Сибирь
Шрифт:
Прежде всего надо было привести себя в порядок.
Катя достала из сумочки зеркальце, пудреницу, расческу. Поправив волосы, она заколола их запасными приколками вместо потерянных в толпе на пристани, платочком вытерла вспотевшее лицо, попудрилась, надела шляпу, сдвинув ее широкие поля на лоб больше обычного. Критически взглянув на себя в зеркальце, она осталась довольна. На лице уже не осталось никаких следов тревоги и напряженного бега. Но вид беличьих манжет на жакете опечалил ее. На левом рукаве манжета болталась, почти оторванная напрочь, на правом из манжеты торчали клочья. Появиться
По обыкновению Катя всегда носила в сумочке, в металлическом патрончике, иголки и нитки. Но, ощупав сумочку снова и снова, она вспомнила, что перед отъездом из Петрограда, разгружая сумочку от менее нужных предметов, она сунула свой швейный патрончик в чемодан.
Спасли положение булавки. Катя всю жизнь спешила и всегда чуть припаздывала. В таких случаях хорошо выручали булавки. Они могли заменить пуговицу, кнопку, пряжку и даже шов. Катя сунула руку под воротник жакетки. Там оказалась целая сокровищница — три булавки. Четвертой булавкой был заколот внутренний карман жакетки. Она и сама не знала, почему пустой карман был тщательно заколот, но четвертая булавка окончательно ее выручила. Две булавки пошли на левый рукав и две на правый. Теперь, учитывая тайные изъяны своей одежды, она могла бы пройти в жакетке даже перед строем модниц, и те ничего бы не заметили. Внешне все выглядело образцово!
Приводя себя в порядок и зорко поглядывая по берегам озера, Катя мысленно была там, на пристани.
Приехал ли с пароходом Акимов? Если приехал, то удалось ли ему выйти на берег? Неужели так печально провалился его побег из Нарымской ссылки?
Насимович наверняка все знал. Вполне возможно, что Акимрв сидит уже в доме портного. Они, может быть, пьют чай с вареньем тети Стаей. А могло быть иначе: Акимова схватили, и он уже мечется в тюремной камере, не ведая того, что она, Катя, все сделала, чтобы выполнить решение комитета о доставке ему заграничного паспорта и денег. Катя вот она, рядом с ним… Рядом, но бессильна чем-нибудь помочь ему…
Она сокрушенно вздохнула, намереваясь сейчас же направиться к Насимовичу в Болотный переулок, где ее ждали либо радость, либо повое испытание.
Катя не спеша зашагала по извилистой дорожке от куста к кусту, от дерева к дереву. День уже кончался.
Блекло небо, загасала позолота на озере. Сумерки крались из тихих закоулков, с пустырей деревянного города. В церквах ударили в колокола, призывая верующих на вечернюю службу, и звон этот, протяжный и однообразный, навевал тоску.
Вскоре стали встречаться прохожие. В каждом из мужчин Кате мнился Прошкип. Она щурила глаза, стараясь заранее удостовериться, что опасность не грозит ей.
Томск по масштабам едва ли мог сравниться даже с какой-то одной частью Петрограда, но все-таки это был стотысячный город, которого она совершенно не знала. Спрашивать у встречных, где этот самый Болотный переулок, Катя долго не рисковала, шла наобум.
В конце концов ей пришлось остановить какую-то старушку, и та с большой готовностью объяснила ей, как выйти отсюда, с Белозерья, в подгорную часть города. Оказалось, что вместо того, чтобы приближаться к дому Насимовича, Катя уходила от него все дальше и дальше.
Поразмыслив над
"Ни в чем не рискуй, Катюха, прислушивайся к голосу интуиции. Лучше переосторожничать, чем перехрабриться. Смелость и дерзость придут позже. У-тебя еще все впереди".
Дворники зажгли уже фонари, когда Катя добрела наконец до квартиры Насимовича. В доме было темно, и Катю это насторожило. Но, постояв несколько секунд на тротуаре, она юркнула в калитку.
— Пресвятая дева Мария! Наконец-то!
Тетя Стася широко раскинула руки и порывисто прижала девушку к своему мягкому туловищу, издававшему сейчас терпковатый запах корицы и кофе. Катя без слов поняла: "Ваня не приехал.
Жалеет меня".
— Ах, негодяи, ах, изверги, что они устроили! — взволнованно шагая по комнате, с возмущением в голосе восклицал Насимович.
— А что именно, пан Насимович? — спросила Катя, подумав: "Не схвачен ли Ваня? Уж не поэтому ли Насимович так разъярен?"
Насимович взял Катю за руку и пригласил сесть на стул. Сам опустился рядом.
— Да ты разве, Зося, не с пристани? Я-то ведь тоже только что вошел, сказал Насимович, справляясь со своим не улегшимся еще возбуждением.
— Я убежала с пристани давно…
— Хорошо сделала, Зося, иначе попала бы под облаву. Они перекрыли выход с дебаркадера и всю толпу пропускали поодиночке, трясли вещи, ощупывали одежду и обувь, полагая, видно, что человек, который им был нужен, может проскочить с парохода, подобно мышке, по их собственным ногам. Фактически люди оказались под арестом на целых четыре часа.
— Я ушла, пан Насимович, в тот момент, когда стали выходить по трапу первые пассажиры…
— А минутой позже они перекрыли выход с дебаркадера. Я видел, как они выставили вторую цепь из солдат.
"Вот оно как! Может быть, на меня расставляли ловушку?" — подумала Катя.
— А Гранит не прибыл, Зося, — продолжал Насимович. — И хорошо, что не прибыл. Убежден, что, окажись он на пароходе, ему уйти не удалось бы.
— Где же он все-таки? Что с ним могло случиться? Что думаете, пан Насимович, на этот счет? — спросила Катя почти шепотом. Густой сумрак в комнате, блеклый свет месяца, падавший в окно, тишина, окутавшая домик е улицы, — все это не располагало к громкому разговору.
— До утра не хочу строить никаких предположений, Зося. Как человек предусмотрительный, Гранит мог покинуть пароход на последней пристани. Следовательно, завтра в полдень или самое позднее к вечеру он может явиться сюда, что называется, пешим порядком.
Насимович тоже говорил почти шепотом, но едва он произнес эти слова, послышался голос тети Стаей, которая незаметно притулилась возле мужа в уголочке:
— Именно так, Броня! Мое сердце чует: он где-то поблизости от нас.
— Дай бог, Стася, чтоб твое сердце не обманулось.