Схватка за Родос
Шрифт:
— Уважаемый от радости забыл, наверное, что…
— Нет, не забыл! — перебил рыцаря богослов. — Не забыл. И смотри, как я тебя люблю и на что иду — хотя что мне, старому ослу, кичиться этим… Если ты не найдешь в Шекер-Мемели что-либо противное тебе, чтобы взять ее замуж, я отдаю ее тебе, Арслан-бек, и она выйдет замуж за тебя по закону твоей веры…
— Ты… Не понял — ты разрешаешь ей креститься?! — не поверил своим ушам Торнвилль.
— И ей, и детям вашим. Аллах установил между вами любовь и милосердие, и да найдешь ты в этой женщине успокоение; Бог един, мы оба это
Крик простреленной навылет лани раздался из широкой груди Шекер-Мемели, когда она увидела Торнвилля. Сорвав чадру, нисколько не стесняясь Ньюпорта, теперь уже она кинулась к нему, и повторилось практически все то же самое, что и со стариком, только, разумеется, обнять турчанку было куда как приятнее, хотя сложнее. Она, как показалась Лео, нисколько не изменилась, только прекрасные глаза невольно выдавали ту бездну страдания, что нещадно поедала ее душу все эти годы…
Девочка, пухлая и синеглазая, настороженно следила за матерью, мальчишке же все было смешно. Гиязеддин в волнении положил свои иссохшие ладони на их головки и торжественно произнес:
— Радуйтесь и ликуйте, внучата мои, ибо небо вернуло вам отца!
И теперь уже, как в старом глупом индийском фильме, и эти бросились к воссоединившимся родителям.
— Я приехал за тобой, — прошептал Торнвилль на ухо турчанке.
— Я знаю… Я верила, я всегда ждала… Даже когда сказали, что ты погиб на Родосе… Сидя под чинарой с моими черепахами, я каждый вечер представляла себе, как однажды ты придешь… Уставший, весь в дорожной пыли, израненный — но живой, и ко мне!..
— Ты готова расстаться со всем, что тебе дорого, и уехать со мной? Вместе с детьми, конечно…
— Что мне весь мир без тебя!..
— И крестишься?
— Да. Мы много раз говорили об этом с отцом, пока была надежда найти тебя…
— Он разрешил — дело за тобой…
Шекер-Мемели разрыдалась, повиснув на шее Лео. Ньюпорт незаметно вышел, погулял немного по двору поместья, вернулся чуть погодя с подарками — и застал Лео с его турчанкой все в том же положении.
— Ладно, — решил он нарушить затянувшуюся идиллию, — я вижу, у вас тут все хорошо… Раздавай подарки, Торнвилль, а ты, достопочтенный, будь так добр и любезен, чтоб приказать накрыть для нас стол, а также наших людей и лошадей накормить и напоить. Лео уже весь без ума, а любовью сыт не будешь.
Старик извинился, захлопотал, дети засуетились, Шекер-Мемели, только сейчас обратив внимание на сэра Томаса, смутилась и даже на какое-то время надела чадру, но потом, махнув белой рукой, передумала, и ласково улыбнулась гостю. Тот сказал Торнвиллю по-английски:
— Я стану ее восприемником при крещении — только это спасет ее от того, чтоб я ее не отведал!
— Охальник! — усмехнулся Торнвилль, гладя Шекер-Мемели.
— Что делать! Люблю турчанок, люблю гречанок и греческое вино. Потому пребуду здесь и никогда не вернусь в Англию. Здесь и помру, под этим черным небом с огромными сияющими звездами, на груди смуглянки и с чарой
— Сейчас соберут трапезу! — торжественно произнес старик. — Будьте же счастливы, дети мои, под покровом Всевышнего. Только… Знаешь, Арслан, я хотел бы попросить тебя… Наверное, надо бы вам уехать вообще подальше отсюда, к тебе на родину. Здесь слишком… слишком неспокойно. Будь проклято это приграничье! Я буду переживать за них.
— В Англии столь же неспокойно, как и везде в этом несовершенном мире… Там гражданская война, не утихающая до сих пор. Все мои погибли в ней — кто на ратном поле, кто был казнен королем-победителем… Так что — Петрониум или Родос. Зато ты сможешь навещать нас.
— Хорошо ль будет там моей названой дочке?.. Не забывай, что мы — турки, и отношение ко всем нам после войны вряд ли будет хорошим…
— Не бойся. Никто не скажет худого слова. Не посмеет. А кто скажет, тому я выпущу кишки. Посмотри на брата Томаса — он вызвался быть ее крестным! Так вдарит обидчика по голове, что она провалится у того в желудок! Шекер-Мемели и так много страдала — разве я допущу, чтоб она была несчастлива?..
— Да будет так! Прошу к столу! Вас вообще надолго отпустили?
— Недельку погостим.
— Слава Аллаху! Слава Аллаху! Пока соберемся, пока то да сё… Поглядим за звездами, как бывало… И чудеса Иераполиса откроются вам, друзья!..
Тем и кончился рассказ. Вволю погостив у Гиязеддина, латиняне вернулись в Петрониум. Несколько позже, уже на Родосе, Торнвилль обвенчался с дамой Магдалиной — окрещенной в честь одной из покровительниц ордена Шекер-Мемели, прежде испросив в горячей молитве прощения и разрешения у духа Элен. Она, прекрасная бедная де ла Тур, навеки останется в его сердце, до последнего издыхания, но он сам, и эта несчастная турчанка все же заслужили немного простого человеческого счастья, в котором ему с Элен отказал Бог.
Великий магистр Пьер д’Обюссон тоже был рад счастью Торнвилля и не осуждал его за измену памяти Элен.
— Я обещал покрестить ваших детей, — сказал француз англичанину, — но Всевышний взял Элен к себе. Что же, я рад, что хоть наполовину, но сумею сдержать данное мною обещание. Я стану крестным твоих детей от этой османской дамы.
Торнвилль припал к его ногам, вызвав беспокойство магистерских псов.
— Ну не надо, не надо… Как назовешь?
— Сына — Питером, в честь моего доблестного и доброго господина магистра — если он не возражает, конечно, а дочь…
— Что же ты остановился? Неужели не продумал? Не поверю!
— Можно ли, чтоб она была Элен?..
— Лучшего имени ты не мог бы подобрать. Пусть эта малышка будет счастлива за нее… И ты будь счастлив, рыцарь, и сын твой, и да будут ваши руки тверды, если над Родосом вновь сгустятся тучи… Но мне хочется верить, что крест Христов никогда не покинет этот благодатный остров, чтоб не напрасно были обагрены мученической кровью храбрых христиан его бастионы… Бессмертная слава павших и уцелевших — в веках, а память их — в род и род. Красуйся, остров, оплот веры Христовой, и стой твердо против лютого врага — всегда: ныне, и присно, и во веки веков!