть Наследницей Земли… вот Спасённое Живое Тело… Это он – Шут от Бога… Огне – Шут Наследник вверенный Земли… вот живой и воплощённый ныне в Силе Космоса Наследник… вот его Наследное живое Тело… Огне – Тело матушки Земли… вот её Наследник… а далее он же и пояснил, – «Только сама по себе природа даёт нам примеры полного отказа от себя… только сама Природа это и даёт… только сама по себе Природа… это и даёт…»…Вот Избранница – факел продолжила танец… продолжила жертвенный танец… в Космосе танец… Тело Жертвы – Земли продолжило Танец… продолжило Жертвенный Танец… как Живое Тело Земли… как благое Тело Земли… продолжило Танец…С тех пор как прошла премьера «Весны» Нежинского охватила смертельная тоска… он смертельно устал… Танец его в этой жизни… в дольней жизни Танец тела закончился… Закончился Танец – «Лошадка. в этой жизни устала…» Он обдумывал Танец Духа… в горней Жизни… об обдумывал вечный Космический Танец… Он обдумывал ныне вечный Космический Танец… Он обдумывал… Танец Бога… Танец Бога – Дитя… он обдумывал Танец Огня… он обдумывал Вечной Жертвенный Танец… Он Обдумывал… ныне Обдумывал… Он Обдумывал Танец «Живого Огня»… Он Обдумывал этот «Танец»… До его смерти… или позже… это не важно… важно – он Обдумывал «Танец»… Вечный Танец… он Обдумывал Танец Наследного Духа Земли… как Наследника Космоса… Он Обдумывал «Танец»… «Танец Огня»… он обдумывал «Танец»…
– (Россия видится Нежинскому землёй обетованной… в будущем иль настоящем… где он летает как и все… где он летает, и все летают… в России будущей летают все) Россия теперь виделась Нежинскому землёй обетованной… Где могли, – и более нигде, – могли быть на яву проявлены его мечты… Но как её достигнуть?… Как?.. О, ты… Земля Обетованная… Россия… Но как тебя достигнуть… Как?… Россия… Но Как тебя достигнуть?… Как?…Несбыточно?…но полно… полно… для Духа Бога… для горнего блаженного «Дитя от Бога»… Несбыточно?.. но полно… полно… Почему «несбыточно»… Там… в перевёрнутой, и вставшей на дыбы, России следили, наблюдали, не столько за заграничной славой великого российского Танцора… а сколько за тем, – что доносил о жизни и искусстве Нежинского… о танце Нежинского… бессменный слуга Нежинского… и он же слуга Директора… и он же, сначала сотрудник охранки… а затем сотрудник, и шпион, по духу ввергнутой в пучину революции России… а доносил Василий специальным органам России, примерно, вот что…