Шутка
Шрифт:
— Эх, чуть-чуть бы раньше! — отчаянно сказал стоящий на коленях перед Ленечкиным телом мужчина.
— Надо же, какой молоденький! — сдавленно выдохнула какая-то женщина.
— Это вы с ним были, да? — Люда даже не поняла, кто это ее спросил. — Родственник, знакомый?
— Что?
— Я говорю, жалко парня. Молодой.
— Ты поплачь, милая, — жалостливо вздохнула стоящая рядом старушка.
«Да-да, я плачу. — Люде казалось, что она говорит это вслух. — Все уже позади, и я плачу. Я хотела быть ему матерью. Но я не могу быть матерью. Я не знаю, что это такое. Ни одна мать не поступила бы
А потом вдруг ей захотелось крикнуть всем этим людям: «Я сделала для него больше, чем мать! Я не дала ему стать негодяем! Я его спасла!»
Тот же человек, назвавшийся врачом, совал ей в рот какую-то большую, пахнущую ментолом таблетку, но она уже не воспринимала происходящее. Все было кончено. Бога нет…
…Валентин позвонил на сотовый следующим вечером. Люда вернулась в Москву, как только были закончены все необходимые формальности с милицией, медициной и властями. Якушев уехал за Лениными родителями, и Люда впервые в жизни обрадовалась его существованию. И вдруг этот вечерний звонок:
— Ты не передумала?
— Нет.
Она вспомнила лицо мужа. В тот момент, когда Леню, словно живого, осторожно несли в дом двое мужчин. И Люда сразу подумала, что никакого поезда в новую жизнь не будет. Вернее, для них это будут разные поезда — для нее и Евгения Якушева. Один из них проследует на тот свет.
— Я хочу тебя увидеть сегодня, — сказала она Валентину. — Сейчас.
— Хорошо. Там же, где в прошлый раз, через сорок минут. Она приехала чуть раньше. Гнала как сумасшедшая, пытаясь сбросить охватившее ее там, на озере, оцепенение. Но скорость не помогла, водители сторонились ее «Тойоты» и крутили пальцем у виска, и Люда вылезла из своей машины у ворот парка в прежнем состоянии. Усталая и безразличная ко всему. Даже ненависть к мужу куда-то исчезла.
Валентин был точен. Когда Люда увидела его, то словно проснулась. Ну да! Это именно тот человек, который ей сейчас нужен! Ему можно рассказать все. С самого начала.
— Валентин, — начала было она после того, как его губы скользнули по ее виску.
— Не надо, — поморщился Валентин. — С таким лицом, как у тебя сейчас, идут на исповедь в церковь. А я не священник.
Как и в прошлый раз, они пошли по аллее, и так же накрапывал мелкий дождик, только листва изменилась — сентябрь уже успел насыпать щедрые горсти золотых и багряных монеток в прежнюю густую зелень.
— Я просто хотела тебе рассказать, что было после того, как я…
— Умерла, да?
— Откуда знаешь?
— Я был на твоих похоронах. Нет, при твоей первой жизни мы не встречались. Кандидат в депутаты Сальников привлек меня к избирательной кампании уже после гибели своей дочери в горах. Чтобы я помог надлежащим образом осветить это в прессе. Через редактора одной солидной газеты. Моего хорошего знакомого, между прочим. Вот и я пришел на это дело взглянуть. На похороны. А неплохо все смотрелось. И на кладбище, и потом, в прессе. Я сам помогал выбирать твою фотографию для памятника. И когда снова увидел твое лицо… Нет, я не сразу вспомнил. Живой человек — это совсем другое. Но все-таки вспомнил. Еще там, на курорте.
— Почему не сказал?
— Ты же сама не захотела слушать. В конце концов, это твое дело, под каким именем жить, с кем жить и как жить. Удивился просто, как это все в жизни повторяется. Сначала твой отец искал киллера, потом ты сама обратилась за тем же. Почему именно вашей семье люди так мешают, а? Что, обязательно надо их убивать?
— Что ты говоришь, Валентин! Какого еще киллера искал мой отец?
— Самого обычного. Черт, смешно как! Киллеры в нашем обществе сейчас — самое обычное дело. Да… Он вдруг узнал, что его любимая жена встречается с первым мужем. Некий доброжелатель передал ему фотографии. А надо сказать, Михаил Федорович был ужасно ревнив. Фотографии-то эти были самые банальные и не слишком откровенные. Ну, стоят они себе на улице, целуются. Любовь у людей, сразу видно. А он захотел этого мужика убить. Не своими руками, разумеется.
— Откуда ты знаешь, что было на этих фотографиях? — хрипло спросила Люда. И Валентин догадался:
— Неужели же это ты их снимала?
— Да. Я.
— Вот так номер! — Он рассмеялся как-то невесело. — Теперь понимаю. Дамочка на бежевых «Жигулях». Я сразу понял, что в парике. Но лица тогда не разглядел.
— Красный «Гольф». У тебя был красный «Гольф».
— Ну да, был. Я быстро сообразил тогда, что у нас с этой дамочкой общие интересы. И, грешным делом, решил ее подставить. — Валентин сделал паузу, а потом спросил: — Ведь он тебя в тот вечер ждал в офисе в девять часов?
— А пришел ты. Но как же так? Почему? Ты же только посредник?
— Да, сейчас только посредник. А тогда твой отец меня крепко за горло взял. Старые дела. Ведь это он мне дал совет, какого рода бизнесом надо заниматься. И поначалу сам с нужными людьми сводил. Так что, Ляля, у нас с тобой в некотором роде один папа. У тебя родной, а у меня крестный. И ты мне вроде как сестра получаешься.
— Я тебе не сестра! Ведь это чудо какое-то, что ни меня, ни Якушева в тюрьму тогда не посадили!
— Якушев, Якушев… Твой муж, да?
— Он приехал чуть раньше меня. И первым нашел и Алексея Александровича, и тот пистолет, что ты предусмотрительно на столе оставил.
— Что ж, чистое было дело. Меня даже ни разу потом не побеспокоили. А ты молодец, раз сумела вывернуться. Я сразу почувствовал в тебе родственную душу. Так что не переживай, Ляля. Ты же меня сегодня не за этим позвала?
— Погоди… Я никак не могу успокоиться. Я всегда думала, что первого мужа моей мачехи убил совсем другой человек!
— Какая теперь разница?
— Но ведь все могло быть по-другому!
— Не могло. Во всяком случае, для меня. Если бы я тогда вдруг вылез из своего красного «Гольфа» и подошел к женщине в бежевых «Жигулях», она никогда не стала бы мне так дорога, как ты. Понимаешь?
— Но почему?
— Потому что я не мог полюбить ту женщину. Мне обязательно надо было встретить эту.
Когда Валентин ее обнял, Люда не выдержала и опустилась вместе с ним на ближайшую скамейку. Ноги подогнулись, так она испугалась вдруг всех этих разом вернувшихся из ее прошлого призраков.