Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька, аль-Мульк Низам

Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька

на обложку

аль-Мульк Низам

Шрифт:

Рассказ. Был один из саманидов справедливый эмир; звали его Исмаил сын Ахмеда. Он был чрезвычайно справедлив и наделен многими добродетелями: обладал чистой верой в бога, преславного и всемогущего, был благодетелем бедняков, что показано в его жизнеописании. Этот Исмаил был тем эмиром, что сидел в Бухаре, а его предки владели Хорасаном, Ираком, Мавераннахром. [22] Якуб сын Лейса выступил из Систана, захватил весь Систан. Его соблазнили миссионеры; он стал поступать по закону исмаилитов. Замыслив плохое против багдадского халифа, он вознамерился пойти на Багдад, чтобы погубить халифа, истребить дом Аббаса. Халиф получив известие, что Якуб собрался на Багдад, отправил посла: „у тебя в Багдаде нет никакого дела. Лучше держи и блюди Кухистан, Ирак, Хорасан, дабы не возникло беспокойство. Возвращайся!“ Якуб не подчинился. Он отвечал: „У меня такое желание, — непременно прибыть к твоему двору, чтобы установить условия моей службы и возобновить присягу. Пока это не исполню, обратно не вернусь“. Сколько ни посылал халиф послов, Якуб давал тот же самый ответ, затем он собрал войско и направился на Багдад. Халиф обеспокоился, созвал знать столицы и сказал: „Вижу, что Якуб сын Лейса вышел из повиновения; он идет сюда с предательскими намерениями; ведь мы его не звали, я ему приказываю — возвращайся! — не возвращается. По всему видно, что кроет измену в сердце. Полагаю, что он присягнул батинитам. Но это он не откроет, пока не прибудет сюда. Не следует нам быть беспечными по отношению к нему. Как надо поступить в этом деле?“ Положили на том: халифу не находиться в городе, а выйти в поле и там расположить стан и лагерь; всем же приближенным и знатным Багдада быть с халифом. Когда Якуб появится и увидит халифа в поле с войском, замысел его окажется ошибочным, а его мятежность станет повелителю правоверных очевидной. Люди же в лагерях будут сноситься одни с другими; если он питает враждебные замыслы, то ведь не все эмиры Ирака и Хорасана единомышленны и согласны с ним в том, что он замышляет. „Когда Якуб проявит мятежность, мы сможем хитростью смутить его войско, а в случае если попадем в трудное положение — перед нами открытая дорога, мы не окажемся в положении пленных, запертых в четырех стенах, и сможем уйти в другое место“. Повелитель правоверных одобрил этот план. Так и сделали. Халифом |12| тогда был ал-Мутамид алиллахи Ахмед. Когда Якуб сын Лейса прибыл, он расположился против халифатского лагеря и оба войска перемешались. Якуб сын Лейса обнаружил свою мятежность, послав к халифу сказать: „Покинь Багдад, а сам ступай, куда хочешь“. Халиф потребовал отсрочки на два месяца; Якуб не дал отсрочки. Ночью халиф отправил тайно одно лицо к войсковым начальникам Якуба. „Он открыто проявил мятежность, стоит заодно с еретиками, — да проклянет их бог! — пришел лишь затем, чтобы искоренить нашу семью, посадить врагов на наше место. Будете вы ему помогать или нет?“ Одни отвечали: „Мы от него получаем хлеб, это благосостояние получили на его службе, что он сделал— мы сделали“. Но большинство отвечало: „Нам ничего не было известно об этом деле, полагаем, что Якуб, никогда не будет враждовать с повелителем правоверных; если открыто обнаружится вражда, мы на то не согласимся; в день встречи будем с тобою и во время битвы перейдем на твою сторону, тебе поможем“ Так отвечавшие были эмиры Хорасана. Когда халиф убедился, что войсковые начальники Якуба таковы, он обрадовался; на другой день, укрепившись сердцем, он послал сказать Якубу: „Ты проявил неблагодарность за благодеяния. Меч между мной и тобой. Я не страшусь, хотя мое войско мало, а твое — велико“. Он приказал войску взять оружие, бить в барабаны войны, трубить в горны мщения и выстроиться в поле. Когда Якуб сын Лейса это увидел, он произнес: „Я достиг своей цели“. Он также приказал бить в барабаны; его войско село на коней и в боевом порядке двинулось в поле, установив ряды против войска халифа. Прибыл халиф, встал в центре на одной стороне, на другой—Якуб сын Лейса. Затем халиф приказал одному человеку, обладавшему зычным голосом, выйти между двух рядов и громко прокричать: „О воинство мусульман! Знайте, что Якуб стал бунтовщиком. Он прибыл затем, чтобы искоренить дом Аббаса, привести врага из Махдиэ, [23] посадить его на место халифа, отменить сунну, [24] открыто провоз- |13| гласить ересь. Всякий, кто пойдет против наместника посланника божьего, будет подобен тому, кто вышел из послушания всевышнему и удалился из общины мусульман. Ведь всевышний неоспоримо приказывает в своей книге: „Повинуйтесь богу, повинуйтесь посланнику сему и тем из вас, которые имеют власть“. [25] Итак, кто из вас отдает предпочтение раю перед адом, пусть окажет помощь праву, пусть отвратит лицо от лжи, пусть будет с нами, а не против нас“. Когда войско Якуба услышало эти слова, эмиры Хорасана сразу отступили и перешли на сторону халифа, заявляя: „Мы полагали, что он идет согласно приказа, повиновения и службы“ Теперь, когда он выявил свою враждебность и мятежность, мы — с тобою, пока живы. Обнажим мечи за тебя“. Как только халиф получил подкрепление, он приказал войску произвести общее нападение. Якуб сын Лейса был разбит при первом нападении и бежал в Хузистан; [26] было захвачено целиком его казнохранилище, и войско обогатилось от имущества. Достигнув Хузистана, Якуб разослал повсюду людей, привел войска, принялся созывать служилых людей, распорядился, чтобы привезли динары и дирхемы из казнохранилищ Ирака и Хорасана. Когда халиф узнал, что Якуб остановился в Хузистане, он немедленно послал ему послание с гонцом. „Нам известно, что ты человек простодушный, обманулся словами врагов и не предвидел последствий поступков. Теперь ты видел, как проявил всевышний себя в отношении тебя; он поразил тебя твоим же войском. Это была оплошность с твоей стороны. Я знаю, что ты сейчас очнулся и раскаиваешься. Никого нет достойнее тебя на эмирство в Ираке и Хорасане, у тебя перед нами много прав на милость. Эту одну ошибку мы простили тебе за те заслуги, положили содеянное считать за несодеянное“. „Надо, чтобы он [27] позабыл о происшедшем, как мы позабыли об этом ужасе. Пусть скорее идет в Ирак и Хорасан блюсти владения“. Прочитав послание халифа, Якуб нисколько не смягчился сердцем, не раскаялся в совершенном. Он приказал принести ему деревянное блюдо, положить на него зелень, рыбу, несколько луковиц, затем |14| распорядился ввести посла халифа, усадил его и, обратившись к нему, сказал: „Пойди и скажи халифу, что я сын медника, от отца обучился делу медника; моей пищей были ячменный хлеб, рыба, зелень и лук. Эту власть государя, оружие, сокровища, добро я добыл удальским путем, львиным мужеством, — не от отца унаследовал, не от тебя получил. [28] Не успокоюсь, пока не отправлю твою голову в Махдию, пока не разрушу твой дом. Как сказал, так и сделаю, а не то вернусь к ячменному хлебу, рыбе и зелени. Я растворил двери сокровищниц, созвал войска и с таким намерением пришел“. Он отпустил посланца халифа, и как халиф ни ласкал его посланиями и гонцами, как ни ублажал дарами, все же он не отправился обратно, а, собирая войска, питал намерение пойти на Багдад. У него была болезнь колик в животе. Эта болезнь его охватила; дошло до того, что он понял — не освободиться ему от этой болезни; он сделал наследником своего брата, Амра сына Лейса, отписал на его имя все сокровища и умер. [29] Амр сын Лейса двинулся обратно. Он пошел в Кухистан, немного пробыл там, затем пошел в Хорасан. Он был государем и имел послушание. Войско и народ любили Амра более, чем Якуба, так как этот Амр был большого нравственного величия, щедрый, бдительный, правивший умело; его великодушие и щедрость были таковы, что одну кухню везли четыреста верблюдов, [30] — о другом можно заключить по этому. Однако у халифа все-таки существовало сомнение, не пойдет ли Амр также по пути брата, не предпримет ли завтра то же самое, что и брат. Хотя Амр не питал этих намерений, все же халиф подумывал об этом, постоянно тайно посылал в Бухару к Исмаилу сыну Ахмеда. „Восстань на Амра сына Лейса, двинь войска, отними у него царство. Ты имеешь больше прав на эмирство в Ираке и Хорасане, так как это царство принадлежало твоим предкам, а он владеет, как захватчик. За тобою — право, это — одно, другое — у тебя похвальные качества, и третье — с тобою мои молитвы. Не сомневаюсь, что в силу этих трех данных всевышний окажет тебе поддержку против Амра. Не смотри, что у тебя немного войска, а прислушайся к тому, что говорит всевышний: „Сколько раз небольшие ополчения побеждали многочисленные ополчения, по изволению божию. Бог с терпеливым“. [31] Вот слова халифа подействовали на его сердце; он решил сразиться с Амром сыном Лейса, собрал имевшиеся войска, перешел через Джейхун на эту сторону, пересчитал кончиком кнута, оказалось, что у него две тысячи всадников, причем из двоих лишь один имел щит, из двадцати один — кольчугу, из пятидесяти один — пику и был человек, который из-за отсутствия вьючного животного прикрутил кольчугу к седельным ремням. [32] Двинувшись от Аму, [33] он подошел к Мерву. Когда Амру сыну Лейса сообщили, что Исмаил сын Ахмеда, перейдя через Джейхун, подошел к Мерву, а начальник Мерва бежал, и что Исмаил ищет власти, он засмеялся. Амр был в Нишапуре; он произвел смотр семидесяти тысячам всадников — у всех кони в панцырях, оружие и снаряжение в полной готовности — и двинулся на Балх. Когда оба войска сошлись и сразились, случилось так, что Амр сын Лейса был разбит у ворот Балха, а семьдесят тысяч его всадников обратились в бегство, причем ни один из них не был ранен, ни один не взят в плен, кроме самого Амра сына Лейса. Его привели к Исмаилу, и тот приказал поручить его охрану сторожам гепардов. [34] И вот одно из удивительнейших происшествий в мире. Когда совершили дневной намаз, по лагерю бродил один из бывших у Амра сына Лейса фаррашей. Он увидал Амра сына Лейса, весьма пожалел его. Амр подошел к нему и сказал: „Побудь сегодня вечером со мною, я остался совершенно один, — и прибавил, — пока я в живых, не обойтись без пищи. Приготовь мне что-нибудь поесть“. Фарраш достал ман мяса, попросил взаймы у воинов железный котелок, походил вокруг, собрал [35] немного сухого навозу, сложил вместе два-три булыжника, чтобы изготовить жаркое, положил мясо в котелок и отлучился попросить соли. День подходил к концу. Пришел пес, сунул морду в котелок, схватил кость, которая обожгла ему пасть, пес отдернул морду, дужка котелка [36] упала на его шею; от ожога пес бросился бежать и уволок кастрюлю. Увидав это Амр сын Лейса обернулся к войску и сторожам и сказал: „Вот вам пример: я — тот человек, кухню |16| которого утром везли четыреста верблюдов, а вечером уволок один пес“. Еще он сказал: „Утро провел я эмиром, а вечер окончил асиром“, что значит (в переводе с арабского): „утром я был эмиром, а вечером стал пленником“. Это происшествие одно из поразительных в мире! Но еще удивительнее, чем эти два случая, касающиеся эмира Исмаила и Амра сына Лейса было следующее: когда Амр был пленен, эмир Исмаил сказал, обращаясь к вельможам и своим войсковым начальникам: „Эту победу мне даровал всемогущий бог, я никому не обязан этой милостью, кроме господа, да будет возвеличено его имя“. И еще сказал; „Знайте, что этот Амр сын Лейса был человеком большого великодушия и щедрости, владел оружием и большим войском, рассуждением, правильностью и неусыпностью в делах, он был хлебосолен и справедлив. Мое желание таково: постараюсь, чтобы он не претерпел никакого бедствия, провел остаток своей жизни в благополучии“. [37] Когда Амр сын Лейса услыхал это, он сказал; „Я знаю, что мне никогда не освободиться от ига. Пришли же ко мне, о Исмаил! доверенное лицо, мне надо кое-что сказать. Пусть это лицо передаст тебе то, что услышит от меня“. Человек пошел и передал. Исмаил тотчас прислал к нему своего доверенного. Амр сын Лейса сказал присланному: „Передай Исмаилу: меня разбил не ты, но твои благочестие, праведность, добродетельная жизнь, а также недовольство повелителя, правоверных. Бог, преславный и всемогущий, отнял у меня это государство и вручил тебе. Ты удостоился этого блага, более заслуживаешь этой милости, я согласился с волей бога, преславного и всемогущего, и ничего тебе не желаю, кроме добра. Ты захватил теперь новое царство, а подмоги не имеешь; у меня же и брата моего имеются многие казнохранилища, сокровища, клады. Список всего этого находится со мною. Дарю все это тебе, да будет тебе это подмогой, чтобы ты стал сильным, собрал бы оружие, множество войска и наполнил свое казнохранилище“. Затем он достал список сокровищ [38] и вручил через того доверенного эмиру Исмаилу. Когда доверенный пришел, пересказал то, что слышал и положил перед Исмаилом список, он сказал, обратившись к вельможам: „Этот Амр сын Лейеа по присущей ему догадливости желает выскользнуть из рук догадливых, а догадливых привести в тенета, предать их вечным мукам“, |17| и, взяв список сокровищ, он бросил его доверенному, говоря: „Возврати ему этот список и скажи: ты хочешь многим своим хитроумием от всего отделаться. Откуда пришли эти сокровища к тебе и твоему брату? Ведь ваш отец был медником и вас обучил ремеслу медника. По небесному соизволению вы захватили царство, ваше дело удалось благодаря отваге. А эти богатства твои в динарах в дирхемах, они ведь те самые, что ты силою отнимал у людей, они те, что произошли от цены пряжи старух, от припасов чужеземцев и путешественников, от имущества слабых и сирот. Ответ, который завтра вам придется держать перед богом, преславным и всемогущим, ты хочешь ловко переложить на мою шею; завтра вы скажете на страшном суде, когда вас схватят враги и потребуют вернуть то, что вы захватили неправдой, „все, что взяли от вас, мы препоручили Исмаилу, от него требуйте“. Вы передаете все это мне, а у меня, нет сил ответствовать перед врагами, гневом и вопросами бога, преславного и всемогущего“. Из-за страха перед богом, преславным и всемогущим, и по благочестию, ему присущему, он отказался принять список сокровищ, отослал обратно, не поддался мирскому обману. Походит ли это на эмиров нашего времени, которые ради одного незаконного динара десять незаконностей превращают в законность и отменяют, не думая о последствиях?

Персидская литературная традиция, восходящая к Х в., производит генеалогию саманидов от Бахрама Чубина (Нершахи, 58; Худуд ал-Алем, 19а; BGA Ш, 338; Ибн ал-Асир VII, 192 и т. д.). О традиции, указывающей на владение предками Исмаила б. Ахмед Ираком (Реем) и Хорасаном, см.: Нершахи, 74—75.

В рассказе о походе Якуба на Багдад в ИШ город Махдиэ упоминается два раза (стр. 12 и 14 ИШ). Основываясь на ал-Бакри (Description de l'Afrique septentrionale... trad. par Mac Guckin de Slane, 1859, 73—74), Ш. Шефер указал в прим. к фр. пер. (стр. 17) на очевидный анахронизм: построение гор. Махдии относится к 300 (= 912—13) г., поход же Якуба б. Лейс к 262 (= 876) г., т. е. за тридцать слишком лет до построения упомянутого города, В. В Бартольд опираясь на Ибн ал-Асира, вторично указал на анахронизм („Турк. в эпоху монг. наш.“, прим. к стр. 226). Является ли это анахронизмом, доказывающим, по словам Ш. Шефера, что „память плохо служила Низам ал-мульку“, или опиской позднейших переписчиков, ответить затруднительно при современном состоянии изучения памятника. Весьма интересно, что как в ТИ, 11—12, так и в рукописи ИВ, 7а-б отсутствует слово Махдиэ, замененное в первом случае (т. е. в словах халифа) названием Джамидиэ — ***, что также является сомнительным, во втором случае Якуб обещает отправить голову халифа *** — в подарок. Рассмотрение рукописи ПБ дает мало в разъяснении этого вопроса: в первом случае название города отсутствует (ПБ, 34), во втором (ПБ, 38) слово написано со столь микроскопическим *** или ***, что может быть с одинаковым основанием прочтено и как *** и как ***.

В ТИ, 11: слово „сунну“ отсутствует. О связи Якуба б. Лейс с антимусульманским движением см. также стр. 194—5 ИШ.

Коран, 4, 62.

См. Введение в изуч., Г, 15 (11—17). Битва, окончившаяся поражением Яжуба, произошла у Деир-ал-Акул 8 апреля 876 г. (см. прим. к стр. 225 „Турк. в эпоху монг. наш.“ на дату Т. Нёльдеке).

ТИ, 12: вместо прямой косвенная речь. Подобный неожиданный переход с прямой речи на косвенную см. также „Сиасет-намэ“ ИШ, 49.

О происхождении Якуба б. Лейс см. Введение в изуч., Г, 15 (11—17).

См. Введение в изуч.. В, 15 (14). По свидетельству Истахри Якуб. б. Лейс умер в Джунд-и-Шапуре (BGA, I, 245), в 266 (= 879) г. (Табари, III, 1932).

ПБ, 38: тысяча четыреста. Анекдот о хлебосольстве Амра и гибели его ет голодной смерти в Багдадской тюрьме широко распространен в персидской литературе.

Коран, 2, 250.

См. Введение в изуч., В, 15 (15).

У Аму (Амуль) на Джейхуне состоялось сражение (237 = 900 г.) между войсками Исмаила 6. Ахмед и Мухаммеда б. Башир, окончившееся разгромом последнего.

в ТИ, 13, ИВ, 86: вместо юзбан — „сторожа гепардов“ дежурные чины при особе государя — *** —рузбаны.

По смыслу текста исправляю *** ИШ на более правильное *** — собрал.

Слово „халькэ“ в значении части сковороды не имеется в словарях. Судя по данному тексту, этим словом могла быть обозначена дужка наподобие тех дугообразных ручек, что имеются, напр., в походных котелках. Медная посуда с такими дужками встречается как при раскопках, так и в современном купонном обиходе Ирана.

В следующем после своего поражения 288 = 902 г. Амр был отослав в Багдад, где и был казнен в 289 = 902 г. (Ибн ал-Асир, VII, 346-7).

В ТИ, 14: ключи от казнохранилищ. Слово *** означает в буквальном переводе „грамота на сокровища“, т. е. список богатств, вероятно, с указанием их местонахождения; система хранения богатств путем зарывания их в потайном месте имела широкое применение на востоке, завладение таким кладом, как то следует из рассказа о Бахрам Гуре (ИШ, 23), каралось законом.

Рассказ. У того же Исмаила сына Ахмеда был такой обычай; в дни, когда холод был особенно сильный, а снегу много, он в одиночестве садился верхом на коня, выезжал на площадь и, сидя верхом на коне, был там до полуденного намаза. Он говорил: „Может, кто из челобитчиков идет ко двору, имея нужду, а у него нет ни пропитания, ни места, где остановиться; по причине снега и ветра он не сможет нас увидать, затруднительным покажется ему добраться до нас, а когда узнает, что мы находимся здесь, подойдет, представит свое дело и уйдет с миром“. [39] Многое рассказывают подобного этому о тех предосторожностях, что предпринимали |18| ради того света.

См. Введение в изуч., Г, 16 (17).

Глава четвертая.

Об амилях, о постоянном разузнавании дел вазиров и гулямов. [40]

Амилям, которым дают должность, следует внушать, чтобы они хорошо обращались с людьми бога, преславного и всемогущего, не брали бы сверх законного налога, предъявляли бы свои требования учтиво, в хорошем виде, и пока у них рука не достигнет до урожая, пусть ничего у них не требуют; так как если потребуют прежде времени, создадут народу невзгоды и если придут во время сбора урожая, [41] то по необходимости они будут продавать за полдирхема, из-за этого станут лишенными всего, бродягами. Если кто из народа окажется в затруднении, будет нуждаться в воде или семенах, надо ему дать в долг, облегчить его бремя, чтобы он остался на месте, не ушел бы из своего дома в скитания. [42]

Название главы по ТИ, 2: „об амилях и о разузнавании дел вазиров и дабиров“; по рук. ПБ, 7: „о разузнавании дел амилей и чиновников“. Содержание главы также исключает необходимость в названии главы слова „гулямов“.

Слово ***, переводимое мною через „урожай“, означает все, что произрастает (букв. возвышается) из земли (соответствует в этом отношении русск. стар. термину „верши“, „повершив“) и подлежит обложению налогом (Бейхаки, ТИ, 37, 418 ср. также „Хафт Иклим“, 257); второе, не указанное в словарях значение термина „доход“ наиболее ярко формулировано в „Фарс-намэ“, 132; Нершахи, 9.

См. Введение в изуч.. В, 17 (18).

Рассказ по этому поводу. Я слыхал такое: во времена Кубада, царя, был в мире в течение семи лет голод, прекратилось изобилие, [43] ниспосылаемое небесами. Кубад приказал амилям, чтобы они продавали имеющийся в наличии хлеб и зерно, частью же раздавали бы в виде милостыни, помогали бы беднякам через бейт ал-мал и казнохранилища. Таким образом во всем его государстве за эти семь лет не умерло ни одного человека от голода. [44] А все потому, что он налагал взыскания на чиновников.

В ТН, 15; ИВ, 96: прекратился дождь.

См. Введение в изуч.. Г, 18 (13).

Надо постоянно разузнавать о делах амилей. [45] Если у них все идет так, как мы упоминали, пусть должность будет сохранена за ними, если нет, следует замещать их достойными лицами. Если он возьмет у людей что-либо лишнее, следует это у него отнять и возвратить обратно людям, а если у него есть что-либо из имущества, пусть возьмут для примера другим, дабы не чинили своеволия. Другой раздел: [46] следует также разузнавать о делах вазиров, ведут ли они дела подобающим образом или нет, так как благо и злополучие государя и его государства связано с вазиром. Вазир |19| хорошего поведения и рассудительности — государство благополучно, войско и народ довольны, спокойны, зажиточны, а сам государь — со спокойным сердцем; а когда плохого поведения, в государстве порождается такая разруха, что нельзя сказать; государь всегда в смятении, встревожен, владения — в смуте.

Слово амал (***), означая, вообще говоря, дело, на языке „Сиасет-намэ“ определяет исключительно функции, связанные с финансово-податньм делом. Таким образом, амил — *** — чиновник, ведающий податями и, как таковой, всецело подчинен вазиру (ИШ, 29, 66, 143).

В ТИ, 16 слова: „другой раздел“ отсутствует.

Рассказ. Рассказывают этакое: был у Бахрам Гура вазир, звали его Раст Равиш. Бахрам Гур препоручил ему все государство, ему доверился, и чтобы о нем ни говорили — никого не слушал, а сам занимался день и ночь увеселениями, охотой и вином. Этот Раст Равиш сказал человеку, который был наместником [47] Бахрам Гураг „Народ от великой нашей справедливости стал невежа, обнаглел. Если их не наказывать, боюсь, не проявилась бы разруха, а государь занят вином, не осведомлен о делах людей и народа. Ты примени к ним суровое обращение, прежде чем проявится разруха! знай, что наказания должны быть двух родов: злых уменьшать в числе, у добрых же хватать достояние; всякого на кого я скажу „забирай“, ты бери“. Итак, у всякого, кого наместник хватал и сажал, Раст Равиш брал взятку, а затем приказывал наместнику: „освободи его!“ Хватали всюду и всякого, у кого было имущество, лошадь, гулям, красивая рабыня, поместье или хорошая деревня. Народ обнищал, разбрелись все именитые, ничего не собиралось в казнохранилище. А когда таким образом прошло некоторое время, у Бахрам Гура объявился враг. Бахрам Гур хотел было одарить свое войско, снарядить и послать на врага, — пришел в казнохранилище, ничего не увидал. Спросил об именитых людях, начальниках города. Сказали: „Уж столько-то лет, как такие-то и такие-то разорились, ушли в такую-то страну“. Сказал: „Почему?“ Отвечали: „Не знаем“. Никто страха ради не мог вымолвить слова о вазире. Бахрам Гур раздумывал весь тот день и всю ту ночь, не уяснялось ему, откуда это разорение. Огорченный, он сел ранней зарей на другой день на коня и отправился один в пустыню. Так он ехал, задумавшись, пока солнце не поднялось высоко. Проехал семь фарсангов и не заметил. Было знойно, он почувствовал жажду, захотел напиться |20| воды, поглядел в поле, увидел, что идет дымок. Сказал: „Наверное там люди“, и направился к тому дымку. Приблизившись, он увидал стадо отдыхающих овец, раскинутую палатку и повешенную собаку. Удивился, подъехал к палатке. Вышел человек, приветствовал его, помог сойти с лошади, принес ему кое-что поесть, а не догадался, что перед ним Бахрам. Бахрам сказал: „Ну-ка, сперва поведай нам, что произошло с собакой. Пусть мы узнаем об этом прежде, чем вкусим хлеб“. Молодец сказал; „Этот пес пользовался моим полным доверием в отношении овец. Я ценил его качества: он мог схватиться с десятью волками. Боясь этого пса, волки не ходили вокруг овец. Неоднократно мне приходилось по делам уходить в город, возвращаться на другой день, пес водил овец на пастбища и благополучно приводил обратно. Так было некоторое время. Однажды, пересчитывая овец, я заметил недостачу; так в течение нескольких дней я замечал, что число овец убывало. Воров здесь никогда не было. Никак не могу сообразить, отчего овец становится меньше? Стадо мое стало таким малочисленным, что когда пришел амил, что собирает садакэ [48] и потребовал у меня по прежнему обычаю садакэ, я был вынужден отдать на уплату садакэ всех оставшихся в моем стаде овец. Теперь я пастушествую для того амиля. А пес-то слюбился с волчицей, стал ее дружком, а я и не предполагал такое дело? Однажды мне случилось пойти в поле за топливом. На возвратном пути поднялся на возвышенность, вижу: пасется овечье стадо, по направлению к нему трусит волк. Я присел за кустом и, притаившись, наблюдал. Пес увидел волчицу, подбежал, замахал хвостом; волчица спокойно остановилась, пес забежал сзади, слюбился, затем отошел в сторону и заснул; волчица же, вскочив в середину стада, схватила одну овцу, разорвала ее, сожрала, — а пес и голоса не подал. Когда я понял, что все мое разоренье произошло от собачьего беспутства, я схватил пса и повесил |21| его за вероломство, которое от него обнаружилось“. Это происшествие поразило Бахрам Гура. Возвращаясь, он всю дорогу думал об этом случае, пока не запало ему в мысль: „народ — наше стадо, вазир — наше доверенное лицо; вижу, дела государства и народа в сильном разорении и расстройстве, — у кого ни спрашиваю, никто не говорит правды, скрывают. Самое правильное — это разузнать об обстоятельствах народа и вазира“. Вернувшись в свое место пребывания, Бахрам Гур потребовал тюремные списки; стало очевидным мерзкое от начала до конца; он ясно увидел и понял, что Раст Равиш неправильно обращался с народом, творил несправедливость. Бахрам Гур сказал: „Это не правильное поведение, а ложь и кривда; верно утверждают мудрецы—вспомнил он притчу,— всякий кто соблазнится славой, будет испытывать нужду в хлебе, а кто изменит ради хлеба, будет нуждаться в одежде. Я сделал этого вазира всесильным, дабы все видели его в великолепии и пышности, и вот никто не осмеливается из-за страха вымолвить правдивого слова. Я должен поступить так: завтра, когда он придет ко двору, я лишу его перед людьми почета, заключу в темницу, прикажу, чтобы надели на его ноги тяжелые оковы, тогда позову к себе узников и расспрошу о делах. Также прикажу, чтобы провозгласили всенародно, что мы сместили Раст Равиша с должности вазира, заключили в тюрьму и больше не будем поручать ему дел. Пусть придет всякий, кто претерпел обиду и имеет жалобу, пусть каждый самолично изложит свое дело, ознакомит нас. Если окажется, что он обращался с народом хорошо, не отбирал несправедливо имущества, если о нем будут говорить с благодарностью, мы его обласкаем, возвратим к исполнению обязанностей; если же он действовал не так, как полагается, прикажем наказать“. На другой день царь Бахрам Гур устроил прием; пришли вельможи, вошел вазир и сел на свое место. Бахрам Гур сказал, обратившись к нему: „Что это за расстройство произошло в нашем государстве из-за тебя? почему ты оставил войска без средств к существованию, разорил наш народ? Мы тебе приказывали, чтобы ты своевременно доставлял людям пропитание, чтобы ты не уклонялся от забот по процветанию владений, чтобы не брал у народа ничего, кроме законного хараджа, чтобы наполнял казнохранилище запасами. Сейчас ни в казнохранилищах ничего не вижу, ни войско не имеет |22| средств к существованию, и народ не сидит на своем месте. Ты полагаешь, что я, занявшись охотой и вином, небрежен к делу государства и делам народа?“ Он приказал, чтобы его ссадили без всякого почтения с места, отвели в особое помещение, наложили ему на ноги тяжелые оковы, а у дворцовых ворот объявили: „Царь сместил Раст Равиша с должности вазира, разгневался на него, больше не будет поручать ему дел. Пусть каждый, кто претерпел от него обиду и имеет жалобу, явится ко двору без страха и трепета, пусть изложит обстоятельства своего дела, чтобы царь оказал вам правосудие“. Одновременно Бахрам Гур приказал открыть двери темницы и привести к нему узников. Он расспросил каждого в отдельности: „за какую провинность тебя посадили в темницу?“ Один сказал: „у меня был брат богатый, имел много имущества и добра. Раст Равиш его схватил и, отобрав у него все имущество, погубил пытками. Я спросил: „почему ты убил моего брата?“ Он сказал: „он переписывается с врагами царя“, и послал меня в темницу, чтобы я не принес жалобу царю и это дело осталось бы в тайне“. Другой сказал; „У меня был прекрасный благоустроенный сад, достался он мне в наследство от отца. У Раст Равиша было владение поблизости от моего сада. Однажды он посетил меня, сад пришелся ему по сердцу, он захотел его приобрести. Я не продал. Тогда он меня схватил, посадил в темницу, заявляя: „ты любишь дочь такого-то, тебе это вменяется в вину. Откажись от этого сада, напиши расписку, что мне, дескать, надоел этот сад, [49] не имею никаких претензий, он является законной собственностью Раст Равиша“. Я не пошел на это и теперь уже пять лет, как нахожусь в темнице“. Еще один сказал: „Я — торговый гость. [50] Мое дело таково. Скитаюсь по суше и морю, [51] имею немного капитала, куплю в одном городе редкие вещи, привезу в другой, продам, довольствуясь небольшой прибылью. Вот приехал в этот город, а у меня было жемчужное ожерелье, я назначил цену за него. Об этом стало известно вазиру царя. Он прислал ко мне кого-то, позвал меня, взял у меня то жемчужное ожерелье, не заплатил и отослал в свое казнохранилище. Несколько дней я ходил |23| кланяться ему, но он и не уплачивал мне стоимость жемчужного ожерелья, и не отдавал его обратно. А у меня терпения не стало, так как я собирался в дорогу. Однажды пришел я к нему и сказал: „Если тебе подходит это ожерелье, прикажи, чтобы уплатили, если не подходит, пусть его мне вернут, так как я собираюсь в дорогу“. Он даже не ответил мне. Когда же я возвратился в свою палатку, увидел сарханга с четырьмя пехотинцами. Они вошли в мою палатку и сказали: „Встань, вазир тебя зовет“. Обрадовавшись, я сказал: „Он собирается заплатить стоимость жемчуга“. Я встал и отправился с этими сбирами. [52] Они привели меня к дверям темницы и сказали тюремщику: „Приказ таков: посади этого человека в темницу и надень на него тяжелые оковы“. Вот уже полтора года теперь как я в темнице, в оковах“. Еще один сказал: „Я — раис [53] такой-то округи. Мой дом был всегда открыт для гостей, странников, ученых и образованных. Я уважал людей, помогал несчастным, постоянно творил милостыню и благотворительность заслуживающим того по своим достоинствам; этому я научился у предков. Все, что досталось мне в наследство из владений и поместий, я расходовал на добрые дела и гостеприимство. Вазир царя схватил меня „ты, мол, нашел клад“, подвергнул допросу, пыткам, бросил в темницу. Я был вынужден продать за полцены все владения и поместья, что были у меня, отдал ему. Теперь вот четыре года, как нахожусь в темнице в оковах и не имею более ни одного дирхема“. Еще один сказал: „Я — сын такого-то заима. [54] Вазир царя все конфисковал у моего отца, его самого убил батогами, а меня бросил в темницу. Вот уже семь лет, как я претерпеваю мучения в темнице“. Еще один сказал: „Я — воин. Много лет я служил отцу царя, вместе с ним бывал в походах, много лет, как служу царю; от дивана я имею небольшое содержание. В прошлом году я ничего не получил, в этом году я обратился к вазиру и сказал: „У меня семья, в прошлом году содержание не дошло до меня. Отпусти в этом году, часть я отдам тебе, другую часть потрачу на необходимые расходы“. Сказал: „Царю не предстоит ничего важного, чтобы ему нуждаться в войске. Все одно, будут ли состоять на службе или не будут такие, как ты и тебе подобные; если тебе нужен хлеб, займись „глиняным делом“. [55] Я сказал: „Мне, у которого |24| столько заслуг перед этой державой, не надлежит заниматься „глиняным делом“. А тебе следует понять в качестве кадхуда государя, что в битвах я жертвую жизнью за государя, послушен его приказу, а ты жалеешь для нас прокормления, не исполняешь приказа государя. Разве не понимаешь, что мое и твое услужение одинаковы перед государем? тебе он поручил этакое дело, а мне этакое; мы отличаемся с тобой только в одном: я подчиняюсь приказу, а ты — нет. Если такой, как я, не нужен государю, то и ты также не нужен. Если ты имеешь указ о том, что государь вычеркнул мое имя из дивана, — покажи, а не то доставь нам то, что государь нам пожаловал“. Сказал: „Уходи, я охраняю и вас и государя, не будь меня, уже давно ястреба сожрали бы ваши мозги“. Прошло два дня, и он послал меня в тюрьму. Теперь вот уже четыре месяца, как я нахожусь в темнице“. Из более чем семисот узников оказалось менее двадцати кровников, воров и преступников; все остальные были из числа тех, кого утеснил вазир по своему корыстолюбию и бросил в темницу. Когда люди города и округи услыхали публичное объявление, которое приказал государь, на другой день ко двору пришло столько челобитчиков, что им не было предела и числа. Когда Бахрам Гур узнал таким путем о делах людей, о беззаконии и несправедливостях, чинимых вазиром, он сказал самому себе: „Я вижу, что разруха в государстве от этого человека более, чем можно то выразить словами. Наглость, которую он проявил по отношению к богу, божьему люду и ко мне более того, что можно помыслить. Надо вникнуть глубже в это дело“. Он приказал, чтобы отправились во дворец Раст Равиша, принесли бы его свитки бумаг, опечатали все двери помещения. Доверенные отправились, все сделали согласно указанному, принесли свитки; их просмотрели, среди них нашли один с дружескими письмами к Раст Равишу от того государя, который восстал и намеревался напасть [56] на царство Бахрам Гура; |25| нашли письмо Расг Равиша, где он писал „Чего вы медлите? Мудрецы говорят, что беспечность может погубить удачу. В благожелании и стремлении услужить я сделал все, что возможно: я совратил несколько войсковых начальников, привел их к присяге, оставил большую часть войска без средств к существованию и без снаряжения, полностью послал все то, что приобрел во все время, сделал народ немощным, слабым, разоренным, собрал для тебя такое казнохранилище, которого нет сейчас ни у одного царя, приготовил тебе корону, пояс и маджлис, [57] украшенный драгоценными камнями, подобных которым никто не видел. Я спокоен относительно этого человека и поприще — свободно, противник беспечен; спешите, как можно скорее, прежде чем этот человек проснется от сна беспечности“. Увидав эти писания, Бахрам Гур сказал: „Славно! он направил на меня врага; тот идет в своей гордыне. У меня нет никакого сомнения в его гнусности и измене“. Он приказал, чтобы доставили в казнохранилище все, что у него было, раздобыли его рабов и животных, все, что он получал от людей в качестве взятки и насилием. Бахрам распорядился, чтобы продали его имения и поместья, роздали бы людям, сравняли бы с землей его дворец и все его обзаведение. Затем он приказал воздвигнуть у дверей дворца высокую виселицу, перед которой поставить тридцать других дерев; первым повесили Раст Равиша, подобно тому, как ту собаку, затем его сообщников и тех, кто подчинился ему, всех их также повесили. Также Бахрам Гур приказал, чтобы объявляли в течение семи дней: „Такое наказание постигнет всякого, кто злоумышляет против царя, входит в соглашение с его врагами, измену предпочитает верности, притесняет людей, оказывает непослушание богу и своему господину“. [58] Когда Бахрам Гур совершил это наказание, устрашились все смутьяны перед царем. Бахрам Гур сместил всех, кого Раст Равиш приставил к делу; он заменил всех дабиров и всех мутасаррифов. [59] Когда об этом узнал тот государь, что намеревался напасть на государство Бахрам Гура, он возвратился, устыдился содеянного, послал много имущества, редкостных |26| вещей, попросил прощения, заявил о покорности, сказал: „Никогда я не буду замышлять мятеж против царя, вазир толкнул меня на этот путь многими своими письмами и посланиями, мое же раздумье мне подсказывало, что он преступник и ищет спасения“. Царь Бахрам принял его извинение, простил его. Затем он вручил должность вазира одному мужу доброго поведения, богобоязненному; дела войска и народа пришли в порядок, мир обратился к преуспеянию; людей он освободил от насилий и притеснений. А тому человеку, что повесил собаку, царь Бахрам Гур, когда выходил из его палатки, собираясь возвращаться, бросил стрелу, вытащив из колчана, и сказал: „Я ел твой хлеб-соль, а мне стало известно о твоих невзгодах и убытках, что тебя постигли, и я обязан тебе воздать должным. Знай, что я хаджиб хаджибов [60] царя Бахрам Гура, со мною дружат, хорошо меня знают все вельможи и хаджибы его двора. Надлежит тебе собраться и отправиться с этой стрелой ко двору царя Бахрама, всякий, кто увидит тебя с ней, приведет тебя ко мне, дабы я мог воздать тебе должное за кое-какие твои убытки“. Он уехал. Несколько дней спустя жена сказала тому человеку: „Собирайся и ступай в город, возьми с собой стрелу, так как тот разукрашенный всадник несомненно должен быть могущественным и влиятельным человеком. Если даже он окажет тебе небольшую милость, для нас сейчас и этого будет много. Не ленись, — слова такого человека не могут быть пустыми“. Человек собрался и отправился в город. Ночь он переспал, а на другой день отправился ко двору царя Бахрама. А Бахрам Гур предупредил хаджибов и людей двора: „если придет такой-то человек и вы увидите в его руках мою стрелу, скорее приведите его ко мне“. Когда хаджибы увидали того со стрелою, они его позвали: „О благородный человек? [61] где ты был? Вот уже несколько дней как мы поджидаем тебя? Присядь, пока мы тебя не отведем к владельцу стрелы“. Прошло некоторое время. Вышел Бахрам Гур, сел на трон, открыл прием. Хаджибы взяли этого человека за руки, ввели в приемный зал. Как только этот человек поглядел на Бахрама, узнал и сказал: „Ох, тот всадник был царем Бахрамом! Я же не услужил ему, как подобает и непочтительно разговаривал с ним. Да не придет в его сердце |27| отвращение ко мне!“. Когда хаджибы подвели его перед трон, он распростерся перед царем. Бахрам Гур сказал, обратившись к вельможам: „Этот человек — причина пробуждения моего внимания к делам государства“. Он рассказал вельможам случай с собакой: „Я этого человека счел знамением“. Затем он приказал, чтобы его одели в богатый халат, подарил ему семьсот овец из стад, согласно его выбору, [62] приказал, пока жив Бахрам Гур, с него не требовать садакэ. [63]

В „Сиасет-намэ“ термин *** встречается в двух значениях: 1) для обозначения Сана халифа, 2) для обозначения высших руководителей батинитской пропаганды. Употребление данного термина в рассказе о вазире является непонятным; вазир, следуя тексту „Сиасет-намэ“, и является „халифэ“ государя (ср. ИШ, стр. 18—19, 27, 148, 150, 151).

Динавери, 20 также указывает на существование в сасанидском государственном аппарате чиновника по сбору садакэ, обязательной церковно-благотворительной подати; в рассказе, посвященном призванью на царство Бахрам Гура, при перечислении вельмож „начальник садакат-ил-мамлакат“ стоит на последнем месте после Катиб ал-джунд (секретаря по войсковым делам), Катиб ал-харад (секретаря по налоговым делам). „Книга о харадже“ Абу-л-Фараджа Кудамы (X в.) посвящает отдельную главу садакэ, налагаемом также исключительно на владельцев стад верблюдов, быков и овец (ср. De Slane, J. A, 1862, 161—162).

В ТИ, 18: что я, дескать, продал этот сад.

В „Сиасет-намэ“ встречаются два термина, обозначающие купца: ***; ***; под словом *** переводимом „торговый гость“, разумеются исключительно купцы, ведущие иногороднюю и иноземную торговлю: под словом *** — (люди базара) разумелась, по-видимому, ремесленно-торговая часть городского населения, принимавшая участие в местной торговле (ср. ИШ, 131).

В ТИ, 18: ездил по земле и морю.

Словом сбиры переводится а.-п. термин ***, обозначающий лиц, обладающих полицейскими функциями; термин отсутствует в этом значении в известных мне персидских словарях.

О значении и должности раиса (***) как представителя города и округи см.: В. В. Бартольд. Турк. в эпоху монг. наш., 244.

Заим (***) — термин, обозначавший наиболее влиятельного и родовитого представителя местной знати в одинаковой степени как земледельческой (Бейхаки ТИ, 23), так и у кочевников (Бондари, 5).

*** — „глиняное дело“, земляные работы считались на востоке малопочетным занятием.

См. Введение в изуч., В, 20 (24). У Низами государем, с которым переписывается вероломный вазир, выступает китайский император.

В ТИ, 20 слово — *** (маджлис) заменено *** (одежда). У Бейхаки ТИ, 550 слово маджлис выступает в значении блюда или подноса: „были положены 380 штук золотых маджлисов, каждая штука в гяз длиною и около гяза ширины, и на них — лепешки из камфоры, пузыри мускуса, куски алоэ и амбры“.

По свидетельству автора Китаб ал-бад, ***, 57, переводимое через „господин слово *** применялось к названию бога. В „Сиасет-намэ“ слово встречается исключительно в значении титула сасанидских царей: Бахрам Гура, Нуширвана (ИШ, 118), Кубада (ИШ, 177, 179).

Упоминание двух разрядов чиновников в данном контексте весьма интересно для характеристики термина мутасарриф (***). Если под термином дабир выступает явственно тот представитель „людей пера“, который в позднейшее время известен под названием мунши, то под термином мутасарриф, несомненно, скрывается значение чиновника, ведающего финансовой отчетностью. В этом значении термин встречается во многих местах нашего памятника (ИШ, 35, 136, 148).

О значении чина хаджиба, хаджиба хаджибов или великого хаджиба в Х—XII вв. см. прим. 115.

Исторически слово *** (свободный муж) восходит к домусульманской эпохе. В „Сиасет-намэ“ термин, означавший в предшествующее время свободных, теряя свое терминологическое значение, выступает в значении благородный, доблестный, с тем, однако, отличием при сопоставлении с другими словами, что направлен он неизменно к людям, являющимся не только свободными, но и в прошлом независимыми в хозяйственно-имущественном отношении.

Оставленное без перевода выражение ИШ *** заменено в ТИ, 22 выражением *** „из овец и другого“.

См. Введение в изуч.. Г, 19 (19—27).

А причина победы Александра над Дарием не та ли, что вазир Дария втайне объединился с Александром. Когда Дарий был убит, Александр сказал: „Небрежение эмира и вероломство вазира погубили царство“.

Никогда не следует государю быть небрежным к делам своих чиновников; всегда следует разузнавать об их поведении и жизни. Как только проявилась какая-нибудь неправильность и вероломство с их стороны, не должно так оставлять, следует смещать таких, наказав, сообразно с проступком, чтобы это послужило примером для других, и никто из-за страха наказания не осмелился бы умыслить против государя. К каждому, кому вручается большая должность, следует тайно приставить мушрифа, [64] чтобы тот об этом не знал, он будет постоянно сообщать об его делах и обстоятельствах.

В „Сиасет-намэ“ термином мушриф (***) обозначен всюду чиновник-соглядатай. В этом же значении термин находится и у Бейхаки (см., напр., Б. Дорн в „выдержках из мусульманских писателей касательно истории и географии южных берегов Каспийского моря“, СПб., 1858, стр. 105), где мушриф стоит в перечислении рядом с *** (соглядатаем-фискалом). Несколько отличный взгляд на значение мушрифа высказал В. В. Бартольд: „из того, что у Бейхаки (181) мушрифы названы вместе с казначеями и составляют опись дворцового имущества, можно заключить, что их контроль главным образом касался сумм, предназначенных на содержание двора („Турк. в эпоху монг. наш.“, 240).

Аристотель так говорил царю Александру: „Если ты обидел кого-либо из людей, чье перо влиятельно в твоем государстве, не поручай больше ему должности, — не то объединится он с твоими врагами, будет стремиться к твоей гибели“. Царь пусть так приказывает вазиру: благо царства требует не отпускать вины четырем разрядам людей; во-первых, тем, кто умышляет на государство, во-вторых, тем, кто умышляет на гарем, в-третьих, тем, кто на словах с царем, а втайне подготавливает мероприятия с врагами царя. [65] Поступки человека дают тебе возможность уяснить его тайну. Когда царь неусыпен в делах, то при помощи всевышнего ничто от него не будет скрыто.

См. Введение в изуч., В, 23 (27).

| 28 | Глава пятая.

О мукта, о разузнавании, как они обращаются с народом.

Мукта, у которых икта, [66] пусть знают, что по отношению к народу им не приказано ничего, кроме как собирать добрым образом законную подать, что им препоручена; когда они это собрали, пусть будут у народа безопасны тело, имущество, жены и дети, пусть будут безопасны их вещи и владения, пусть не будет мукта к ним никакого пути. Если кто из народа захочет отправиться ко двору, чтобы открыть свои обстоятельства, пусть к тому не чинят помехи; любому, кто сделает иначе, пусть укоротят руки, пусть от него отберут икта, и накажут, чтобы показать пример другим. Им следует знать, что царство и народ принадлежат султану. Мукта над ним, как и правители вроде шихнэ, [67] они с народом, как государь с другими, чтобы народ был доволен и чтобы избавиться от мучений и пыток в загробной жизни.

Институт икта ***, переводимый обычно европейскими ориенталистами через феод (fief), представляет наиболее раннюю форму феодальных отношений — уступку (concession) земли на основе вассальной службы. Как в европейском средневековье дача земли не являлась наследственной, так и владение икта на основе вассальной службы означало кратковременное обладание с правом суверена в любое время отнять у бенефикария (мукта или иктадара) находящийся в его распоряжении удел.

Оттенок покровительства, который придан в данной фразе термину шихнэ (***)), обычно означающему начальника гарнизона, военного губернатора (Бейхаки ГИ, 18; 19, 21, 22, 23 и т. д.), напоминает о словах В. Р. Розена о „недостаточном нашем знакомстве с административной терминологией времен сельджуков“ (380, VIII, 153—157) и сомнительности ряда трактовок именно этого термина.

Рассказ о справедливом царе. Рассказывают, что когда Кубад, царь, умер, на его место сел Нуширван Справедливый, его сын; ему было восемнадцать лет, когда он начал царствовать. Он был человеком, природе которого постоянно и с младенческих лет была присуща справедливость. Он считал зло за зло и доброе за добро. Он постоянно говорил: „Отец мой—со слабым разумом, простодушный, быстро поддающийся обману. Он доверяет владения служилым людям, а те, что хотят, то и делают; владения разрушаются, казнохранилище пустеет, серебро [68] расхищают. Вот прошла о нем дурная слава, осталась на нем ответственность за несправедливости, разом был он обманут коварством Маздака, еще речами такого-то правителя, такого-то амиля, а тот разрушал владения несправедливыми поборами, народ делал нищим. По своему сребролюбию он удовлетворялся мешками динаров, что ему приносили, не рассуждая |29| откуда они, не разузнавая о них. „Ты, мол, правитель и эмир такого-то владения. Я тебе препоручил это владение, чтобы тебе было жалованье и достаток, содержание тебе и войску. Знаю, тот излишек, что принес мне, ты взял от них, знаю, что не от отца получил в наследство, а все неправдою взял у народа“. Также следовало бы сказать амилю: „Налоги, владения таковы, вот ты часть истратил, часть сдал в казнохранилище, откуда эти излишки, что я вижу у тебя. Не добыл ли ты их несправедливо?“ Он не разузнавал так, дабы заставить других поступать добропорядочно. Прошло таким образом три-четыре года; мукта и чиновники продолжали своевольничать. Когда они собрались, Нуширван воссел на трон и, воздав сначала хвалу богу, преславному и всемогущему, сказал „Я эту власть получил от бога, преславного и всемогущего во-вторых, она досталась мне в наследство от отца; на меня восстал мой дядя, [69] я с ним сразился и победил его, следовательно, в-третьих, я сам добыл себе мечом царство. Как бог, преславный и всемогущий, удостоил меня, я также вас удостаиваю, — каждому из вас я дал владение, я не оставил своей милостью ни одного из тех, кому при этой державе я был чем-либо обязан. Вельможам, получившим свое величие и властвование от моего отца, я оставил их место и степени, я не уменьшил ни их сан, ни их содержание. Вот я настойчиво говорю вам: обращайтесь хорошо с народом, не берите с него ничего, кроме законного налога. Я вас почитаю, а вы меня нет. Вы не слушаетесь моих слов, бога не боитесь, народа не стыдитесь. Я же боюсь возмездия Иездана. [70] Ваши нечестности и несправедливости не должны повлиять на судьбу моей державы. Мир очищен от врагов, а вы обладаете достатком и спокойствием. Возблагодарите всевышнего за те блага, которыми он удостоил вас и нас; это — пристойнее, чем беззаконие и неблагодарности, приносящие государству несчастие и уносящие благополучие. Надо, чтобы вы впредь обращались хорошо с людьми бога |30|, преславного и всемогущего: облегчайте бремя народа! не обижайте слабых! уважайте мудрых! беседуйте с добрыми! удаляйтесь от худых! добродетельных не трогайте! Я клянусь вам именем бога и ангелов; если кто пойдет по иному пути, я не оставлю этого“. Сказали: „Будем действовать так, повинуемся!“ Прошло несколько дней. Они вернулись к своим делам, снова принялись за свое, взялись за беззакония и своевольства, считая царя Нуширвана малолетним. Каждый спесивец полагал, что это именно он посадил его на трон, захочет — оставит государем, а если не захочет — не оставит. Нуширван не подал виду о своем неудовольствии, все время был с ними милостив. Так прошло пять лет. Случилось, что некий сипах-салар, которому не было равного по могуществу, и по богатству и которого Нуширван Справедливый назначил правителем Азербайджана, и не было во всем государстве большего, чем он, эмира, и не было ни у кого такого оружия, отрядов и всяческого великолепного снаряжения, как у него, и вот, тот сипах-салар возымел желание построить в окрестностях города, где он пребывал, дворец и сад. А в том месте оказался у одной старухи кусок земли, такого размера, что ежегодный доход с нее хватал на уплату государственной доли [71] и земледелец [72] получал свою часть: столько оставалось у старухи, что из года в год, каждый день, у нее были четыре хлеба: один она отдавала за приправу к хлебу, другой за масло для светильника, два остальных она ела, один за завтраком, другой за ужином, а одежду ей давали из жалости. Она никогда не выходила из дому, проводя жизнь в бедности и уединении. Сипах-салар нашел удобным взять этот кусок земли под сад и дворец. Он послал к старухе одно лицо; „Продай кусок земли, он мне нужен“. Старуха сказала: „Не продам, он мне самой нужнее, у меня во всем свете только и есть, что эта земля. Она — мое пропитание, никто не продает свое пропитание“. Сказал; „Я заплачу или дам другую землю взамен этой, с которой будет столько же |31| доходу“. Старуха сказала; „Земля — мое законное достояние, я обладаю ею по наследству от матери и отца; и питьевая вода — рядом, и соседи — подходящие, относятся ко мне с уважением. На той же земле, что ты мне предоставишь, всего этого не будет. Убери руки от моей земли“. Сипах-салар не послушал старухи, захватил землю несправедливостью, силой, устроил на ней стену сада. Старуха очутилась в тяжком положении, впала в нужду; уж она теперь соглашалась, чтобы он заплатил или обменял. Обратилась к нему, сказала; „Или заплати, или обменяй“. Наместник не поглядел даже на нее, не обратил на нее внимания. Старуха ушла от него в отчаянии, в его дворце ее также не оставили. И вот когда сипах-салар выезжал верхом, отправляясь на увеселения или охоту, она садилась на дороге, при его приближении поднимала крик, требуя уплаты за землю. Сипах-салар не отвечал, объезжал ее стороной. Принималась она разговаривать с приближенными, надимами, хаджибами, те отвечали: „хорошо, скажем“, но ни один из них не говорил с ним. Так прошло два года. Положение старухи оставалось таким, не нашла она ни малейшей справедливости и перестала надеяться, промолвив: „До каких же пор мне долбить холодное железо, ведь над каждой дланью всевышний сотворил другую длань! как ни силен сипах-салар — все же он слуга и раб Нуширвана Справедливого. Во что бы то ни стало надо мне взять на себя труд и отсюда добраться до Мадаина, обратиться к Нуширвану, изложить ему мое дело, авось, получу от него правосудие!“ Не сказавши никому ни слова, она неожиданно собралась и сколько ни было трудностей и мучений, добралась из Азербайгана до Мадаина. Увидев ворота и двор Нуширвана, сказала сама себе: „Разве меня пустят войти туда? Ведь меня не допускали во дворец правителя Азербайгана, он же только слуга этого государя, а здесь сам владыка мира. Как проникнуть во дворец? Как увидать его? Остается мне одно — устроиться поблизости от дворца, узнаю, когда он поедет на увеселение, тогда может в поле удастся обратиться к нему, представить ему свое заявление“. И случилось, что тот самый сипах-салар, который отнял у нее землю, прибыл ко двору, а царь Нуширван решил устроить охоту. Старуха узнала, в каком охотничьем загоне будет царь на охоте; в тот самый день старуха с трудом, еле-еле, |32| расспрашивая, добралась до того охотничьего загона, поместилась за кучей валежника и ночь проспала. На другой день прибыл Муширван; его войско рассыпалось по сторонам, занятое охотой, так что Нуширван оказался едущим одиноко по охотничьему загону в сопровождении лишь оруженосца. Увидев царя в одиночестве, старуха вышла из-за куска, подошла к царю, вынула заявление и сказала. „О, царь! если ты владыка мира, окажи справедливость этой несчастной, прочти ее заявление, ознакомься с ее делом“.

ТИ, 23: налоги.

У Фируза (Пероза) было три сына: Кавад (Кубад), Зарэ и Джамася (Табари Noldeke, 436a).

В домусульманском Иране существовали следующие названия бога: Худаиган, Ездан, Хурмузд, Изэд („Китаб-ал-Бад“, 56—57; „Байан-ал-Адиан“, 144).

ТИ, 24: хараджа.

Слово *** или ***, переведенное нами через „земледелец“, с наибольшей ясностью выступает в данном отрывке в качестве термина, означающего крестьянина-издольщика (ср. употребление этого термина у Гардизи, Тексты к „Турк. в эпоху монг. наш.“, 3; Худуд ал-алам, 23а, 30б). „Доля“ такого крестьянина, обрабатывающего чудую землю, в нашем памятнике выражается через понятия *** (ИШ, 30) и *** (ИШ, 33).

1 2 3 4 5 6 7 8-35