Схватка оборотней
Шрифт:
— Из моего личного дела, так как я всего лишь один раз позировал фотографу в этой поганой форме, — ответил Крот. «Скоты, — подумал он о немцах со злобой, — отступая, не могли уничтожить наши личные дела».
— Командиром карательного отряда у вас был Пуштренко Филипп Иванович. Так я говорю или нет? — спросил Бурлаков.
— Так.
— Когда вы видели его в последний раз и где?
— Не помню, но знаю, что давно, — солгал Крот.
Осуждающе глядя на Крота, как на изобличенного во лжи ребенка, Бурлаков поинтересовался:
— А Рокмашенченко Ипполита Тарасовича вы знаете?
— Не знаю, — пробурчал отрешенно Крот. «Признаться следователю в своей тесной связи с Рыбой нельзя, так как это потом может нас погубить», — предусмотрительно подумал он, все более удивляясь осведомленности следователя.
— Вы вместе с Пуштренко-Рокмашенченко так много лет прожили в нашем городе и ни разу не встретились? В такую легенду даже ребенок не поверит, — язвительно заметил Бурлаков.
За долгие годы общения с Рыбой Крот основательно поднаторел в знании азов юриспруденции. Не опровергая и не оправдываясь, он бросил:
— Как я понимаю, следователи районных прокуратур не должны заниматься такими субъектами, как я. А если это происходит, то я хотел бы знать почему?
Бурлаков, внимательно глядя на Крота, надеясь определить по его лицу реакцию на свои слова, сообщил:
— Вы вместе с Пуштренко-Рокмашенченко подозреваетесь в убийстве Лебедева и Пучинова 27 августа прошлого года.
Быстро взметнувшиеся вверх лохматые брови Крота подтвердили Бурлакову, что его слова достигли цели. Однако он не мог не отметить огромной выдержки своего противника, который больше не выдал своего волнения.
Услышав, в чем его подозревают, Крот, неприязненно глядя на следователя, подумал: «Интересно, какие доказательства дали ему основание привязать нас к этому убийству? Вон какой лоб здоровый, разве я смогу с ним выдержать «заумную» беседу? Чем больше я буду говорить, тем больше у него появится против меня козырей. Но ему не расколоть меня. Пускай до всего докапывается своей башкой».
Нервно поиграв желваками, Крот, не повышая голоса, процедил:
— Я при прохождении службы в карательном отряде никого не убивал, в мирное время никаких преступлений не совершал. За сроком давности за измену Родине уже не могу быть привлечен к уголовной ответственности. Больше никаких показаний давать вам не буду. Если я виноват в каком-то преступлении, то доказывайте.
— Если я правильно понял, вы отказываетесь давать показания. Чем вызвано такое решение? Может быть, имеете ко мне претензии или есть просьбы? Говорите, все ваши ходатайства будут рассмотрены, — как можно корректнее спросил Бурлаков.
— Просьба есть. Я бы очень хотел, чтобы меня судили по закону ФРГ, — хищно улыбнувшись, пошутил Крот.
— Вы по национальности украинец. Зачем нам пользоваться чужими законами в своей стране?
— Но и по вашим законам как подозреваемый я имею право не давать своему следователю никаких показаний. А вы все время домогаетесь их от меня. Вы навредили мне больше, чем кто-либо другой. Ведь, как я понимаю, благодаря вашему старанию я сейчас нахожусь здесь. Уже из-за одного этого между нами никогда не будет ни контакта, ни понимания. И даже если допустить, что я совершил убийство рыбаков, вам надо это доказать, а так голословно можно подозревать любого жителя района.
— У нас есть доказательства, изобличающие именно вас в совершении этих убийств, а не кого-нибудь другого, — возразил Бурлаков.
— Какие могут быть доказательства?
— Когда будете знакомиться с делом, тогда и узнаете, — разочаровал Крота Бурлаков, не назвав ни одного из имеющихся у него доказательств.
— Я же забыл: ваш закон запрещает разглашать тайны. А может быть, и их нет вовсе?
Бурлаков, слушая излияния убийцы, был потрясен его наглостью, самообладанием. В не меньшей степени его возмущало неуважение Крота к закону, слугой и исполнителем которого он сам являлся.
«По-видимому, Крот пытается спровоцировать меня на конфликт. Хочет, чтобы я взорвался, и тогда он получит основание жаловаться на меня и сделать мне отвод. Но я ему повода для конфликта не дам», — подумал Бурлаков, сдерживая себя.
— Наш закон выражает волю многомиллионного народа, и не таким отщепенцам, как вы, судить о его недостатках и достоинствах. Еще раз подумайте в камере, против кого вы вздумали бороться в годы войны и сейчас. Неужели прожитые годы не раскрыли вам глаза на ошибки молодости, политическую близорукость? Вы вспомните, как люди жили в сороковые годы и как они живут сейчас. Для примера возьмите свою семью. Сравнение не в пользу прошлого, надо уметь смотреть правде в глаза. Вы себя ведете со мной неприлично, но ваши действия объяснимы: прошлое мешает вам объективно смотреть жизни в глаза, держит в своем плену все благие намерения, — убежденно заключил Бурлаков.
— Ваши лекции мне не нужны. Они как мертвому припарка. И мне осточертело скрывать свое прошлое, прятаться, мотаться по стране. Если уж мне довелось попасть к вам в руки, то, можно сказать, я получил право на отдых. А поэтому прошу вас меня к себе не вызывать, так как больше я никаких показаний давать не буду. И повторяться тоже не буду, — недобро усмехнувшись, угрюмо закончил он.
Глава 18
Возвратившись в камеру после допроса, Крот из бачка налил себе полную кружку воды и, утоляя жажду, с жадностью выпил. У него в голове одна мысль вытесняла другую.
«Попался! Разоблачен! Следователь все знает о нас. Что делать дальше, есть ли выход из создавшегося положения?»
Находясь в камере один, он не сдерживался и не скрывал своей растерянности. Первый раз Крот попал в такую ситуацию, когда не мог облегчить свою участь ни предательством, ни подкупом, ни убийством.
«Долго я шел к настоящему, трагическому для меня факту, и вот наконец подошло время подводить прожитому итог», — нервно вышагивая от стены к стене, напряженно раздумывал он.
В который раз окунувшись в воспоминания, оценивая свои поступки с высоты прожитых лет, он, как бумеранг, возвращался к одному и тому же выводу, что шел по жизни тем путем, который сейчас бы на другой все равно не променял.
«Как иначе я мог поступить? Советы у нас забрали все, что мы приобрели своим трудом. Неужели я должен был от своего добра отказаться без борьбы?» — обиженно и зло думал он, ожесточенно скрипя остатками некогда крепких зубов.
«Мои действия были не ошибкой молодости, как думает следователь, а результатом неизбежной классовой борьбы», — привел он себя к приятному выводу, тем самым подняв до уровня политического борца.