Швец. Второй шанс для бандита

Серж Олли

— Не трогай меня, — говорю ему надрывным громким шёпотом. Разворачиваюсь и подаю ему белье небрежной кучей. — Можешь оплачивать и заодно запоминать цвета. Хочешь, чтобы я, как раньше была твоей до самых трусов? Так это лишнее. Марья — это мой ошейник и поводок. Думаю, ты прекрасно умеешь ими пользоваться. Я понятия не имею, с чего ты решил, что я плохая мать, но я не такая!

Швецов окидывает меня тяжёлым, нечитаемым взглядом. Молчит. Я замечаю, как ходят желваки на его скулах. Ну давай! Скажи уже!

— Что-нибудь

выбрали? — к нам совершенно не вовремя подходит консультант. Почувствовав напряжение, девушка тушуется. — Ну, если что, то вы всегда можете меня позвать…

Она уже собирается сбежать, но Швецов ее тормозит.

— Постойте, — рявкает. — Пробивайте. Добавьте халат и пижаму. — Всовывает ей в руки белье и отходит от примерочной.

Я в полном шоке опускаюсь на небольшой стул. Сердце запоздало начинает ухать в груди.

Ну и как этого Швецова понимать? Просто с ума сойти можно… Это фора? Или я только что его окончательно разозлила?

Глава 8. Ожоги разной степени.

Варя

Собрав в кучу свои растерзанные чувства, выхожу из примерочной. Покупки уже стоят упакованными в большие фирменные пакеты на стеклянном столике. Кажется, что их гораздо больше, чем должно быть, но мне все равно.

Швецов сидит рядом с Марьей на диване и слушает ее болтовню с, прямо таки, неподдельным интересом. Подойдя ближе, я улавливаю обрывок диалога.

— Мама любит гречку. Она говорит, что это очень вкусно, — вещает дочь.

— А ты, значит, гречку не любишь? — уточняет Швецов.

— Не-а, — мотает Маша головой. — Я люблю варёную колбасу и роллы.

— Роллы? — искренне удивляется он.

— Угу, — кивая, болтает она ногами.

— Ну хорошо, роллы так роллы, — пожимает плечами Швецов. — Сейчас дождёмся маму и пойдём ужинать.

— Скорей бы, — вздыхает дочь. — Животик урчит… Слышишь?

— Марья никогда не пробовала роллы, — подхожу я к ним ближе и забираю со стола пакеты. — Но она действительно не ужинала, и ей нельзя долго быть голодной.

— Почему нельзя? — хмурясь, оборачивается на меня Александр.

Марья притихает, понимая, что пришла ехидна-мать, и номер с роллами не удался. Кидаю на неё строгий взгляд.

— Потому что у нее периодически обостряется гастрит, — объясняю ему с тяжёлым вздохом.

— Гастрит в четыре года? — снова смотрит он на меня, как на вселенское зло.

— Ну ты же видел ее медицинскую карту, — не удерживаюсь я от едкости. — Что же не изучил?

— Варя, — предупреждающе рычит он. — Просто ответь.

— Ну давай как-то не при всех, — развожу я руками, как бы намекая, на продавца и пару других покупателей.

— Ладно, — склоняет голову на бок Александр и решительно встаёт. — Пошли? — подаёт Маше руку.

Дочь соскальзывает с дивана

и юркой мышкой подбегает ко мне.

— Я с мамой, — виновато смотрит на меня.

Целую ее в макушку и глажу по растрепавшимся косичкам. Подлизаа.

— Совершенно необязательно идти в ресторан, — говорю Швецову. — Если у тебя дома есть молоко и овсянка этого вполне достаточно.

— Я уже пообещал, — рявкает он в ответ и решительно направляется к выходу из магазина.

За столом в ресторане я стараюсь вести себя уверенно и не впадать в состояние восторженной, бедной родственницы. Но цены меня повергают в острое ощущение собственной неполноценности. Нет, ну на это просто не возможно иначе реагировать, когда одно блюдо стоит столько, сколько мы с Марьей съедаем на двоих в неделю.

— Пасту, том-ям, устрицы? — предлагает мне Швецов. — Или все-таки борщ? — с усмешкой.

Да, действительно очень долгий период наших с ним отношений в ресторанах я заказывала борщ. Просто потому что меня пугали названия и неизвестные вкусовые качества, а цен в тех ресторанах не было вовсе.

— Да, — не ведусь я на провокацию, откладывая в сторону меню. — Марье борщ, а мне пасту. Спасибо большое.

Швецов делает заказ, удивляя меня тем что берет себе тоже самое, только добавляя тарелку мясной нарезки.

Марье приносят фирменный детский сундучок от ресторана с фломастерами, раскрасками и прочими играми.

— Ну, я тебя слушаю, — откидывается на спинку дивана Швецов.

— Что ты хочешь услышать? — я моментально ощетиниваюсь. Не могу это пока контролировать.

— Историю про гастрит, — напоминает он.

— А, тут все просто, — пожимаю плечами. — Я немного не доносила дочь, потому что ухаживала за мамой. В патологии новорожденных Марье занесли стафилококк. Чтобы вылечить, шарахнули антибиотиками, — горло перехватывает, потому что перед глазами встаёт убогое детское отделение с кювезами. Вот и все… — развожу руками. — Кормление не наладили, потому что в молоке тоже был стафилококк. Была куча смесей. Ей мелкой все не подходило аж месяцев до четырёх. Спасибо твоим деньгам, — усмехаюсь. — Кое-как до полутора лет протянули. Потом я ночным оператором в такси работала. Год назад тетка устроилась в интернат и предложила устроить Марью.

Заканчиваю рассказ и чувствую, как внутри дрожит каждый орган. Мне хочется вцепиться Саше в лицо за все то, что мне пришлось пережить. Ещё больше, за то, что пришлось все снова вспомнить. Господи, ну зачем он появился? Почему не раньше, когда мне нужна была поддержка, почему именно сейчас, когда я более-менее научилась жить?

— Понятно, — хмуро кивает Швецов.

— Мам, красиво? — демонстрирует мне дочь рисунок в лучших традициях Пикассо.

— Да, Машунь, очень, — киваю ей. — Ещё кого-нибудь нарисуй. Давай, вот, солнышко желтым…