Схватка (журнальный вариант)
Шрифт:
Они проговорили всю ночь. Вначале Рен спрашивал — Ива отвечала. По тому, чем он интересовался, Ива сразу поняла: знает Рен каждый ее шаг и о каждом ее поступке ведает. За эти месяцы дотошный Сорока прощупал всю ее жизнь — и прошлую и настоящую.
— Я приказал срочно переводить тебя на нелегальное, — сказал вдруг проводник. — Догадываешься, зачем?
— Видно, мне больше не надо возвращаться в город…
«Умная, — отметил Рен. — Так о ней и Дубровник отзывался. Да, другого выхода нет, — размышлял проводник. — За кордоном ждут курьера. Дорога туда опасная — не каждый ее пройдет,
— Ты уйдешь за кордон…
— А как же с Марией Шевчук, зеленогайской учительницей?
— Сорока докладывал: вышла ты на след… То добре, приговор должен быть выполнен. Это сделают другие. Но сейчас важнее всего вот что: центральный провод следует информировать о наших делах. Ты пойдешь не с победными реляциями, а с докладом об истинном положении вещей. Сможешь?
— Постараюсь.
— И чтоб никаких фокусов в пути — у тебя только один приказ: обеспечить связь. Если почувствуешь, что попалась, тогда…
— Я поняла…
— Потому что сведения, которые ты понесешь, если попадут в чужие руки, уничтожат всю организацию, точнее, то, что от нее осталось.
Рен горько улыбнулся.
— Покажи руки, — неожиданно потребовал он.
Не удивляясь, Ива протянула тонкие девичьи руки — ладошками кверху.
— Никогда не думал, что вот в такие беличьи лапки вручу ключи от нашей сети.
Девушка обиделась.
— Если не доверяете — тогда к бисовой маме со всеми вашими тайнами…
— Не кипятись, Это я чтоб прочувствовала, какую тяжесть на себя принимаешь. А другого выхода нет — только ты знаешь этот путь.
— Откровенно.
— Говорят, любишь с оружием забавляться. Учти, в этом рейсе у тебя в случае опасности может быть только один выстрел — для себя.
— Уже предупреждали.
— С Дубровником был спокоен — Максим знал, как в таких случаях действовать. Дубровник — кремень. Но его нет. И говорить об этом больше не будем. А теперь слушай и запоминай.
Рен перешел к детальной характеристике подполья. Разговор закончили под утро. Рен час-другой подремал и сразу же ушел со своими хлопцами лесами на базу. Ива должна была отправиться в рейс через день — провожать до кордона ее будет Роман.
— Я ему приказал, — сказал Рен на прощанье, — чтоб стрелял в тебя при первой же опасности — так надежнее.
Роман отпросился у Ивы попрощаться перед рейсом с женой и дочкой. А сам отправился на встречу с Малеванным.
Чуприна твердо решил: придет Малеванный, и он ему скажет, что пора заканчивать эту затянувшуюся игру: сколько бы веревочке ни виться, а все конец будет. Да, он ошибся. Да, его ошибки оплачены дорогой ценой. И поскольку платили другие, то Чуприна готов встать перед людьми: карайте меня и судите так, как я того заслужил.
Дальнейшая борьба действительно бессмысленна. Замахнулись трезубом [45] на солнце. И ни жарко от этого солнышку, ни холодно.
Не хочет больше Чуприна возвращаться в лес, к Рену.
Не бажае.
Лучше к стенке.
И с этой курьершей не хочет идти — от таких осатанелых вся беда.
Против кого сражались? Против народа, вот против кого. Сколько было тех, кто поднимал руку на народ? Петлюра… Скоропадский… Савинков… Всех не перечесть. По-разному кончили, а судьба у всех предателей одна: ненависть и презрение.
45
Трезуб — символ украинских буржуазных националистов.
Малеванный опаздывал, и Роман уселся на пень, прикрыл лицо воротником от сырого ветра, гнавшего впереди себя колючие снежинки. Автомат он положил на колени — решил сдаваться лейтенанту с оружием. «А добрый бы из Малеванного товарищ получился. С таким не страшно и через огонь», — подумал с симпатией.
То ли ветер заглушил звуки, то ли необычные мысли притупили лесное чутье Романа, но не услышал он шагов, не заметил, как от края поляны, оттуда, где встали вековые дубы, отделился человек и пошел по снежной, прикатанной ветром целине.
Снег был мокрый — не скрипел под валенками.
Гуляла поземка по поляне, человек шел, подняв воротник, уткнувшись подбородком в овчину полушубка, отворачиваясь от ветра.
Поляна была в деревьях, как в кольце. С одного края разрезала это кольце просека, и врывался ветер в нее, будто в трубу печную. Темнел в конце просеки шматок неба.
Человек подошел вплотную к Роману, остановился. Сидел Чуприна на пне большой нахохлившейся птицей, втянул голову в плечи, сгорбился.
— Вечир добрый, Романе, — услышал неожиданно совсем рядом.
Через мгновение Чуприна был на ногах, уткнул ствол автомата в грудь пришельцу.
— Выследила? Погибай, как собака, сучка лесная!
— Погоди! — крикнула Ива. — Не стреляй! Пришла к тебе с приветом.
— От кого?
— Велел кланяться лейтенант Малеванный…
Первая мысль была у Чуприны: попал лейтенант в засаду. Но нет, Малеванный не из тех, кто предает. Значит, тянулись хвостом эсбековцы, когда встречался с чекистом? И как не заметили?
Роман не опустил автомата, но и не нажал на спусковой крючок. Он прикинул, что в лесу один на один ему нетрудно справиться с Ивой — к утру и снегом ее заметет, пролежит до весны. Только попробовать надо: вдруг скажет что-нибудь о Малеванном, и еще можно выручить хлопца.
— Куда дели Малеванного? — заорал, не сдерживая больше душившей его ярости, Роман. — Замордовали хлопца, падаль закордонная? Отвечай! Не поведу тебя к чекистам, у них законность дуже соблюдают! Становись под дуб, молись богу, если не разучилась!
— Охолонь, хлопче, — безбоязненно отвела ствол автомата Ива. — Прежде чем лаяться, послушай… Не найдется у тебя сигареты?
— Ты ж не палила, — хмуро ответил Роман.
— Чудак чудачина! И сейчас не курю. Это Малеванный велел спросить: не найдется у тебя сигареты?