Сибирская роза
Шрифт:
– Где же оно, руководство? Где Леопольд Иванович? Он же должен сегодня в десять оперировать… Где он?
– Увы, далеко, – скучно пошатала головой Желтоглазова. – В тайге. На охоте. С сегодня руководство в отпуске в законном. Будет через месяц… Есть ещё вопросы?
– Есть, – твердея духом, коротко сказала Таисия Викторовна, выходя из тумана и наливаясь решимостью. Ей вспомнился её «аварийный бабий копеж», запасной план, и она спасённо вздохнула. – Уж коли Леопольд Иваныч изволили отбыть на природу, так разрешите и мне сделать маленький подарок больному. Разрешите его забрать.
– Это
– Какие уж новости… Пока Леопольд Иваныч будут гонять-пугать таёжное зверьё, набираясь новых сил, почему бы и больному не отправиться за здоровьем на природу? Всё равно остался без врача. Так пускай побудет ему врачом сама матушка природа…
– Поясней можно?
– У нас всё можно. Я вывезу мужа на дачу до возвращения Грицианова.
– Пожалуйста. Только… – Вскинув руку, Желтоглазова сухо щёлкнула пальцами. – Маленькое уточнение… Похоже, вы затолкали себе в голову невесть что о Грицианове. А, такой-сякой, сухой-немазаный, вместо операционной увеялся в тайгу. Насчет тайги я это шутя… – она неопределенно пошевелила пальцами, – шутя… для разминки. А правдония такая. Леопольд Иванович шёл на операцию и попал на переходе под машину. Увечья немыслимые. Самолётом увезли в Новосибирск… Это объяснение вас устраивает?
«Приговоренного к повешению устраивает любая виселица». Кто с этим поспорит? Не веря желтоглазовским россказням, Таисии Викторовна молча пошла в палату.
По пути ей успели вшепнуть будто бы желтоглазовские откровения:
«Подождём. Пускай она его ещё получше подготовит к операции. Пускай подлечит ещё, покуда его совсем нельзя будет оперировать. Она у нас сама, своими ручками придавит своего мил муженёнка. Сама! Мы ещё посадим её на заслуженный отдых в лужу. Капитально!»
Николай Александрович взглянул на жену, и испуг забелел у него на лице.
– Что с тобой? Ты какая-то вся, как пружина сдавленная?
– А какой же мне быть ещё в такой час? Если нас предают, то кто же кроме нас самих постоит за нас? Всё пошло вперекувырку… Ты от горя бегом, а горе перед'oм…
– Да что такое? Не стой, садись… – показал на стул у своей койки. – Рассказывай…
– Кока, твой мудрорукий Грицианов удрал от тебя… – растерянно проговорила Таисия Викторовна, садясь. – Врач последним уходит от больного, а он удрал первым. Удрал от операции. Удрал от своего слова. Ты так верил ему! Про его честность мне твердил. Про Гиппократову клятву… Но теперь ты видишь…
Николай Александрович сражённо выдохнул из близких слёз:
– Что же делать?… Ты три недели на виду у всего диспансера готовила меня борцом к операции… Обдёргала, обломала все щупальца, осталась самая пустяшность – взять хирургу из меня, вышелушить уже нестрашную омертвелую опухоль, изолированную от всего живого, и на – хирург сбежал в тайгу! Что же нам делать?
– Тоже бежать в тайгу! – деланно-постно поднаметнула Таисия Викторовна. Говорила она для любопытных, слушавших со всех коек. – Едем на дачу!
При этом она хитрованно подмигнула, и Николай Александрович понял, что кроха замешивает какой-то фокус. Дачи у них никогда не было.
В скорой они сидели рядом.
Николай Александрович привалился к её плечику.
– Сорвали операцию… Что ж теперь тебе, всё заворачивай по-новой? Опять ты готовь меня?
– Что ты, колокольчик мой… Мучить тебя лишне не собираюсь. Никаковских опять… Всё бежит по графику. Правда, несколько по смещённому. Отсюда мелкие неудобства. Ты уж потерпи…
– О чём речь… Я говорил и повторяю: если моя жизнь нужна твоим опытам – я твой безропотный подопытный кролик. Бери… Я жил и живу для тебя для одной…
– Ну-ну-ну! К чему такие жертвы? Всё обкрутится, выскочит на лад. Вот увидишь! Только придётся малешко потерпеть… Эта дорога… этот переезд… Ты у меня не лапша… [64] подтерпи… Сирота и пуповину отрезает себе сам…
– Эха-а… Осиротели мы, осиротели… Даже ложка имеет свою судьбу… Сосед по койке всё нудил: «Промеж вас чистая война идёт, а она, то есть ты, ему, Грицианову, мужа под ножик пихнула… Диковинно…» И Желтоглазкина вскользь с лаской подпекала: а чего б вам не прооперироваться у себя в железке?… Я строил вид, что не понимал её… Э-э, дрогнул Золотой Скальпель… А я почему-то ему верил… верил…
64
Лапша – неженка.
– Испугался, а вдруг его капля упадёт на мою мельницу… Не отважился на операцию по моему методу… Испугался удачи!
– Испугаешься! Твоя удача им страшней ножа острого.
Дома Николая Александровича положили в коридоре.
Летом он всегда любил спать там. Коридор был широкий, долгий, разбежистый. По сю сторону стена всплошь из стекла. По ту сторону бокастые, в трещинках шоколадные брёвна одно на одном и две двери врезано в них. Первая к Закавырцевым, вторая к соседям, к Рысиковым.
За кроватью, у изножья, кадка с песком. Сразу от кадки деревянная лестница круто сбегает со второго этажа к входной двери. Лестница ветхая, жалобистая, всё охает под ногами, пройди то ли взрослый, то ли ребятёнок.
– Ларик! Воробушек! – позвала Таисия Викторовна четырёхлетнюю свою внучку со двора, на ходу застёгивая на булавку потайной карман, где был платочек с деньгами.
Девочка послушно подбежала.
– Лялик! Вот тебе поручение. Дома взрослых никого. Дедушку оставляю на тебя…
– Бабушка, а сто у дедуски?
– Двести! – сердито буркнула Таисия Викторовна, недовольная тем, что ой как не к моменту подтирается внучка с допросами.
– Не-е… Я не про сисло сто. А просто… Сто у него?
– Что, что… Ну ветрянка, ветрянка! Тебе легче от этого?
– Лекса… – светится гордоватой улыбкой девчонишка. – Я уже давно отболелась ветрянкой и совсем а не страсно… Бабуль… бабинька, а у ветра бывает ветрянка?
– Бывает, бывает… – А про себя подумала: ты ещё спроси, бывает ли рак у речного рака, бывает ли свинка у свиньи и слоновость у слона. – Вот что, ладушка, закрываем вечер вопросов. Отвечать некогда. Лучше в оба смотри тут, чтоб дедушка не спал. Развлекай. Весели. А я скоренько за билетами…