Сибирь
Шрифт:
— Не может быть! — воскликнул Акимов, про себя подумав: "Уж слишком быстрое разрешение твоей гипотезы было бы, если б это оказалось "в самом деле".
— Попадались, Иван Иваныч. — Явное недоверие Акимова не смутило Лукьянова.
— Расскажите, Степан Димитрич. Это очень важно Для меня. — Акимов нетерпеливо заглядывал Лукьянову в лицо, ждал, что он скажет. А тот не спеша начал шарить по карманам, наконец достал кисет и вытащил из него плоский камешек.
— Вот, Иван Иваныч, смотрите. — Лукьянов положил камешек на свою широкую ладонь, приблизил ее к лицу Акимова.
— Позвольте взять и посмотреть
— Берите, пожалуйста.
Акимов взял камешек, оказавшийся не только гладким, но и довольно тяжелым, и долго крутил его в пальцах, то поднося к самым глазам, то отодвигая от глаз на вытянутую руку.
— Видите, Иван Иваныч, золотинки? Видите, как они поблескивают? Прямо как звездочки на темном небе. — Лукьянов не мог не заметить, с каким вниманием, с какой тщательностью Акимов рассматривает этот необычный камешек с золотыми искорками внутри.
— Можете, Степан Димитрич, припомнить, где и как вы нашли камень? спросил Акимов, встряхивая камешек в замкнутой ладони.
— Конечно, могу! Помню во всех подробностях.
— Очень хорошо. Расскажите, пожалуйста.
— Рассказ короткий, Иван Иваныч. Значит, так: рыбачил я. Ну, помнится, поймал удачно, приехал с плеса. Разделывать рыбу некогда было. Шишка как раз поспела. Орех нужно было обрабатывать. Дай, думаю, рыбу-то пока в садок из лодки пересажу. Вышел на берег-то, начал искать, где мне колышек-то вбить, чтоб прихлестнуть веревкой садок. Как сейчас помню: вода малая была, берега-то сильно обнажились. Ну в одном месте, вижу, кромка синей плотной глины вылезла у самой воды. Вот, думаю, здесь колышек-то и забью. Сразу от берега глубь идет, рыба в садке дышать будет. Заострил колышек, поставил его острием в глину и ну обухом топора по нему колотить. Бью, бью, а колышек-то пружинит, не идет. Поставил его слегка в наклон, опять колочу, а он не идет — и все тут. Решил я тогда острием топора твердый слой глины пробить. Носком топора-то тюк да тюк. Вижу, топор не палка, берет глину. Взмахнул я посильнее.
Вдруг слышу, топор-то как чиркнет, будто по железу прошелся. Я еще раз ударил. Так скрежетнуло, что в руку отдало. Нагнулся я, нажал топор острием и вывернул его. Вижу, камень выковырял. Длины примерно с мой указательный палец, толщины чуть потоньше ладони и уж так напоминает детскую ножку, что прямо чудеса. Попробовал я его переломить, не тут-то было. Не поддается. Положил я его тогда на доску и на палку, чтоб лежал он на излом. Ударил обухом топора. Переломилось. Посмотрел я на излом-то, а там искорками золото отливает. Ну, думаю, фартануло тебе, Степан. Принес лопату, притащил лоток. Рою и мою.
Мою и рою. Переворотил грунту — на десяти конях не Увезешь. Ну, хоть бы одна золотинка для смеху нашлась. Пусто! Хорошо, думаю, что не побежал к мужикам хвалиться находкой. Взбаламутил бы народ зазря.
И тут ничего не нашли бы и там бы в кедровниках время прозевали. Да, вот так, Иван Иваныч, с той поры и ношу эту тайну в себе. Один кусочек камня дома держу. Тот побольше этого. А этот, как видите, всегда со мной в кисете. Сказать по правде, не один раз по Венедикту Петровичу вздыхал. Вот, думаю, с кем бы совет поиметь. Может быть, и указал, где наверняка-то золотишко искать.
Акимов слушал Лукьянова
— Разочарую вас, Степан Димитрич. Эти блестки — не золото. Правильно вы сделали, что не кинулись народ сзывать на промысел драгоценного металла. Камень этот в науке называется пирит. Иначе сказать, это сернистое железо, соединение серы с железом. Сам по себе он и копейки не стоит. Но в данном случае это находка не пустая. Например, моему дядюшке Венедикту Петровичу (Акимов не захотел упоминать себя, хотя интересовало это прежде всего его самого) она о многом бы сказала…
— Видите, как оно поворачивается-то! А всему виной наша неграмотность! Аи-аи… Вот уж в самом деле осенило меня. А ведь так и подмывало мужиков крикнуть. Коли уж, думаю, золото в камне пошло, можно и на самородки Наткнуться. А что ж в нем, в этом камне, такого особого, Иван Иваныч?
— Важен этот камень, Степан Димитрич, как свидетельство особенностей структуры этой местности. Вероятны где-то поблизости выходы коренных пород. Ученые их называют палеозоем. А для понимания общей картины это весьма существенно. — Акимов не сразу находил такие слова, которые хотя бы элементарно, в грубом наброске могли передать таежнику начальное представление о существе проблемы.
Лукьянов разглаживал бородку, щурил глаза, чувствуя, что задал Акимову непростую задачу.
— Ладно, Иван Иваныч, не старайтесь. Все равно Ведь эта грамота не для меня. И на том спасибо.
Лукьянов разволновался. Встал. Подошел к печке, открыв дверцу, прикурил от лучинки, а когда вернулся, сказал:
— Еще была у меня, Иван Иваныч, одна находка.
Что вы про нее скажете?
— А ну-ка, покажите, пожалуйста, покажите, — Акимов почувствовал свое обычное состояние, которое в таких случаях всегда охватывало его. Глаза, уши, сердце — все как бы настораживается, волнующее любопытство заставляет пульс ускорять свои удары. Акимов поднялся и тоже поспешил к печке, чтобы прикурить по способу Лукьянова — от лучинки.
Лукьянов опустился на колени, полез под нары и достал оттуда железный ковш с длинной деревянной рукояткой и поржавевшие щипцы с углублением посередине зажимов.
— Вот, Иван Иваныч, с помощью этого ковша и этих щипцов отливал я пульки. — Лукьянов крутил перед Акимовым ковш и щипцы.
— А где металл брали? Из города привезли? — забирая ковш и щипцы в свои руки, спросил Акимов.
— Здесь нашел, Иван Иваныч.
— Неужели?
— Здесь.
— А пульку не покажете?
— Почему же? В один миг достану. — Лукьянов вытащил из подсумка патроиташа круглую пулю, подал ее Акимову.
— Двустволка у меня двенадцатого калибра. Для нее отливал.
Акимов положил на нары ковш и щипцы, принял пульку на вытянутую ладонь и долго встряхивал ее, словно взвешивал. Потом рассматривал пульку на свет и наконец зачем-то поднес ее к ноздрям и нюхал с упоением, может быть, с минуту, если не больше.
— Любопытно. Это очень любопытно, — повторял Акимов, изредка посматривая на Лукьянова, который не спускал с него глаз, с его манипуляций самодельной пулькой. Закончив самое тщательное обследование пули на вес, на цвет, на запах, Акимов сел к столу, пригласил присесть и Лукьянова.