Шведская сказка
Шрифт:
– Приподними меня, Элис – прошептал король. Секретарь, осторожно придерживая за спину, помог приподняться. Каждое движение вызывало ужасную боль. Но Густав нашел в себе силы. Слабеющей рукой, царапая и разбрызгивая чернила, король вывел: «Густав».
Секретарь осторожно опустил короля на подушку и принял из его рук перо и бумагу.
– Скрепи своей подписью, Элис. – прошептал из последних сил Густав и тяжело задышал. Теперь с его губ еле слышно срывались какие-то слова. Шредерхейм склонился над умирающим, стараясь понять их смысл. Взгляд Густава блуждал по сторонам. Секретарь разобрал лишь:
– Я не верю Карлу… я не верю Карлу…
Вдруг глаза короля прояснились. Его взгляд остановился на Шредерхейме. Густав виновато улыбнулся и четко произнес:
– Все, мой друг. Acta est fabula. Пьеса сыграна. – И испустил дух.
Герцог Карл действовал решительно и быстро. Верховный судья королевства Вахтмейстер на первом же заседании опекунского совета заявил, что дополнение, подписанное королем Густавом на последних минутах жизни, не имеет юридической силы:
– По законам нашего королевства сию бумагу должны были скрепить своими подписями два свидетеля. А мы видим лишь подпись нашего покойного короля и его секретаря. Таким образом, в законную силу вступают подписанное ранее завещание, по которому единоличным регентом королевства определен его высочество герцог Карл Зюдерманландский.
Губы младшего брата покойного короля тронула чуть заметная презрительная насмешка.
Всех приверженцев короля – «густавианцев» отстранили. Их преследовали. Многим пришлось бежать. Убийцу Густава схватили очень быстро, и также быстро обезглавили . Без лишних разговоров. Более никого не разыскивали.
Внешняя политика Швеции перешла в руки Густава Адольфа Рейтерхольма, бывшего камергера королевы Софии Магдалены, сосланного покойным королем в Рим. С герцогом их связывало тайное общество вольных каменщиков. Эти двое и стали править Швецией. Но сочетание было неудачным. Герцог Карл был амбициозен, но слаб, ленив и податлив. Рейтерхольм – трудолюбив, но очень стремился к власти. Отношения с соседями опять обострились.
Таков финал, читатель, шведской пьесы. Законы жанра соблюдены. Интрига закончилась смертью того, кто ее начал. Ее главный герой, он же автор, погиб от руки подосланного убийцы. «Весь мир стал подмостками сцены!» - любил говорит Густав III. Шекспир был бы доволен. Но вернемся в начало. За пятьдесят лет до этого. Занавес!
Глава 1. А между тем в провинциях российских…
Ни один день не проходит без чего-либо.
Тит Ливий - римский историк
Неспокойно было в провинциях российских. Людей лихих развелось без счета. Много беглых приходило из заграницы. В шайки сбивались. Разбоем да грабежом промышляли. С добычей обратно за рубеж уходили. То одно дело.
А были разбои и особого рода. Рыльский помещик Поповкин сам собрал партию разбойную из крестьян своих, да беспаспортных разных с беглыми рекрутами вкупе, пришел к соседу своему помещику Нестерову в село Глиницы, пограбил, пожег, двоих убил до смерти.
Брянского помещика Ивана Зиновьева люди на Большой Смоленской дороге разбоем промышляли. Купца Григория Кольцова пограбили, к хозяину в усадьбу приволокли. На цепь посадили, били сильно.
В Белгородской губернии прапорщик отставной Сабельников содержал пристань разбойную, людей лихих отряжал на воровские дела, долю имел свою от промысла ихнего, порой и сам не гнушался поучаствовать.
Особы женского пола также не смущались ремеслом разбойным промышлять. Помещица новгородская девица Катерина Дирина вместе с братом своим гардемарином Морской Академии Ильей да с родственниками - Агафьей, Ефимом и Тимофеем, взяв дворовых своих и крестьян числом до пятидесяти, разорили дотла деревню Кукино, помещика Ивана Мусина-Пушкина. При том драку учинили, крестьян побили, а некоторых и до смерти.
Канцелярии губернские завалили делами подобными. Разбирательства тянулись годами. Помещики перекупали секретарей магистратских, или связями родственными пользовались. На обиженных возводили напраслину. Купца Григория Кольцова побитого и захваченного людьми от помещика Зиновьева освободила брянская воеводская канцелярия. По суду разбой доказан был. Но Зиновьев, следствия в Брянске избегая, подал челобитную в Главный магистрат. В Москву. Дескать, братья купца Кольцова – Иван да Кузьма, сами в дом к нему приезжали и бесчестили сильно. А обер-президентом в Главном магистрате сидел сродственник ближайший Зиновьева – Степан. Он и судил. По-родственному. Поверенного братьев Кольцовых в железа заковали и под караул сунули. Мало того, помещик брянский Иван Зиновьев в сговор вошел с асессором коллежским Афанасием Гончаровым, чтобы тот обвинил Кольцовых, а с ними еще 700 человек купеческого сословия, что де приступали к его двору конюшенному и из ружей стреляли по его крестьянам. Гончаров прошение в Сенат подал. Там задумались, почему дело сродственника разбирал обер-президент магистрата. И пошла морока. Сенат ответ запросил, Главный магистрат донес, что бумага нужна гербовая, а ее покупать надобно за счет виновных Кольцовых. Те не являются, следовательно, ответ писать не на чем. Сенат приказал купить ее на средства Главного магистрата, а по окончании разбирательства, взыскать деньги с виновного. Пока искали бумагу гербовую, возмущение великое сделалось в самом Брянске. Кто за тех, кто за этих. Капитан Рязанского полка Махов с командой воинской прибыл, да сделать ничего не смог. Крестьяне с посадскими людьми объединившись, отпор дали сильный. Сенат обеспокоился и велел Военной Коллегии послать в Брянск достаточно драгун со штаб-офицером:
– И если не сдадутся – сказано было, - поступить с ними, как со злодеями. Но в самой крайней нужде.
В Лифляндию, от Военной Коллегией поступило: выдвинуть в провинции порубежные Белгородскую и Брянскую полки драгунские – Ингерманландский и Нижегородский. Генерал-губернатор, фельдмаршал и граф Петр Петрович Ласси , отдыхая на старости лет от трудов прежних ратных на поприще мирном, даже обрадовался. Тесно стало в провинции от войск, как вернулся из похода заграничного корпус Репнина. С прокормом плохо. Полки, особливо драгунские, лошадьми вовсе исхудали. Фуража не хватало.
– Дошли, наконец-таки, до Петербурга донесения мои. Там, на травах добрых и полки конные воспрянут. А то, сердце кровью обливается, думами изошел весь, как прокормить ораву такую, воинство русское. Помещики местные лифляндские скаредны и жадны донельзя, да скандальны. По пустяку каждому в столицу отписывают. Судами грозят. А Сенат все слушает их. Слава тебе Господи, - перекрестился старик, - сдвинулось.
Недолго думая, вызвал к себе Петр Петрович генерала Фролова-Багреева, кавалериста знатного. Миниховской школы. Вытянулся генерал пред губернатором. Торсом стройный, хоть ноги и кривоваты, как положено истинному коннику, взгляд умный, прямой, честный и проницательный, усы молодецкие, черные, прям не по возрасту.
– Подкрашивает, - подумалось старику, - молодится. Ну да дело его. – И вслух:
– Вот что, генерал мой любезный. Указ коллегиальный мы давеча получили. Надлежит нам два полка драгунских отправить в провинции порубежные – Брянскую, да Белгородскую. Совсем там житья не стало от людишек разбойных, от волнений крестьянских. Оно, конечно, не дело для регулярства службу полицейскую нести, но выбирать не приходиться. Надобно приказ сполнять. Да и нам, в хлопотах наших по содержанию воинства послабление выйдет. – Кряхтя, поднялся губернатор, бумагу протянул казенную. Фролов-Багреев принял почтенно.