Шутиха
Шрифт:
Иногда, о друг наш читатель, думается, что фанатики способны либо разжигать костры, либо гореть на них. Любой иной род деятельности им недоступен.
Искренне твои, Третьи Лица.
Глава двенадцатая
“МЫ, СПИНА К СПИНЕ У МАЧТЫ...”
Сон был весел, как штыковая под Царицыном, увлекателен, как нога, застрявшая в стремени, и потрясающ, как знаменосец на митинге анархо-синдикалистов. Во сне Галина Борисовна видела себя блиц-майоршей потешных войск Его Величества Карнавала, защищающей бревенчатый форт “Шутиха” на берегах Онтарио. Тощие старухи племени гудронов, репортерская братия с гусиными перьями в волосах, вождь Берлович, на бегу чертя томагавком анонимки, бритоголовые делавары, лесные панки Казачка с крашенными анилином ирокезами, две знаменитые следопытки Прасковья Женевская Конвенция и Страсть Ярая, Полиглот Педро, алкая утраченный семейный уют, — все они кишели вокруг форта, в жажде украсить скальпами чужаков свои вигвамы.
— Скуси патрон! — командовала наша героиня с отчетливым британским акцентом.
И за ее спиной, подчиняясь приказу, были честно скушаны все патроны: Пьеро, Тельник, карлик Цицерон, беспутный сын главпожарника, участковый Семиняньен (он-то откуда?! а, ладно...), всякие дурацкие Третьи Лица, одолев природную трусость, Настя с растворителем наперевес, бешеный Гарик, похожий на Степана Разина в исполнении Шукшина, Юрочка в мундире, еще почему-то Зяма Кантор, — герои держали оборону.
— Ни шагу назад! Пли!
Ленты серпантина, залпы конфетти сшибали нападающих, но те лезли и лезли, извергая град жалоб в инстанции, шкурки от бананов и картечь мелких пакостей. Подкрепление запаздывало, угловой блокгауз был захвачен Синими Чулками, немедленно открывшими там филиал Центра помощи жертвам семейного счастья; сэр Мортимер палил из мортиры, прячась за оградой, погремушки укладывали индеек штабелями, и временами казалось, что штурм будет отбит. Напрасно! Вот уже пеленают Тельника грязно-коричневыми лентами, приговаривая над дергающейся мумией: “Это вам не цирк! Не цирк это вам, уважаемый!” — вот Пьеро, кинувшись отбивать друга, ввязался в неравный бой с легионом общественных мненцев, вот Зяма, загнан в угол, распластался в боевом кураже, выкрикивая:
Страшен поэт на исходе чернил!
Боже, зачем ты меня сочинил?!
— Дайте мне саблю! — тихо сказала Шаповал, чувствуя удивительный, последний кураж. — Где, черт побери, моя сабля?
— Какая сабля, мама? — спросила Настя.
Дочь стояла у окна, глядя вниз. На миг спросонья почудилось: там, внизу, еще кипит приступ, приступ сердечной недостаточности бытия, и скоро враги заберутся сюда. Скоро, но не сейчас. “Только через мой труп...” — говорила Настина спина.
— Пьеро не вернулся?
— Нет, мама. Тебе приснился страшный сон?
Страха не было. А кураж остался. Бойкий, гибкий, в разноцветном трико и в колпаке с ушами. Проснуться вместе с этим чужим, плохознакомым куражом было чудно: словно с посторонним человеком в одной кровати. И потом долго вспоминать, кто это, что мы вчера делали... — обнаружив наконец в незнакомце собственного мужа.
— Мам, ты на работу опоздаешь. Давай вставай. Я тут как-нибудь сама.
— Дай мне телефон.
— Зачем тебе в такую рань телефон? Может, лучше саблю?
— Саблю потом. Сейчас телефон.
“Panasonic” на ощупь был шершав и удобен, как рукоять карабеллы.
— Алло, Владлен? Да, это я. Я беру отгул. На неделю, наверное. Нет, я не прошу у тебя разрешения. Раскатал губу... Просто информирую. Командуй. Буду звонить, справляться. Чего хихикаешь? Небось только и ждал?! Заговорщик хренов. Грош цена твоим заверениям: все прахом пустите, разгильдяи! Ты это оставь! Понимает он меня... Ни черта ты не понимаешь. Вот бросит твой прохвост университет, возьмет себе шута за твои деньги, тогда поймешь. Что? Ты над этим работаешь? Ладно, я позже перезвоню.
Кураж вертелся в кровати, намекая на продолжение банкета.
— А теперь, Настя, спокойной ночи. Буду спать до полудня. Разбудишь — убью.
— Тебя внизу Мирон ждет. Я ему скажу...
Заснуть получилось не сразу. Галка, ты рехнулась! Что творишь, дура! Внутренний голос зудел, брызжа адреналином, но сегодня ему не хватало убедительности. То ли куража опасался, то ли старая роль поистрепалась на губах. “До полудня, — повторила блиц-майорша, собираясь вернуться в форт и надрать задницу охамевшим индейцам. — Разбудишь — убью”.
Внутренний голос понял и заткнулся.
...Лондонский туман сочился в прорехи бытия, искажая очертания. И вот уже сквозь волнистые пряди овсяного киселя, столь любимого покойным профессором Мориарти, автором трактата “Тоже мне, бином Ньютона!”, пробиваются требовательные гудки паровых баркасов со стороны Трафальгарских доков. Стучат копыта по брусчатке: с Букер-стрит на Антибукер. Кеб заворачивает во двор, останавливается. Торопливые шаги на лестнице.
Мелодично звякает колокольчик.
Вожди краснокожих явились на переговоры?
Nothing of the kind, леди энд джентльмены! Река времен вильнула лисьим хвостом, оставив за бортом гудронов с джипами “Чероки” — хлебать мокасином горечь поражения. В дверях же стояла неразлучная парочка: знаменитый сыщик-подросток Урия и его вечный спутник, доктор Поттер. Последний по совместительству приходился мужем миссис Фуллер. Как мы уже говорили, оная миссис, становясь под венец, фамилию менять отказалась категорически, гордясь древностью рода Шаповалов-Фуллеров. Пришлось жениху Гарри, отпрыску семейства Горшечников-Поттеров, уступить.
— Дорогая, что случилось? Ваша линия все время занята. А это новомодное устройство, беспроволочный телефоноид системы капитана Немо “Mobilis in mobile”, молчит, как инспектор Лестрейд на встрече с репортерами “Таймс”!
— Это же элементарно, Гарри, — небрежно бросил юный детектив, чей цепкий взгляд, безошибочно различавший сорта грязи от Манчестера до Ливерпуля, успел пробежаться по комнате и вернуться с грудой важнейших фактов в зубах. — Беспроволочная новинка лежит на трюмо близ зеркала, изготовленного мастерами-венецианцами семьи Баровьери. Как общеизвестно, именно Баровьери, возрождая стеклоделие на острове Муррано, сберегли большую часть старинных технологий, например, сирийскую стеклодувную трубку...