Схватка
Шрифт:
— Я не трушу. А не выгорит — совсем уйду, — сказал он с внезапным бешенством.
— Отступаешь?
— Переступаю! Вашу лабораторную лужу… На чистый бережок, в цех. Там, по крайней мере, работяги, а не моллюски… И пусть тут все сожрут друг друга, и Шурочку в том числе! Или в Ленинград уеду. А теперь оставьте меня в покое…
Ему стало стыдно за свою вспышку. Петр-то при чем?
Вошла Вилька, спросила, не затворив дверь:
— Ты идешь? А то у меня своих дел полно.
— Останусь… — Может быть, он
Петр уткнулся в «Огонек», взятый со стола, на обложке — по черному звездному фону — летящий спутник. Сказал сиповато, не поднимая глаз:
— Вот на таких кораблях будут когда-нибудь и наши «звездочки».
О чем-то надо было говорить…
Юрий радовался тому, что Петр остался, одному было бы совсем худо.
— С тобой-то что стряслось? Кинулся на Семку как бешеный, она ведь и ему фигу показала.
Юрий молчал.
— Это у вас после поездки?
— Откуда тебе известно?!
— Семен болтал.
— Всеведущий.
— Не знаю, где он о таких случаях узнает.
Душевная боль, притупись, вновь ожила, подкралась к сердцу.
— Поездка наша — не случай, ясно?
— Как божий день… Сгоняем партию? — Он снял с полки громыхнувшую коробку с шахматами, пытаясь отвлечь приятеля.
— Или ты не веришь, что случай случаю рознь и не обязательно сначала два года дружить, а потом уж… а потом через месяц разводиться? И так бывает.
— Да, конечно, — замялся Петр. — Все бывает…
Он двинул пешку. Юрий машинально открыл фланг, поставив под угрозу ферзя.
Казалось, он понял заминку, ему даже нехорошо стало, когда он это понял. Час назад он поставил крест на всей этой истории, а сейчас готов был отстаивать заново.
Он передвинул фигуру не глядя, раздираемый мучительной мыслью: случай, эпизод — ничего у него с Шурой не было! Эпизод для нее и для него, и хватит, хватит, черт побери, усложнять, размазывать кисель по тарелке. Съезди на его месте другой, было бы то же самое. Чем он лучше?
— Во всяком случае, она свободна решать, — сказал Петр, словно бы отвечая на его мысли, жаркие, беспомощные…
«Какие у меня права что-то требовать, осуждать? Свободный человек. Свобода!» Он вдалбливался, вклинивался в это призрачное и острое слово, застрявшее у сердца как минный осколок, старался понять его угрожающий смысл. Для других все проще, для них Шура лакомый кусок. Господи, может, так и надо? Что — надо? Тому же Викентьичу, значит, все можно, а ему нельзя? Тоже можно. Иначе как бы он смог, если бы другим было нельзя. Кого же винить?
У него даже голова закружилась от этой белиберды, этак легко и мозги свихнуть. И он снова, точно за спасительную соломинку, ухватился за острый, ранящий осколок: «Свобода!»
Она свободна была вести себя как хотела, а не так, как надо. А как — надо?.. Свободна искать то, что ей по душе. И при чем
Он очнулся, поймав на себе озадаченный взгляд Петра, и понял, что говорит вслух. На виду у Петра нагромождает спасительные горы, за которые можно спрятаться.
— Чего ты уставился?
— Да так… Чувство необъяснимо, по себе сужу, — сказал Петр, — и не нужен я ей, хоть тресни. Не потому, что, скажем, я плох, а она хорошая, необыкновенная. Просто ты не в ее вкусе, а почему, ей и самой невдомек. Так у ней глаза устроены. И никакой обиды не может быть, легче смотри на вещи.
Кого он утешал — себя или его, Юрия?
И впрямь стало как будто легче, но он уже не доверял этой обманчивой легкости.
— А может, она и права по-своему, Шурочка, — неожиданно изрек Петр. — Помнишь, у поэта: жить нужно легче, жить нужно проще и…
— Это вариант, — зло усмехнулся Юрий. — Жизнь — мгновение. Поденке — ночь, человеку — век, и вся разница? Живи, пока живется? Сплошными эмоциями?
— Вот! И она это поняла лучше нас. А что? Дитя природы. Это уж в ней, и надо мириться…
— С абсолютной свободой? Без тормозов?
— Ну почему… В общем-то существует равновесие. Оттого и люди все разные. Одни — полюс чувства, другие — рассудка. Ты-то уж, наверное, полюс Северный.
— А ты?
— Ни то ни се. Средняя полоса. Полесье.
— Съехали на юмор?
— И то слава богу. Ходи.
Юрий посмотрел на доску, неуклюже двинул под мат короля, отдернул было руку… и оставил его на месте:
— Сдаюсь.
— Слишком сильная у тебя защита для сдачи, — сказал Петр.
— Мат же.
— Я не о шахматах. — Он вернул на место короля. — Не балуйся… А может быть, даже самозащита — самолюбивы мы шибко…
— Возможно.
— Защищайся с умом.
— Нет уж, хватит. Просто я хочу иметь о ней собственное мнение. Окончательное.
— При чем тут она? Я тебе о партии… А она, что ж… Слушай, а может, Вилька права?
— Насчет лисы-приспособленки?
Петр вздохнул.
— Не знаю, — сказал Юрий, — иногда мне кажется: пойми я ее, и стало бы легче. Что б там ни было! Самое страшное — неясность, когда не понимаешь человека.
— Любимого…
— Человека!
— А вдруг окажется плох? Станешь перевоспитывать, а? На собственный манер. Выходит, понять — значит покорить, иначе зачем лезть в душу? Эх, гордыня человеческая…