Шут
Шрифт:
– Нар...
– он шагнул к ней и все-таки обнял, прижал к груди, - спасибо тебе за все, - Шут помолчал немного, слушая ее прерывистое дыхание.
– И... я не ответил тогда в саду... Нет, таргано... Я не чувствую ненависти к тебе.
Она молчала, застыв в кольце его рук, только маленькая грудь все еще вздрагивая, тяжело поднималась и опадала.
– Прости...
– прошептала Нар, - я должна идти. Прощай, мой шут. И спасибо т е б е, любимый...
– она глубоко вдохнула и в последний раз заглянула ему в глаза. Чтобы
Шут опустил руки и долго стоял, глядя на ровное высокое пламя свечи, горящей на каминной полке.
16
Походный мешок так и лежал в шкафу, не тронутый, даже не развязанный после возвращения с Островов. Шут достал его и перебрал содержимое. Деньги и золотые побрякушки в кошеле, тетрадь со сказками, деревянный шарик Виртуоза и гребень Далы, запасная рубашка, огниво. Ни убавить, ни прибавить. Он вновь затянул шнурок на горловине мешка и нагнулся, чтобы запихнуть его под кровать, да так и замер. Ключ! Как он мог забыть?! Гвардейцы ничего не знают о второй комнате, дверь завешена гобеленом... Там можно открыть окно и... К чему ждать тайкуров?
'А ведь это так похоже на Тодрика...
– думал Шут опускаясь на пол.
– Даже умер он, напакостив мне напоследок, подставив как всегда...', - он протиснулся в щель между полом и досками кровати. Чихая от пыли, неистово шарил обеими руками, пока, наконец, знакомый металлический стержень не звякнул возле самого его носа. Схватив ключ, Шут попятился назад, но прежде, чем сумел выбраться из-под кровати, пальцы его натолкнулись еще на какой-то странный, округлый предмет. Теряясь в догадках, что бы это могло быть, Шут прихватил находку с собой, желая получше рассмотреть ее при свете.
– И что бы это значило, - спросил он сам себя, перекатывая в ладони сморщенное сухое яблоко, проткнутое обломком спицы. Ответ пришел тут же, такой простой и очевидный, что Шуту стало не по себе.
Он держал в руках свое проклятье.
То самое, которое столько времени изводило его ужасными простудами. Ваэлья сказала, что убрала его полностью, но глядя на этот мерзкий колдовской инструмент, Шут каждой частицей своего тела ощущал его враждебность и разрушительную силу. Пусть даже сломанную...
Он растопил камин посильней, и когда пламя радостно охватило сухие поленья, швырнул проклятое яблоко в самый жар. Эффект превзошел все ожидания - иссохший плод в мгновение ока набух и лопнул с таким страшным звуком, как будто кто-то вскрикнул от боли. Шут испуганно попятился, однако колдовство, чем бы оно ни было, уже умерло, оставив после себя лишь неприятный едва уловимый запах.
Уходить он решил этой же ночью, не дожидаясь ни суда, ни приговора. Только вот последовать совету Нар и покинуть Золотую Шут не мог. Он еще не выполнил то, ради чего небесный Отец вернул ему Дар - не нашел способа избавить короля от магии его удивительной невесты...
Боги, как все было просто в начале... и как сложно, запутанно стало теперь.
Ближе к вечеру, как всегда тихо и осторожно, в дверь постучала Мирта. Она принесла Шуту ужин. Блюда на подносе ароматно дымились, но теперь эти запахи вызвали скорей отвращение. Шут не мог даже думать о еде, о чем и сообщил служанке.
Глаза у Мирты были грустные - как и все другие обитатели дворца, она, разумеется, уже была в курсе, кто 'убил' принца Тодрика.
– Ну вот, - вздохнул Шут, - теперь ты действительно должна меня бояться.
Девушка покачала головой.
– Нет, господин... Никто не верит, что это сделали вы... Никто из слуг, - она немного еще потопталась у порога, будто хотела спросить о чем, но так и не решилась.
– Я все-таки оставлю ваш ужин...
– прошептала девушка уже у порога.
Когда Мирта вышла, Шут услышал из-за двери насмешливый голос:
– Что, прощалась с возлюбленным, шлюшка? Скоро некому будет за тебя заступиться!
Служанка что-то тихо проговорила в ответ, вызвав тем самым взрыв хохота. Шут стиснул челюсти и распахнул дверь.
– Оставь ее!
– он увидел здоровенного стражника из числа тех, что состояли в гвардии только благодаря наличию громкого титула и тугого родительского кошеля. Шут хорошо знал мордатого парня, который решил потешиться над испуганной Миртой. За глаза его назвали Боровом, и Дени не раз предупреждал господина Патрика поаккуратней шутить с этим человеком. Чувство юмора и сдержанность не были свойственны Борову, в отличие от патологической любви к хамству и неоправданной жестокости. Капитан давно и с треском выставил бы графского сына из своего отряда, но Руальд запретил, а слово короля было для Дени законом.
– Чего?!
– Боров обернулся к Шуту, поднимая тяжелые кулаки. Гвардейская форма, изначально придуманная для ладных подтянутых воинов, смотрелась на нем почти нелепо - туго обтянувшая живот и расстегнутая на толстой шее. Увидев, кто заступился за горничную, Боров заржал еще громче, тяжело колыхая пузом. Его напарник, неплохой в целом парнишка, хоть тоже родовитый, осторожно придержал товарища за рукав:
– Полно, Улим. Не положено.
Боров утер глаза, с трудом остановив приступ хохота.
– Да уж... не положено. Но ты сам на него погляди - соплей перешибешь, а туда же! За честь дамы вступается! Видал, как кулаки-то сжал! Ой, не могу, сейчас он меня ударит!
– не удержавшись, графский отпрыск снова разразился громким злым смехом.
Второй гвардеец поглядел на Шута так, будто извинялся за поведение напарника. Он подтолкнул Мирту в спину и сердито сказал:
– Ступай, давай. Нечего тут, - девушка бросила на Шута полный бессильного отчаяния взгляд и, не смея ослушаться, медленно пошла прочь.
– А вы, господин Патрик, возвращайтесь в комнату. Нам не велено выпускать вас за дверь.