Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Наливай, — согласился Бес и поднял рюмку: — Хочу сказать… Рад такой встрече. Нет, не все мы еще потеряли, если в строю остались лучшие из лучших. За тебя, Мавка. За то, чтоб доля была к тебе милостивой.
Что хотел этим сказать Бес, Леся не поняла. Но ясно было, что не так уж и рад референт неожиданному появлению Мавки, соратницы Рена, посвященной, как оказалось, в важные тайны. Правду говорят, что красуня из самого стойкого мужика такие сведения выспросит, которые тот другим и под пыткой не скажет. А Рен старел: седина в волос — бес в ребро. Сто чертей в печенку проводнику,
И про шкатулку не удержался, старый бабник!
О существовании шкатулки знали только трое. Впрочем, до последнего времени Бес считал, что знали всего лишь двое, и один из них погиб.
Появилась она несколько лет назад. Бес хорошо помнил, как это было.
Куренной Рен был мужичком хозяйственным. Он часто думал о будущем, о том будущем, когда сможет отложить автомат и стать «господарем» на манер тех, кого знал еще до войны в закарпатских селах: дом под железом полная чаша, и поля вокруг, сколько глаз охватит, — мои, а на усадьбе — батраки, кони. По воскресеньям завтрак в кругу семьи, а потом и в церковь пойти — в черном костюме-тройке, в шляпе…
Но куренной был и трезвым человеком — он не очень-то в последнее время верил в будущее. Горели хаты, падали под выстрелами хлопцев куренного бедняки-активисты, что выступали за колхозы да за Советы, но на место убитых вставали новые, и было их больше, чем раньше. И даже страх переставал быть союзником Рена, потому что его больше не боялись, а просто ненавидели. Было время, на белом коне въезжал в села. Ушло то время… Посоздавали везде истребительные отряды — «ястребки» встречали куренного свинцом, указывали дорогу чекистам. И даже те, кого удавалось схватить, плевали ему в лицо, хоть и знали, что будут резать их живыми на шматки. Куренной чувствовал, что протянет недолго. От куреня осталось одно воспоминание, горстка людей, которым терять уже было нечего, каждый мог в той крови, что пролил, выкупаться.
Потому и не любил Рен, чтобы величали его куренным. Звучало это насмешкой. Предпочитал другой титул — проводник. Что это за куренной без куреня, генерал без армии?
А тут еще над лесами появились самолеты, сбрасывали листовки. Обещались в них амнистия и мирный труд.
Был у Рена старый приятель. Вместе еще при польских панах мечтали о временах, когда ОУН добудет победу. Вместе и хутора свои пожгли, когда пришли Советы… Теперь трудился старый приятель бухгалтером в колхозе «Червоный прапор».
Наведался к нему Рен ночью. Не обрадовался ему приятель, но поставил на стол самогонку, закуску. Пили неторопливо, больше беседовали, как и водится между людьми, которые давно не виделись.
— Як в колгоспи? — спросил добродушно Рен.
Думал, что будет приятель новую жизнь проклинать. А тот сказал неожиданное:
— А чего же? Крепнет колхоз. Все село сейчас в нем. Недавно три трактора получили да два грузовика. Семенами держава помогла. Лес и кирпич на строительство выделила.
— Ты мне скажи, выгодное это дело для селянина или нет?
— Как для кого. Для тебя, к примеру, — нет. А для бедняков-середнячков — очень. Про тех, у кого вообще ничего не было, кто в наймах и злыднях век вековал, я и не говорю… Колхоз для них спасение…
Рен цедил горилку, задумчиво смотрел на приятеля. Продолжал расспрашивать с тем терпением, когда хотят узнать что-то очень важное.
— Ты бухгалтер, значит, знаешь все цифры по колхозу. И хозяин был из тебя неплохой, тебя не проведешь на мякине. Сойдутся у колхозников концы с концами?
— Готовим сейчас отчет для района, — степенно ответил приятель, — скажу тебе, что все планы выполним. Будем с большой прибылью. Если же ее разумно в дело употребить, то в следующем году не только все дыры залатаем, но и на обновки хватит. А потом должен еще ты учесть, что не только в прибыли сила колхоза. Школу вон построили, под клуб фундамент заложили… Молодых хлопцев колхоз от сохи отрывает, на трактор садит.
Рену вспомнилось, как встречались они много лет назад, когда хутора их рядом стояли. Другие тогда были разговоры у них.
— Значит, и ты москалям продался? — спросил приятеля.
— Никому я не продавался… Жизнь стала другой, и надо искать в ней свое место.
— А помнишь, как стихи писал о любви к Украине?
— Помню.
— Сжег те вирши?
— Зачем же? Я Украину любить меньше не стал…
Говорили они на разных языках.
И спросил еще Рен:
— Так, выходит, нам на поддержку селянина нечего рассчитывать?..
Длинный и путаный жизненный путь прошел приятель. Учился в гимназии во Львове, был учеником в акционерном обществе «Мануфактура», членом «Просвиты», ходил на «украинские вечера», даже одно время занимал какую-то должность в районном проводе ОУН. Если Рен всегда предпочитал автомат, приятель больше знался с книжками, сам писал в «национальные» журналы. Изучил творы духовных наставников национализма и мог их цитировать по памяти. Рен в свое время ценил его за острый ум и безусловную, почти одержимую преданность идеям националистов. И вот — бухгалтером в колхозе работает…
— Выходит, так… — подтвердил приятель.
— И борьба моя напрасна?
— Знаешь, Рен, — приятель обратился к куренному не по имени, а назвал его псевдо, — советую тебе — подумай о будущем. Самое время автомат закопать. Устала земля от крови… Не мне тебя учить, как избавиться от прошлого.
Рен выпил еще чарку, сумрачно глянул на приятеля.
— Ты вот свое прошлое, как ящерка хвост, отбросил, потому что схватили тебя за шиворот. Да, видно, не всё товарыщам энкаведистам рассказал. Я с ними в переписке не состою, но лыст пошлю, все твои заслуги перечислю.
— Не утруждай себя, Рен. Я им все рассказал.
— И простили?
— Как видишь…
Рен что-то прикинул, встал — был он большим, грузным и, казалось, усталым от невидимой ноши, которая гнула его к земле. Предложил:
— Давай выпьем. Хочу попрощаться с тобой.
Когда опорожнили чарки, сказал неторопливо слова, которые часто приходилось ему говорить:
— За зраду национальных интересов…
Выстрел хлопнул гулко, и эхо его ударилось в окна, отскочило от них и еще раз покатилось по хате.