Сибирит
Шрифт:
– Дрожишь, протоплазма, - сказал он, видя, что ноги его тают, словно размазываются в сумраке комнаты.
Сначала, как оно и положено, исчезли пальцы, затем ступни. Когда подошли толстые берцовые кости - загудело сильнее. И нарастал пронзительный и чужой звук.
Откуда он?.. Что это?.. Что-нибудь с Машиной?.. Но аварийная лампа темна. А-а, это крик! И вдруг в синих вспышках индикаторов он увидел на выпуклости шаровой головы Машины чье-то лицо.
Дикое! Выпучены глаза, распахнут рот, переднего зуба не хватает. И Григорьев понял - это он, его лицо, его зубы,
И ног уже нет, и туловища, осталась одна голова. Последним поворотом своего тающего глазного яблока он увидел ряд прозрачных саркофагов одинакового размера, с одинаковыми Григорьевыми.
"Орешь, тело?..
– мысленно спросил Григорьев.
– Визжишь?"
И все прекратилось - и страх, и крик, и он сам. Григорьев ощутил, что разбухает быстро, стремительно.
Увидел набегавшую на себя стену, зажмурился - и пронесся сквозь нее.
Теперь он стоял на улице: нагой гигант стеклянной прозрачности. "Ничего себе, разбарабанило Мишку", - весело подумал он. Да он ли это? Вот здесь перелом кости. Хорошо срослось (он наклонился и увидел в себе тени жил и костей). А сквозь ступни ног просвечивает город. Григорьев поднял руку сквозь ладонь замигали ему дальние звезды. Вот бы туда... Ничего, терпение...
Он потянулся к Луне раскрытой ладонью, и космический корабль белой звездой прошел сквозь его ладонь. Сверкнули желтые иллюминаторы. В одном торчало широкое лицо с расплющенным носом - человек смотрел на него, должно быть, не веря себе. И рот открыт.
– Опупел, - сказал ему Григорьев и пожалел, что таким его не увидит Мария. Это бы очень помогло в семейной тряской жизни.
– Надеюсь, меня снимают.
С высоты Григорьев увидел зарево приближающегося утра. Шагнул навстречу ему. Случилось то непонятное, что с тех пор называют эффектом Григорьева. Он остался на месте, из него вышел второй Григорьев. Он шагнул и тоже замер. Затем вышагнул третий, четвертый... Этот последний увидел, что ноги его уже стоят на лунной горе. Той самой, которую Бахтин указывал ему пальцем на карте, еще они очертили ее синим кружком.
– Даже разброс в десять километров будет хорош, - говорил ему Бахтин.
– Ух ты! В точку!..
– вскрикнул Григорьев и присел уже в своем обычном размере.
Плотный и жилистый человек, он сидел на лунном камне. Не прозрачный, нет, а вполне вещественный. Только вот голый, и дыханья нет, хотя грудь и колышется.
Где время?.. Вот оно, на руке, в виде часиков с одной только стрелкой и тонкой красной черточкой. Стрелка - толчками - ползла к этой черточке. Гм, гм, время идет, и надо спешить.
Но это же Луна!.. Именно она - и тени черны, и небо. А камни легкие. Попрыгать, что ли?.. Говорят, здесь легко.
Григорьев встал и почувствовал - роботы уже близко, они спешат к нему. Вот глухой и далекий взрыв и гул, ощущаемый и сквозь камни. По-видимому, это работают сейсмороботы.
Или упал метеорит?..
Луна!.. Вот черт!.. Но к Григорьеву подошла историческая кошка Улька и потерлась о ногу.
Ульяна прославилась своей дракой с первой лунной собакой. Дрались они перед телекамерой,
– Бедная, маленькая, экспериментальная, - говорил он, гладя Ульяну.
– А все же поразительно: солнце косматое, сердитое, звезды, кошка...
– Лунная, грязная, бедная...
Из-за камней вывернулся робот. Суставчатый и сверкающий, он здорово смахивал на алюминиевого паука и был потрясающе подвижен. Идя к Григорьеву, он работал - карабкался на камни и энергично, только клочья вверх летели, разгребал лунный мох.
Он подбежал к Григорьеву, присел на задние лапы и выставил две передние. У этого робота вполне приличная сохранность: башенка с глазами легко крутилась, светился красный индикатор и какая-то трубка. А-а, телекинез. Значит, Бахтин организовал передачу. А он голый. И Григорьев торопливо прикрылся.
Мелькнули искры между рожками антенны робота.
– Сигналит, - догадался Григорьев и шагнув к многоножке - дырочка на корпусе, палец войдет. Что это?.. Метеорит ковырнул?
Многоножка попятилась от его пальца, и Григорьев опасливо покосился на лунное небо. Кошка пропала в камнях, ловя свою тень. А со всех сторон торопились к Григорьеву роботы. Штук двадцать. Половина их были многоножки, четыре суставчатых. Прочие двигались на колесах.
Последним шел большой, коробчатый робот-матка. Он направился к Григорьеву. Подъехал и спросил:
– Вы кто?
Григорьев объяснил.
– Запрошу информацию, - оповестил робот, выпуская антенну и мгновенно втягивая ее обратно. Откинулся борт.
– Садитесь в кузов, - сказал он.
– Изолируйтесь резиновым ковриком. Инструменты в кузове. Требуют осмотра механизмы за номерами 102, 576, 981, 983. Ремонт нужен номеру седьмому и от сто второго до сто девятого. Актом списан механизм за номером 13. Телепрограммы вашей работы поведут роботы номер 75, 101, 1001/бис. На всех телеканалах ("Это, конечно, устроил Бахтин. А не предупредил, хитрец!").
– Я же не одет!
– возразил Григорьев.
– Изолируйтесь ковриком.
Из-за скалы опять выбежала кошка. К нему? Нет, за ней гнался Второй Лунный пес, дворняга. Он разевал пасть, будто лая.
– Фью, фью, - засвистел Григорьев, но те скрылись в тени. Да и не услышали бы.
Откинулся задний борт. По нему к Григорьеву вползла многоножка. Одна лапа ее волочилась - сломана. Григорьев сделал юбочку из запасного коврика и взял в руки сварочный аппарат.
– Теперь можете и по всем каналам...
У трех роботов оказался пробой метеоритом, у остальных было нужно сменить отдельные стандартные блоки. Он не был механиком, но с делом справился. Этот ремонт, конечно, придумал Бахтин, как доказательство возможностей.
Григорьев торопился - стрелка спешила к черте. А тогда кончится запас энергии. Скоро кончится.
Работая, он говорил машинам:
– Однако вы хорошо сработаны, почини вас, и еще надолго годитесь.
Роботы теснились вокруг Григорьева. А один, бойкий, целился кинокамерой.