Сибирь 2028. Армагеддон
Шрифт:
– Хороший обогреватель, хороший… – гаденько мурчал под нос проводящий обыск бородач. – Вы позволите, сестра, чуть позднее познакомиться с вами поглубже?
– Фрол, исчезни, – резко бросил тип в балахоне, и «прихожанин» отступил, сделался нерезким в дымке. Две фигуры опять зависли над душой. Тот, что высокий, стащил с головы балахон. Это был статный, плотный мужчина лет пятидесяти с длинными сальными волосами, ниспадающими на плечи. Во взгляде его, помимо ехидства, не было ничего пугающего.
– Отец Климентий, дети мои, – вежливо представился он. – Пастырь заблудших душ и в некотором роде руководитель местной церковной общины. А также доктор богословских наук. Расслабьтесь, люди божьи, отриньте страх, у нас совсем не страшно… О, как интересно, дети мои, – уставился священник с ироничным интересом на нашу машину. – У вас замечательное средство для передвижения. Сдается мне, что нечто подобное, если даже не то же самое, я видел в автопарке достопочтенного господина Сильвиуса, с которым мы имеем досадные разногласия по некоторым теологическим аспектам… Не возражаете, если мы… – Священник манерно замялся. – Ну, вы понимаете, господа. В качестве, так сказать, добровольного вспоможения…
– Вера разрешает вам грабить, святой отец?
– А также обогащаться всеми доступными способами, – расплылся в добродушной улыбке отец Климентий. – Ведь как сказано в нашем учении? Истинный христианин обязательно должен преуспевать, процветать в своей земной жизни. Это рассматривается как подтверждение его спасения, как свидетельство того, что он овладел законами, действующими в духовном мире, и теперь может требовать от Господа все, что пожелает. А также получить то, что требует. – Глаза священника плутовато заблестели. – Ведь Господь не имеет права отказать человеку, имеющему твердую веру и уверенному в своем спасении, верно? А вот вы, дети мои, можете сказать: «Да, я спасен. Да, я безгрешен»?
– Боюсь, что нет, отец Климентий, – угрюмо буркнул я. – Никогда нам не очиститься от греха и не спастись.
Бесцеремонный бородач уже усаживался в нашу машину. Поскрипывая, отползал задний «батопорт», завидный трофей стал протискиваться в образовавшуюся щель.
– Да умножатся ваши вклады в небесный банк, дети мои, – пафосно прокомментировал «доктор богословских наук». – Отдай сегодня копейку, а завтра Господь одарит тебя всеми щедротами материальных благ. Главное, не жадничать и не терять веры. На чем еще держится этот мир, как не на вере в единственного Спасителя и благодетеля нашего?
«Этот мир держится на скотче», – уныло подумал я.
– Ладно, Климентий, кончай растекаться, как Лев Толстой, – проворчал его невысокий спутник и тоже стащил с головы капюшон. Я не поверил своим глазам. Я узнал этого человека сразу, как только он обнажил голову. Он практически не изменился! Разве что ростом укоротился, заметно усох, обострились скулы и надбровные дуги, кожа обрела серо-стальной цвет. Глаза смотрели не моргая – маленькие, запрятанные в кожные складки. Как и раньше, они не являлись «формообразующим» элементом лица. Мэр нашего суетливого города Виктор Филимонович Городовой! Неизменный персонаж местных теленовостей, интернет-порталов, активный политик, имеющий по каждому вопросу собственное мнение, фигурант нескольких «локальных» скандалов, никак не повлиявших на его карьеру. В 2016-м он был уже немолод, готовился разменять пенсионный возраст. А сейчас ему было за семьдесят, но смотрелся он бодрячком.
– Виктор Филимонович? – растерянно пробормотал я. – Надо же, вот уж никак не ожидал вас еще раз увидеть в этом городе…
– Это мой город, молодой человек, – сухо усмехнулся мэр. – И окончательно умрет он только вместе со мной. Однако приятно, что вы меня узнали. Значит, жива еще память народная. И продолжаю работать, как видите, на прежнем месте, в прежней должности. – Он небрежно мотнул головой на потерявшее половину этажей, но по-прежнему монументальное здание мэрии. – Стою на страже, как вы уже поняли, в самом центре города. Ужасно, конечно, то, что произошло с миром и с нашим городом в частности, но нет худа без добра. – Мэр хищно засмеялся, пронзительные глазки вцепились в меня, и холодок заструился по одеревеневшему хребту. Он и нынче неплохо себя чувствовал, а катаклизм лишь высвободил организаторские способности и кое-что еще, не дававшее ему развернуться в цивилизованном мире…
– А как понимать?.. – Я растерянно уставился на многозначительно помалкивающего отца Климентия. И прикусил язык. Чего тут непонятного? Тандем. Дуумвират. Каждый вносит что-то свое, а вместе они – сила. Нечто подобное в политической жизни России уже было. Впрочем, сила тогда имелась лишь у одного. Но бог с ними, это давно проехали. Отец Климентий – идеология и карательный механизм, Виктор Филимонович – управление. Похоже, у этих людей хорошо укрепленная и охраняемая территория, а также хлебное место. Отсекаются все происки со стороны. Сюда не забредают дикие животные, зараженные и навозники – а если забредают, то ничем хорошим для них это не кончается. И чего им сегодня не спится? Весть о приближении загадочного автомобиля пришла с упреждением, заинтересовала высшие должностные лица?
– Ладно, Климентий, будем считать, что рыбалка состоялась, – подобревшим голосом возвестил мэр. – Пусть твои добродетельные христиане отгонят машину в гараж, а с этими двумя мы еще разберемся. Мы у них настойчиво поинтересуемся, какую банду они изволят представлять и с чем связано такое беспрецедентное нахальство с их стороны. Ох, не нравится мне в последнее время активность Сильвиуса – похоже, ему все мало… А девонька-то ничего, да? – Виктор Филимонович с любопытством вытянул худую шейку, поводил носом в опасной близости от бледной мордашки Ольги, которую чуть не вырвало, и хищно оскалился. – Прикажи своим людям, Климентий, не распечатывать раньше времени их «банк спермы» – похоже, эта голуба мне приглянулась, сам разберусь…
Мы не местные! – чуть не взорвался я. – Мы не работаем на Сильвиуса! Куда ты лезешь, старый развратник?! Но отвращение Ольги в этот момент достигло апогея. Она отшатнулась, издав клокочущий звук – и, Боже правый, почему не уследили?! – упругий кулачок сорвался с места, прочертил дугу и вонзился Виктору Филимоновичу под дых! Того отбросило – он был хоть жилист, но худ, и ростом не вышел. Он шмякнулся костлявой задницей о землю, ударился затылком о бетонную плиту, оторопело хлопал глазами. Онемели «прихожане» – им и в голову не могло прийти, что можно надругаться с таким цинизмом над их руководством! Ахнул отец Климентий, выплюнул слово, не принятое в приличных церковных кругах, резко повернулся, схватил Ольгу за шиворот. И тут я совершил еще одну важную и ответственную ошибку. Автоматчики стояли в стороне. Ничто не мешало мне резко повернуться и треснуть отцу Климентия по носу! Он снова ахнул, попятился, хватаясь за пострадавший орган. Я ударил еще раз – левой, для симметрии, удар левой поставлен у меня не хуже, чем правой! Рослого говнюка унесло, как ураганом. Очищайся через страдания, засранец! Я схватил за руку ошеломленную Ольгу – еще бы не удивиться, сама ведет себя, как полная дура, так еще и спутник туда же! Но мы и метра не пробежали, как навалилась толпа разъяренных бородачей, принялась нас мутузить, оттаскивать друг от друга. Я яростно сопротивлялся, заехал кому-то в ухо, кому-то по свинячьему рылу. Кричала Ольга, и ее страдания превращали меня в разбушевавшегося цепного пса! Но врагов было слишком много, и уроки «православной физкультуры» их кое-чему научили. Я не справлялся. Меня схватили за руки, растащили их в разные стороны.
– Не убивать этих псов… – хрипел поднимающийся с колен Виктор Филимонович. – Я кому сказал, не убивать… Фрол, отставить… В кутузку их – и пусть там дожидаются своего мучительного часа…
Последнее, что я запомнил, – как меня прикладом ударили по затылку. Именно прикладом, а не кулаком – уж к тридцати пяти годам я научился отличать удар прикладом от удара человеческой конечностью…
Временами сознание отмечалось в теле – были бледные проблески. Меня волокли под локти – долго, по буеракам и канавам, – а чтобы как-то скрасить монотонность и продолжительность этого занятия, били по почкам и голове. Владения у местных православных «баронов», похоже, обширные – вся непосредственно центральная часть к югу от площади Ленина. В сознании запечатлелись усиленные кирпичами блиндажи, извивы колючей проволоки где-то на периферии – у руин бывшего Купеческого собрания. Меня волокли мимо старого ТЮЗа, от которого остались лишь помпезные античные колонны, мимо сквера Героев революции, мимо уцелевшей скульптурной композиции, олицетворяющей городской герб – двух мутантов-хорьков, отбирающих друг у дружки каравай ржаного хлеба… Монументальный «Дом под строкой» – стереть его с лица земли не смогло даже разрушительное землетрясение – взорванный двор, завалившееся, но относительно целое трехэтажное строение во глубине сибирских руд… Трудно сказать, почему оно уцелело, стихия – дело избирательное. Возможно, пристройка к недоделанному дому выполняла техническое назначение. В «приходе» господ Городового и отца Климентия она исполняла роль острога. Над плоской крышей здания возвышались руины новостройки и скелет строительного крана, переломанный в нескольких местах и улегшийся стрелой на верхотуру.